Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

В конце апреля из пустыни пришла одна хорошая новость. Роммель, похоже, наконец забрался слишком далеко. Оказавшись почти на 300 миль восточнее Бенгази, Роммель со своими итальянскими помощниками, как и предсказывал Черчилль, слишком оторвался от своих баз снабжения. Роммелю нужен был Тобрук, чтобы пополнить запасы и продолжить движение в направлении египетской границы. У него едва ли оставались какие-то запасы, кроме воли и решимости. А Уэйвелл утратил и волю и решимость; он устал, и Черчилль знал это. Силы Уэйвелла – особенно его танки – были в худшем состоянии, чем у Роммеля. Отправив армию в Грецию, британцы фактически усилили Роммеля и поплатились за это. Черчилль пошел на риск в Греции и Северной Африке не только из-за обещаний, данных Греции, и из-за того, что Александрия, Каир и Суэц были конечными целями Роммеля, но и потому, что весь мир с пристальным вниманием следил за военной доблестью британцев. Черчилль имел в виду американское общественное мнение, когда сказал Идену, что война в пустыне должна продолжаться хотя бы ради того, чтобы разрушить представление, «что мы не можем столкнуться с немцами и одного их вида достаточно, чтобы отбросить нас на много миль». На самом деле их появления было достаточно, чтобы заставить британцев отступить на много сотен миль. Битва за Киренаику закончилась, еще раз. И Греция была потеряна[844].

На той неделе в Америке Чарльз Линдберг, выступая в Сент-Луисе, Нью-Йорке и Чикаго, говорил, что американское оружие убивает ни в чем не повинных европейцев, что никакое оружие не поможет Англии сравняться с Германией, что британцы потеряли не только Грецию, но и право рассчитывать на справедливость и престиж и проиграли войну[845].

В конце апреля Стаффорд Криппс наконец передал черчиллевское предупреждение о движении немецких войск советскому министру иностранных дел Молотову, который, в свою очередь, передал его Сталину. Ответ Сталина был таким же, как ответ на попытки Черчилля установить дружеские отношения, предпринятые в прошлом году: он не ответил. Черчилль обозлился, больше на Криппса, чем на Сталина. Тем не менее он оставил Криппса послом, поскольку в «годы пустынного одиночества» Криппс поддержал Черчилля в отношении угрозы со стороны Гитлера и необходимости перевооружения.

К концу апреля Гитлер сокрушил Югославию и Грецию, и перед ним открылась дорога на восток к Уралу через бескрайние пшеничные поля, зеленеющие под кобальтовым небом. Завоевание Балкан привело к переносу срока начала операции «Барбаросса» с середины мая на середину июня; оправданная задержка, по мнению фюрера, поскольку вызывающее поведение югославов не могло остаться безнаказанным. Для реализации наказания потребовалось определенное время, но Гитлер считал, что у него есть время, необходимое для нанесения удара по России. Однако, пишет Уильям Ширер, решение фюрера «выместить свою злобу на маленьком балканском государстве, осмелившемся выказать непослушание, явилось, вероятно, самым роковым решением в карьере Гитлера». А все потому, что, если бы Гитлер не справился с русскими до конца октября, на поле битвы появлялся самый страшный союзник России: зима[846].

Но Гитлер принял решение не в вакууме; на него повлиял организованный британцами переворот в Белграде и сосредоточение британских войск в Греции. Стоит отметить, что благодаря Королевскому флоту Великобритания смогла доставить армии в Грецию. Морская держава доставила солдат по Средиземному морю и забрала их оттуда. Когда годом ранее Черчилль заявил, что Королевский флот не может выиграть войну, но может проиграть ее, он имел в виду роль военно-морского флота в уничтожении подводных лодок. Для Черчилля Греция была сокрушительным поражением, но Королевский флот продемонстрировал важную роль морской державы, доставив тысячи солдат на побережья, дружественные и недружественные. Если Черчилль смог доставить армию в Грецию, то смог бы в один прекрасный день доставить более многочисленную армию во Францию, Италию или Французскую Северную Африку.

Но в конце апреля 1941 года набег в Грецию явился единственным наиболее катастрофическим решением за его карьеру, даже более катастрофическим, чем решение о проведении Дарданелльской операции в 1915 году. Его балканская стратегия завершилась бегством. Британцам не понадобилось столько судов, чтобы убраться из Греции, сколько потребовалось, чтобы доставить в Грецию свои войска. Джамбо Вильсон вернулся в Египет; новозеландская дивизия под командованием сэра Бернарда Фрейберга была переброшена на Крит. В период с 24 по 30 апреля с побережья было вывезено более 40 тысяч британцев, новозеландцев и австралийцев; в ходе эвакуации было потоплено несколько плавучих госпиталей. «Штуки» потопили транспортное судно Slamat. Оставшихся в живых семьсот человек подобрали два эсминца, которые, в свою очередь, были атакованы немецкими пикирующими бомбардировщиками; погибли практически все. Среди эвакуируемых были палестинские евреи, югославы, греки и киприоты. Флот адмирала Каннингема, лишившийся более двух дюжин судов, был плохо готов к тому, чтобы защищать следующую цель Гитлера, Крит. Греция присоединилась к Норвегии и Дюнкерку в списке бесславных британских эвакуаций, фактически самых бесславных на сегодняшний день, поскольку если с французского и норвежского побережья эвакуировали 90 процентов людей, то почти 30 процентов остались в Греции, убитыми или взятыми в плен[847].

Британская пресса реагировала на информацию о грядущих событиях, получаемую от министерства информации, с почтительной сдержанностью. Кое-кто в американской прессе пытался представить события в радужном свете. Согласно Time, «хотя кампания была проиграна, но после того, как стали известны подробности битвы за Грецию, есть признаки того, что, возможно, Греческая кампания войдет в историю как одна из самых блестящих тактических операций вооруженных сил Британской империи». Кроме того, «хотя гитлеровских солдат пока не удалось остановить, эта битва показала, что если когда-нибудь британцы будут противостоять немцам, находясь примерно в равных условиях, то у Великобритании есть хороший шанс на победу»[848].

У Черчилля имелись некоторые соображения на этот счет. Создать югославо-греко-турецкий «бастион» не получилось, и теперь нейтральная Турция, неспособная защитить себя, столкнулась с двумя потенциальными врагами – Германией и Россией. В своих воспоминаниях Черчилль настаивает на том, что если бы Уйэвелл воспротивился отправке части его войск из Северной Африки в Грецию, то военный кабинет наверняка принял бы во внимание его мнение. Объясняя в палате общин причины разгрома в Греции, Черчилль сослался на право вето Уэйвелла. Действительно, в середине марта Уэйвелл в телеграмме Черчиллю написал, что «очень удачно», что Иден и Дилл были в Каире, когда «должны были приниматься трудные и опасные решение». Уэйвелл добавил: «Я уверен, решения были правильными, хотя они принесут нам новые риски и неприятности». Однако телеграммы Черчилля Уэйвеллу не оставляют сомнений в том, что Черчилль поставил своего ближневосточного командующего в трудное положение. Уэйвелл мог либо согласиться с пожеланиями Черчилля, либо пойти против его воли и навлечь на себя гнев премьер-министра. Излюбленной тактикой Черчилля, когда кто-нибудь из старших офицеров ставил под сомнение его мысли по военным вопросам, было перевести разговор с военных целей на политические, таким образом поставив упрямого командующего – который не разбирался во всех этих политических играх – в безнадежное положение. Уэйвелл был хорошим, сильным солдатом, но Черчилль был еще более сильным политиком[849].