Германская военная мысль - Альфред Шлиффен

Богуславский имел учеников не только в лице германских генералов XX в., в молодости слушавших его лекции. Его борьба против эволюции, борьба за сохранение актуального значения за наполеоновскими приемами ведения войны, тончайшие, но злые выпады против Мольтке и особенно против поклонников последнего, жестокая полемика, которую он направлял против творца германской доктрины, Шлихтинга, – все это очень улыбалось французским профессорам, желавшим учить французскую армию, исходя из Наполеона, а не из Мольтке или его Шлихтингского толкования; и Богуславский получил небольшой, но ученый круг читателей и во Франции. У целого ряда французских профессоров, включая и Фоша, при критике событий войны 1870 г. часто прорываются взгляды Богуславского, которому они обязаны существенной частью военно-философского обоснования своих курсов.

Вот причины, позволяющие нам рассматривать Богуславского как классика. Он имел школу; с его взглядами нам приходится вести борьбу.

В Берлинской военной академии теория стратегии не преподавалась; с ее основами знакомились слушатели при разборе истории различных кампаний; остальное предоставлялось усвоить путем самообразования, путем чтения классиков [150] . Как нам рисуется, такое самоограничение академии объясняется не только рассчетом на известную культурность прусского генерального штаба и на его способность самому проработать эту дисциплину, как говорит это фон дер Гольц [151] , но и тем, что сколько-нибудь основательно осветить теорию стратегии возможно, лишь становясь на точку зрения эволюции. Если мы откажемся от эволюции, то придется ограничиться лишь декларацией нескольких общих принципов и пояснением их примерами. Стратегия теперь становится столь же неблагонадежной для врагов диалектики дисциплиной, как и история военного искусства. Отсюда у Богуславского первоначальное сомнение в том, может ли вообще существовать теория стратегии [152] : если сваливать в одну кучу различные эпохи, то, ответим мы, конечно, ничего не может быть, кроме нескольких ничего не говорящих и ни к чему не обязывающих общих мест, над которыми гордо красуется вывеска: «принципы».

Уточнение их для определенной эпохи, для определенного культурного театра создает то, что фон дер Гольц называет искусством вождения армии. Богуславский ведет энергичнейшую борьбу против попыток оформить и развить далее учение Мольтке. Фрейтаг-Лорингофен в своем капитальном труде «Вождение армий Наполеоном в его значении для настоящего времени» продолжает развивать эту точку зрения Богуславского, что на Наполеоне развитие стратегии остановилось, и что ничего не изменилось в обстановке ведения войны, что могло бы нас заставить пытаться по-новому формулировать положения военного искусства. Всякое уточнение, попытка характеристики стратегии любой эпохи встречается воплем «рецепт», поход против признания особенностей эпохи облачается в псевдонаучную тогу похода против рецептуры, борьбы за самостоятельность и полную свободу решения частного начальника.

Сколько остроумия и детальных исторических исследований затрачено Богуславским для доказательства положения, что стратегический фронт наступления армий не изменился, не расширился со времен Наполеона. И французы верили, что здесь нет эволюции, и развертывались в 1914 г. для решительной битвы на фронте немногих более десятка верст… А Шлиффен уже за 15 лет до войны ощущал тесноту старых рамок и проектировал расширение фронта охватом через Бельгию.

Шаг за шагом оспаривает Богуславский все плоды эволюции военного искусства в XIX в. – идеи встречного боя, базирующегося на непосредственном развертывании походных колонн на поле сражения, директивы как метод управления Мольтке; он смеется над полководцем, сменившим коня на кресло в кабинете, над новой ролью генерального штаба: телеграф или ординарец, походное движение или железная дорога, возросшие в десять раз массы – все это отвергается им как основание для того, чтобы от наполеоновской стратегии шагнуть дальше.

Но чем же с такого философского удаления характеризуется наполеоновская стратегия? Идеей сокрушения? Диалектическим противопоставлением сокрушения измору?

Последнее грозит опрокинуть в корне всю карточную постройку консервативно-военного мировоззрения. И если первая часть размышлений Богуславского представляла удар, направленный против Шлихтинга, то вторая представляет филиппику, направленную против Дельбрюка, который первый обосновал деление стратегических методов на измор и сокрушение. Без последних ход военных явлений мировой войны останется непонятным. Читатель сможет сам установить свою точку зрения на эти нападки, ознакомившись в следующем отрывке с взглядами Дельбрюка.

Мы настолько уверены в сознательности наших читателей, настолько убеждены, что размышление над переменами в военном искусстве за последние тридцать лет раскрывает неправоту точки зрения Богуславского, что считаем даже лишним опровергать нить его рассуждений шаг за шагом. Мы только подчеркнем еще раз ложность утверждения Богуславского, что установление особых характерных черт для каждой эпохи военного искусства, в том числе и для современности, равносильно установлению «рецептов», рекомендации панацей», что оно стесняет свободу исполнителя в частном случае. Какой великий политик мог бы пожаловаться, что понимание требований времени ограничивает имеющийся у него выбор средств для достижения цели, ставит в известные шоры его свободу действия? Является ли рецептом указание на нецелесообразность ведения в настоящее время огня из сомкнутого строя? Мы очень горячо будем отстаивать положение о полной свободе решения для каждого частного случая, сообразующегося только с данными условиями; но именно эту полную свободу маневрирования мысли при выборе решения и дает нам понимание исторической перспективы, уяснение того, какое оружие и какие приемы военного искусства имеют теперь только музейное значение и куда перенесла современность центр тяжести вопросов борьбы. Наполеон в освещении исторической диалектики может помочь нам разобраться в толковании современности; но Наполеон, которому Богуславский отказывает в исторических похоронах, это мертвец, который хватает живых людей; попытка ограничить рамки стратегии тем, что верно не только для нашей эпохи, но и для Наполеоновской, обусловливает кладбищенскую пустоту стратегической теории.

Мы назвали консерватизм Богуславского позицией исторической школы. Эти позиции защищают и сейчас очень крупные ученые. Величайший современный авторитет в области истории, Эдуард Мейер, принадлежит также к этой школе. Последняя отрицает какие-либо аналогии, считает ненаучными какие-либо обобщения, устанавливающие эволюцию. Историческая школа желает знать только частный случай, занимается лишь его анатомией и противится тому, чтобы перейти от ее работы к широким обобщающим историческую перспективу выводам. Она строит крепкие подвалы мышления. Но человеческая мысль нуждается не в них, а в законченных постройках.