Богач, бедняк - Ирвин Шоу

— Лучше ничего не есть. Меня рвет в самолете.

— Не забудь захватить свой драмамин.

— Да, обязательно. — Сняв пижамную куртку, он пошел в ванную чистить зубы. После того как они переехали к Колину, Билли почему-то наотрез отказывался появляться перед ней в голом виде. У нее на сей счет появились две теории. Она знала, что Билли обожает Колина, но знала и другое: Билли стал меньше любить ее за то, что они некоторое время жили с Колином, не зарегистрировав брак. Да, суровые, болезненные условности детства.

Гретхен пошла будить Колина. Он что-то бормотал во сне, беспокойно ворочался в кровати.

— Ах, вся эта кровь! — вдруг отчетливо произнес он.

Что это с ним? Что он имеет в виду? Войну? Или свою картину? Ничего сразу не понять при общении с кинорежиссером.

Она разбудила его нежным поцелуем за ухом. Он лежал тихо, неподвижно, уставившись в потолок.

— Боже, да еще ночь! — воскликнул он.

Она поцеловала его еще раз.

— Ты что, какая ночь, давно уже утро.

Он взъерошил ей волосы. Как жаль, что она уже побывала в комнате Билли. Когда-нибудь, как-нибудь утречком, может, в один из государственных или религиозных праздников Колин наконец займется с ней любовью? Чем же это утро сегодня хуже? Да, неукротимые ритмы желания.

Он со стоном попытался подняться, но упал снова на спину. Протянул руку.

— Ну-ка, дай несчастному руку, — сказал он. — По доброте сердечной.

Гретхен, сжав его руку, дернула его на себя. Теперь он сидел на краю постели, потирая глаза тыльной стороной руки, щурясь от неприятного резкого дневного света.

— Послушай, — сказал он, отнимая руку от глаз. — Вчера на просмотре в предпоследней части картины что-то тебе не понравилось. Что именно? — с тревогой в голосе спросил он.

Ну вот, началось, даже не дождался завтрака, подумала она.

— Я ничего не говорила, — напомнила она ему.

— Тебе и не нужно ничего говорить. Достаточно того, как ты начинаешь дышать.

— Не заводись, ты и так — клубок нервов, — сказала она, стараясь уклониться от разговора. — Тем более сейчас, когда ты еще не выпил кофе.

— Давай, выкладывай…

— Ладно. Мне действительно что-то там не понравилось, только я никак не могла понять, что именно.

— Ну а теперь?

— Думаю, что понимаю.

— Так в чем же дело?

— Ну, это в эпизоде, когда он получает известие и считает, что по его вине…

— Да, ты права, — нетерпеливо сказал Колин. — Это одна из ключевых сцен в картине.

— Он у тебя ходит, ходит по дому, глядит на свое отражение то в одно зеркало, то в другое, то в зеркало в ванной комнате, то в зеркало во весь рост на стене кладовки, в потемневшее зеркало в гостиной, в увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в дождевую лужу на крыльце…

— Сама идея довольно проста, — сказал с раздражением Колин. — Он изучает самого себя, не побоюсь банальности, он заглядывает себе в душу при разном освещении, с разных углов, чтобы понять… Ну и что здесь плохого, никак не пойму. Что тебе не нравится?

— Две вещи, — спокойно сказала она. Теперь Гретхен понимала, что эта проблема досаждала ей, досаждала подсознательно с того момента, как они вышли из студии: в кровати до наступления сна, на террасе, когда она смотрела вниз на подернутый смогом утренний город, читала газету в гостиной. — Две вещи. Прежде всего, темп. Все в твоей картине развивается стремительно, динамично, но только до этого момента. Такая у тебя творческая манера. И вдруг неожиданно ты резко замедляешь темп, словно хочешь сказать зрителю: вот наступил кульминационный момент. Это слишком очевидно.

— Да, это моя манера, — сказал он, покусывая губы. — Я всегда слишком очевиден.

— Если ты будешь сердиться, то слова от меня больше не дождешься.

— Я уже сердит, так что продолжай. Ты сказала, тебе не нравятся две вещи. Какая вторая?

— По-моему, у тебя перебор крупных планов, ты очень долго показываешь его крупным планом, для того, как тебе кажется, чтобы зритель сопереживал герою, видел, как он терзается, как его одолевают сомнения, как он смущен…

— Ну, по крайней мере, хоть это до тебя дошло, слава богу!

— Ну, мне продолжать или пойдем завтракать?

— Следующая женщина, на которой я женюсь, конечно, не будет такой умной, черт бы тебя подрал! Продолжай!

— Ну, ты можешь, конечно, воображать, будто эпизод показывает, что твой герой терзается, что его одолевают сомнения, что он смущен, но получается это навязчиво, он рисуется, постоянно доказывая всем, как он терзается, как его одолевают сомнения, как он переживает, и складывается впечатление, что твой красавчик просто выпендривается, любуется собой в зеркалах, думая только об одном — удачно ли падает свет на его глаз…

— Дрянь! — вырвалось у него. — Да ты просто стерва! Мы четыре дня снимали этот эпизод.

— На твоем месте я бы его вырезала, — сказала она.

— Следующую картину будешь снимать ты, — угрюмо сказал он, — а я останусь дома и займусь на кухне приготовлением обеда.

— Сам просил!

— По-моему, я к этому никогда не привыкну! — Колин соскочил с кровати. — Я буду завтракать через пять минут. — Он тяжело заковылял к ванной комнате. Он спал без пижамной курки, и от простыней на его чистой мускулистой коже проступили розоватые складки, небольшие рубцы, словно ночью кто-то стегал его. У двери он обернулся. — Все женщины, которых я знал до тебя, в один голос утверждали, что все сделанное мной — просто превосходно, а я, дурак, женился на тебе.

— Они не утверждали, они просто говорили… но так не думали.

Гретхен, подойдя к нему, поцеловала его.

— Как я буду скучать по тебе, — прошептал он. — Какое признание, просто отвратительно! — Он нарочито грубо оттолкнул ее от себя. — А теперь ступай на кухню и проследи за тем, чтобы кофе на самом деле был черным.

Что-то мурлыкая себе под нос, он открыл дверь в ванную комнату, собираясь побриться. Подозрительно веселое у него настроение, столь необычное для этого времени суток. Но она понимала: этот эпизод не давал и ему покоя, и теперь, после разговора с ней, он тоже понял, что именно не получалось у него, и сегодня же, сидя в монтажной, вырежет этот эпизод из фильма и будет испытывать странное, изуверское удовольствие от того, что выбросил псу под хвост четыре дня напряженной работы вместе с сорока тысячами долларов киностудии.

Они приехали в аэропорт рано, и беспокойство исчезло с лица Билли, как только его чемоданы вместе с багажом матери оказались по ту сторону стойки. На Билли — серый твидовый костюм, розовая застегнутая донизу рубашка, голубой галстук, волосы аккуратно расчесаны, кожа на подбородке чистая — никаких юношеских прыщей. Гретхен он казался взрослым и красивым молодым человеком, выглядевшим старше своих четырнадцати лет. Он и сейчас уже высокий, выше ее и, конечно, Колина. Колин отвез их в аэропорт и старался, как мог, скрыть свое нетерпение: ему хотелось поскорее добраться до студии и приступить к работе. Когда они мчались в аэропорт, Гретхен пришлось сильно понервничать из-за его безрассудной манеры вождения. Но она сдерживалась, взяв себя в руки. Это единственное, что он делает из рук вон плохо. То ехал медленно, еле-еле волочился, думая, по-видимому, о чем-то совершенно другом, то вдруг, словно очнувшись, начинал сильно давить на педаль газа, вырывался вперед, оставляя позади других водителей, и поливал их оскорблениями, когда те пытались его обогнать. Если она, теряя терпение, принималась бранить его за слишком опасную езду, он только рычал на нее: «Не будь типично американской женой на все сто процентов!» Сам был уверен, что водит машину превосходно. Он постоянно твердил, что ни разу в жизни не попадал в дорожно-транспортное происшествие. Правда, несколько раз его останавливали за превышение скорости, но доброжелательные страховые агенты студии — услужливые, ценные люди, настоящие джентльмены — смотрели снисходительно на эти случаи.

К стойке подошли другие пассажиры с багажом.

— У нас еще куча времени, — сказал Колин. — Не выпить ли по чашке кофе?

Гретхен отлично знала, что Билли предпочел бы стоять у выхода на посадку, чтобы оказаться в числе первых на борту самолета.

— Послушай, Колин, — сказала она. — Для чего тебе здесь так долго ждать? Нет ничего хуже провожать и ждать.

— Нет, надо выпить кофе, — ответил он. — По-моему, я еще до конца не проснулся.

Они пошли через весь холл к ресторану, Гретхен между мужем и сыном, чувствуя, насколько все они, вся троица, красивы, как всем довольны, а люди вокруг бросали на них любопытные взгляды. Тщеславие, думала она про себя, какой все же восхитительный грех!

В ресторане они заказали по чашке кофе для себя и бутылку кока-колы для Билли, которой он запил драмамин.