Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Инесса Яжборовская

Очень важным, но нелегким делом для прокурорского расследования было обнаружение свидетелей из числа сотрудников НКВД/НКГБ/КГБ СССР, причастных к катынскому преступлению, и их допросы. Если их и освобождали от подписки, они с трудом могли психологически перестроиться и сбросить с себя бремя страха — ведь особенно жестокие наказания применялись к тем из них, кто пытался раскрыть эту тайну.

Показания занимавшегося реабилитациями сотрудника УКГБ по Смоленской области О.З. Закирова подтверждают, что все бывшие сотрудники КГБ СССР, причастные к расстрелу польских граждан, находились под постоянным контролем КГБ до 1990 г.

Помощь следствию со стороны О.З. Закирова была весьма плодотворна. Из разговоров с ветеранами своего ведомства он выяснил фамилии участников экзекуции: в расстрелах поляков в 1940 г. принимали участие комендант И.И. Стельмах и сотрудники комендатуры Н.А. Гвоздовский, И.И. Грибов, С.М. Мокржицкий. Из беседы с майором госбезопасности Н.Н. Смирновым, который, в свою очередь, узнал это от участника расстрелов Мокржицкого, стало известно, что поляков расстреливали группами, заводили в специально огороженное дощатым забором место и устраивали перекличку. В это время Стельмах, Мокржицкий и другие сотрудники комендантской команды, стоя на специальных подставках, стреляли сверху в голову. Это в основном подтверждает информацию, собранную в районе Катыни З. Козлиньским. По его данным, группы пленных после переклички тесно усаживались на скамью у стены барака покурить. Позади них поднималась доска и за спиной каждого оказывался расстрельщик, который синхронно с другими нажимал на спуск. Трупы оттаскивались за кусты в ямы{29}.

Органами безопасности применялись немедленные меры по изоляции свидетелей, которым случайно становилось известно о катынском преступлении и которые пытались обратить на это внимание других людей. Так, польский офицер А.М. Калиньский, который 19 августа 1944 г. был без суда и следствия репрессирован особым совещанием как социально опасный элемент и помещен на три года лишения свободы в исправительно-трудовые лагеря, в 1945 г. подлежал освобождению, но познакомился с заключенным В.Д. Мироновым. В связи с тем, что он узнал от Миронова о расстреле польских военнопленных в Катыни органами НКВД и о роли в этом советской разведки, на основании статьи 58-10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) особым совещанием на надуманных основаниях был подвергнут шести годам содержания во Владимирской тюрьме. Калиньский сидел в одиночной камере, в условиях строгой изоляции от других заключенных. Это вынудило его кричать через окно своей камеры в тюремный двор, чтобы другие заключенные узнали о том, «что он сидит за то, что знает о катынском расстреле». В 1951 г. особое совещание добавило Калиньскому еще 10 лет лишения свободы. В период хрущевской «оттепели» по решению военного трибунала Ленинградского военного округа постановление особого совещания в отношении Калиньского было отменено и дело прекращено. Он был освобожден осенью 1959 г.{30}

В числе других следствием ГВП было выявлено, например, любопытное дело В.А. Костерева. Он был осужден военным трибуналом Омского гарнизона в 1946 г. по статье 58-10, часть 2 УК РСФСР к восьми годам исправительно-трудовых лагерей. Дело Костерева судом рассматривалось дважды: оно было направлено на дополнительное расследование в связи с тем, что сам Костерев и все свидетели заявили, что они не давали показаний об антисоветской агитации и пропаганде со стороны Костерева, а дело сфальсифицировано следователем. Самым существенным в деле является эпизод разговора Костерева с сослуживцем о случайно прочитанной в немецком журнале заметке с сообщением о расстреле польских офицеров в Катынском лесу органами НКВД. Несмотря на всю малозначительность и явно сфальсифицированные материалы дела, на что Костерев более 20-ти раз обращал внимание в своих просьбах о его пересмотре, он отбыл в местах лишения свободы практически весь назначенный срок. В 1959 г. Военной коллегией Верховного суда СССР Костерев был реабилитирован{31}. Так строго система хранила свои тайны, столь сурово поступала даже с их невольными нарушителями, если дело касалось такого масштабного и зловещего преступления.

Что стоит за «исчезновением при невыясненных обстоятельствах» и внезапной смертью важнейших свидетелей, дававших показания немцам о расстреле поляков в Катыни в 1940 г. органами НКВД, — Кривозерцева, Жигулева, Андреева, Отрощенко, Магишева, Меджидова, Годезова (Годунова), Сильвестрова и других{32}?

В 1992 г. в российской печати прошла серия публикаций о том, что в 1937-1953 гг. в составе НКВД/НКГБ/КГБ СССР существовали специальные подразделения, занимавшиеся убийствами политических противников и других неугодных правящему режиму лиц как внутри страны, так и за рубежом{33}. Все эти преступления маскировались под несчастные случаи или естественную смерть людей. Как видно из материалов просмотренного архивного уголовного дела в отношении бывшего начальника Особой группы (бюро) при наркоме внутренних дел П.А. Судоплатова, в 50-х годах, в ходе следствия удалось изучить лишь незначительную часть былой деятельности этих специальных подразделений. Неполнота следствия связана с засекречиванием дел о проведенных операциях, с отсутствием отчетов или других документов. С учетом того, что решения о ликвидации неугодных людей принимались на уровне Политбюро ЦК КПСС, отчеты об этих операциях могут находиться в каких-либо из полутора-двух тысяч «особых папок» Политбюро ЦК КПСС, хранящихся в секретном порядке в Архиве Президента РФ.

Пока можно с полной уверенностью утверждать, что юридически точно и убедительно доказано: свидетельские показания, на которых базировалась советская официальная версия катынского преступления, — это вынужденные лжесвидетельства или фальсификации. Особое прискорбие и сложность в работе вызывал и тот факт, что в фальсификации и утаивание преступления были втянуты наиболее уважаемые и авторитетные люди страны, входившие тогда в ее интеллектуальную и духовную элиту.

В 1953 г., когда велось следствие по делу Берии, ни в одном из 40 томов обвинения катынский вопрос не фигурировал{34}. В начале 90-х годов этот вопрос начал обретать подлинные масштабы и локализацию, а официальное обвинение Берии и его приспешников в массовых убийствах польских военнопленных сделало их объектами прокурорского расследования.

Характерным для бывших сотрудников госбезопасности было ощущение исключительности своего положения в стране, игнорирование Конституции и других действующих законов, признание ими только внутриведомственных инструкций. Они всегда ощущали себя крутой пружиной государственного механизма, где остальные люди были легко заменяемыми винтиками. В отличие от прокуратуры и судов — формальных правоохранительных организаций, они осуществляли реальную власть в государстве и фактическое надправовое регулирование всех сторон жизни общества.

Поэтому проводимое военной прокуратурой расследование одного из многочисленных преступлений, совершенных за долгую историю НКВД/НКГБ/МГБ/КГБ СССР, большинством бывших сотрудников госбезопасности воспринималось не только как неприятный парадокс переживаемого времени, но и как личная обида и несправедливая плата за трудную жизнь, отданную без остатка государству, которое опустило их до уровня рядовых пенсионеров. Тем более, что большинство из них и в настоящее время хранит государственные тайны, в связи с чем они не утрачивают двусторонних связей с нынешними органами госбезопасности. Прикрываясь от требования закона об обязанности граждан на допросах в прокуратуре давать правдивые свидетельские показания своей подпиской органам госбезопасности о неразглашении ставших им известными по предшествующей работе в КГБ сведениями, многие свидетели первоначально отказывались давать показания. Они выдвигали требование допросить их в присутствии представителя КГБ/ФСК РФ, с которым военные прокуроры вынуждены были считаться. Но и в этих условиях были свидетели, которые отказывались давать показания или объяснять причины изменения этих показаний, ссылаясь на старческий возраст, состояние здоровья и проблемы с памятью, давность событий. В ходе допросов прокуроры полагались не столько на свои процессуальные полномочия, сколько на уговоры и убеждение.

В работе со свидетелями — бывшими сотрудниками НКВД учитывалась и такая их психологическая особенность, как ощущение себя послушными слугами Коммунистической партии, обязанными исполнять любые ее решения. Поэтому активно использовались ссылки на распоряжение-поручение М.С. Горбачева по установлению истинных обстоятельств катынского преступления.