Опричное царство - Виктор Александрович Иутин

– Сыновья и мужья дочерей твоих в самой гуще битвы, ведут твое воинство против неверных!

Девлет-Гирей с гордым видом покосился на услужливо улыбающихся ему турецких послов. Победа близка! Ведь за этим несчастным и едва стоящим лагерем беззащитная Москва. У хана под рукой еще достаточно воинов, чтобы продолжить поход. Да, потери велики, но это плата за его будущее величие, за возрождение империи Бату-хана!

Незнакомый рев труб, пронесшийся над шумом битвы, потревожил слух. Хан насторожился.

– Что там? – раздраженно спросил он. Но вскоре узрел сам – к тылу его войска неслась лавина закованной в броню русской конницы…

Князь Хворостинин не сразу услышал сигнал, и когда кто-то из ратников крикнул: «Наши! Наши!» – он пригляделся и увидел, как на татарское войско несется другое, сверкая броней, и над ним в пыли и дыму видны были хоругви и стяги русского царства – это ударила долгожданная конница Воротынского!

– Братцы! Вперед! – взревел тут же Хворостинин, воздев свою окровавленную саблю. Воины поднимались в атаку.

– Пли! Пли! – кричал он до хрипоты стрелкам, и толпу татарских воинов вновь разметали пищальные и пушечные выстрелы. Защитники лагеря выступали на врага, чем помогли коннице Воротынского зажать вражеское войско в смертельные клещи. Сам Хворостинин ринулся, но, сделав пару шагов, упал без чувств. Его тут же подняли, вынесли с поля боя.

Началась уже не битва, а настоящая резня. Татарское войско таяло, погибая под стрелами, пулями и саблями русских. Резали и стреляли всех, не разбирая, и татары, пятясь, стали отступать, теряя строй, ползли, давили друг друга. С диким ржанием заваливаются лошади, топчут пеших, сталкиваются друг с другом. Истреблен был полностью и отряд отборных янычар – их опознавали по яркой одежде и пытались добить в первую очередь. И русские ратники, сплошь обрызганные кровью, стиснув зубы от усталости, ринулись было следом за отступающим войском, но приказано было отходить за укрепления лагеря – Воротынский понимал, что истощенные воины не одолеют свежие силы хана, которые уже бросились на защиту бегущих.

Воротынский под стягами и развевающимися хоругвями въезжал в лагерь под крики всеобщего ликования, спокойный и суровый. Знали бы воины, как трудно ему давалось это спокойствие, когда ждал он подходящего момента для наступления своей конницы. Знал, что вырезан пехотный полк, что «гуляй-город» едва держится, но ему надобно было, дабы сыновья хана задействовали все войско, которое привели с собой на поле битвы, и видел, как рвались в бой ратники, от нетерпения сжимая кулаки, но не смели без его приказа двинуться с места. И дождались, и хлынули подобно лаве. И победили. Но хан не отступил, значит, победу еще рано праздновать, оттого столь суров и спокоен был князь, когда проезжал мимо славивших его рядов русских ратников, истощенных, покрытых грязью и кровью.

В татарском лагере смятение и отчаяние. Больше половины войска было истреблено. Еще больше трупов покрыло бескрайнее Молодинское поле…

Сгущались сумерки, укрывая тьмой бесчисленных мертвецов. Хан сидел подле сыновей в своем шатре. Он был мрачен и молчалив. В той страшной резне при отступлении, кроме именитых беев и мурз, погибли два его сына, несколько мужей ханских дочерей и его старший внук. Вот его плата за величие? Надобно ли оно ему? Кто теперь вернет их к жизни? Кто вернет к жизни тысячи павших воинов, коих привел он сюда умирать?

– Отец, у нас много пленных, можем выменять на них астраханских царевичей и Дивей-мурзу, – молвил старший сын и наследник хана Мехмед. Хан молчал, смежив веки. Тогда Мехмед, грузно поднявшись, приблизился к отцу и прошептал:

– Отец, ты готов биться? У тебя еще достаточно воинов, чтобы сокрушить урусутов! Больше у них не хватит сил противостоять нам! Я готов повести в бой людей! Я и мои братья желаем мстить!

И Девлет-хан был готов мстить и вновь отправлять свое войско на треклятый лагерь русских, но все вскоре решилось иначе – был перехвачен русский гонец, а с ним грамота, в коей сказано, мол, царь выступил из Новгорода с сорокатысячным войском. Это взбудоражило татарский лагерь, хотя в сию весть поверили не все.

– Пытайте его хоть до смерти! – приказывал взбешенный Девлет-Гирей. – Но вызнайте, правда это или нет!

А пока мужественного безызвестного героя пытали и мучили, мурзы обсуждали – что делать? Если царь двинулся с войском, то, скорее всего, татарское войско обречено. И тогда выход один – сломить лагерь русских на следующий день, перегруппироваться и приготовиться к сражению с царем. Конечно, они не могли знать, что царь никуда из Новгорода не выступал, и единственной силой, противостоящей татарам, оставался этот потрепанный, поредевший лагерь за «гуляй-городом». Это была очередная хитрость старого воеводы князя Воротынского, отправившего героя на верную смерть. Гонец, чье имя историкам неизвестно, умер в мучениях, так и не выдав того, что он был отправлен умышленно сюда, дабы испугать хана и, возможно, заставить его отступить.

И это заставило – хан собрал военный совет, на котором единогласно решили, что с войском царя им уже точно не справиться и будет правильнее вернуться в степь. Едва забрезжил рассвет, крымский лагерь поднялся и начал отступать.

Воротынский не спал, ждал сего мгновения и тут же велел догонять отступающего противника, и залитые кровью уставшие ратники, стиснув зубы, поспешили исполнить приказ воеводы. И, как оказалось, решение опытного воина было верным – при отступлении в стычках с русскими ратниками, в болотах, на переправах хан потерял все свое остальное войско… Хан привел домой лишь жалкие остатки своего великого воинства, лишив свое государство едва ли не всего мужского населения: остались лишь старики и подрастающие дети. Стоит отметить, что больше Девлет-Гирей уже не водил рать на русские земли.

Наконец занялись похоронами погибших, поднимали тела, укладывали в огромную вырытую могилу. И когда отодвинули изуродованный копытами окровавленный труп татарина, нашли Архипа, сплошь залитого кровью и едва походившего на человека. Поначалу решили, что и он мертвый, но, когда небрежно взяли его за руки и потянули, он застонал от боли.

– Братцы, глянь, живой! Сколько ж пролежал тута? Дайте воды!

В отверстый рот его начали заливать воду, он закашлял, открыл глаза и проговорил что-то невнятное.

– Потрепали его знатно. Ну, даст Бог, жить будет, коли силен! – со знанием дела проговорил один седобородый ратник. Архип с усилием повернул голову и увидел, как мимо несли труп мужика, лицо которого было превращено в кровавую кашу, а череп был страшно изломлен. По перевязанной культе вместо правой руки Архип узнал в убитом Илью. Что-то попытался