Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Свора же Кочубея, услыхав в матушкиных словах приговор всем масонам, ощерилась. Сам Кочубей сразу выкрикнул:

— Ничего себе ни одного жида?! Два сына жидовок, да — зять! Господа, вот оно — жидовское иго, кое предрекал отец Авель!

Позвольте спросить, мадам, какова ж политическая физиономия такой своры жидов — гешефтмахеров?

Матушка одарила оппонента знаменитой улыбкой:

— Наследственная. Либо мой сын станет Царем, либо — нет. Если — да, — его сразу окружат знакомые лица и родственники. Ежели — нет…" — она на минуту задумалась, лицо ее посуровело и Рижская Ведьма продолжила совсем другим, — холодным, металлическим голосом:

— Есть два возможных пути в таком случае. Законная смена Власти и незаконная. Если Власть перейдет от нынешнего Царя к его младшему брату юному Nicola, мы всецело поддержим сей выбор. А уж единокровные братья договорятся между собой. (Напомню, что матушка на людях называла меня сыном Кристофера — А.Б.)

Ежели ж по каким-то причинам Nicola не устроит русский народ… Тогда грядет — Революция.

Государь Император в ужасе отмахнулся и перекрестился от таких слов. А матушка, чуть пожав плечами, подошла к нему, почти доверительно положила руку Государю под локоть и практически повела за собой, втолковывая, как маленькому:

— Когда победит Республика (а с моими деньгами она не может не победить!), мы предложим всем — Выборы. Меж татарином Аракчеевым и китайцем Сперанским. Ни тот, ни другой не относятся ни к важным политическим партиям, ни — народам, ни даже — конфессиям. (Магометанцы с буддистами пока не играют первых скрипок в этой стране!) Поэтому выбирать их придется по признаку политическому — при полной политической дремучести русских в этом вопросе.

В то же самое время, — даже темному мужику будет приятно, коль мы его спросим: что лучше — Держава, иль Равенство? Порядок, или — Свобода? Все побегут на сии Выборы… Положительно — все. А вы бы сами смогли, Ваше Величество, бороться против — и "Свободы с Равенством-Братством", и "Порядка с Державными принципами"?

По рассказам свидетелей, Государь надолго задумался, а потом поцеловал тетку и произнес:

— Я готов допустить к Власти всю Вашу партию. С одним условием. Сперанский отныне — мой Канцлер. Аракчеев — мой Диктатор. Именно я буду решать, — кого из них более любит русский народ. Ежели я ошибусь, — вот тогда вы и начнете кидаться дерьмом и поставите второго на место первого. И второй должен уже сегодня мне обещать, что… "простит" меня за то, что я "слушал первого"! По рукам?

Матушка поклонилась перед Императором, сделав что-то вроде книксена (насколько ей сие позволяла раненая нога) и, не глядя ему прямо в лицо, чуть слышно осведомилась:

— Так что с моим сыном? И всякими Кочубеями?

Государь чуть обернулся, будто сморгнул, удивившись, что вся Кочубеева свора с ужасом слушает сей дикий торг, а затем словно бы отмахнулся от всех, обращаясь к несчастному Кочубею:

— Как, Вы еще здесь?! Вас я более не задерживаю!

На другой день Барклай стал военным министром, Аракчеев получил пост неделею позже (ему пришлось ехать из Сестрорецка), а Сперанского назначили лишь через год.

Вместе с ними к Власти пришли штуцера, паровые машины, Биржи и банки. Несмотря на денежный дефицит, экономика с "первого глотка свежего воздуха" стала делать первые, робкие шаги к нынешнему процветанию. Появились деньги с налогов, транзитов и таможенных сборов. Впервые за много лет офицеры в армии стали получать свое жалованье…

Солдаты стали учиться стрелять не — дважды в году, но — два раза в месяц. Армия из того ужаса, в коем она пребывала до Фридлянда, вырастала до лучшей армии мира…

Это все получилось не сразу. Впереди — Сперанский сменил Аракчеева, затем — Аракчеев Сперанского и так далее… Наш путь никогда не был прям, или — в розах. Скорей, — навроде отчаянных галсов против сильного ветра.

И ветер сей — не глупость начальств, иль чья-нибудь злонамеренность, но… холодные зимы с "рисковым" земледелием. Ни в одной стране мира нет столь долгой зимы, и столь "странного" лета! И стало быть никому, кроме нас, не нужно тратить безумные средства на обогрев, иль строить амбары — вроде Иосифовых.

Всем — приятно быть либералами…

Но — это было потом. Пока же — нам нужен был Мир. Долгий, покойный Мир с Францией, чтоб поднять экономику, восстановить армию, научить ее стрелять, — если не из нарезного, так хотя бы — гладкоствольного оружия казенного типа. (К 1812 году русская армия — первой в мире приняла на вооружение "ружье образца 1811 года", — гладкоствольное, с картонною гильзой, казенного заряжания… Это ружье выиграло не только Отечественную, но и — покорило Кавказ с Туркестаном! У нас на Руси — много худшего, чем в Европах. Но наше оружие — с тех пор, — самое лучшее!)

Многие спрашивают, — в чем разница меж начавшейся "аракчеевщиной" и деяниями Государя до этого.

Вражьи кредиты начала царствованья были проедены без остатка и лишь увеличили наш внешний долг. Эпоха же Аракчеева характерна именно тем, что мы впервые начали зарабатывать.

Да, реформы Аракчеева и Сперанского были…, скажем так — однобоки. Ожило все то, что было связано с военной промышленностью. Но мы и не скрывали, что готовим Империю к Великой Войне. И во всех смыслах нам нужна была передышка.

К счастью, передышка нужна была и Антихристу. Франция не могла воевать бесконечно — кому-то нужно было выращивать хлеб, а кому-то и — готовить солдат для новых кампаний… Тильзитский мир стал естественным выходом для противников. (При этом ни у нас, ни у них никто даже не усомнился, что сие лишь затишье пред решительной дракой.)

Лишь в одном "союзники" не достигли согласия. Мы хотели пригласить к переговорам Пруссию (дабы не допустить возрождения Польши), Бонапарт же, подстрекаемый Польшей, желал ее уничтожить. У сей позиции было обоснование, — прямая ветвь Гогенцоллернов пресеклась со смертью Железного Фрица, а теперь, по мнению Франции, Пруссией правили узурпаторы.

Это мнение находило самые жесткие возражения со стороны моей матушки, коя всеми силами старалась удержать кузину на троне, а Александр Павлович, у коего матушка грозила отнять кредитную соску, тоже топал ножками и стучал кулачком по столу.

Наконец, — Бонапарту надоела эта комедия и он решился постричь детей прусского короля в монашество, дабы закрыть сию тему. Так он поступал в отношении прочих домов и ему все сошло с рук. Королевский Дом Пруссии угодил в плен и не было силы, коя могла б помешать злодеянию. Кроме Господа, разумеется.

Мемельский край Пруссии остался верен правителям, а пока за монарха стоит хотя б пядь земли — Господь его не оставит.

В переговорах был перерыв и Бонапарт пригласил нас "на Гранд Опера". К нему привезли певичек и среди них — "мадемуазель Софи". У девушки был слаб голосок, но она делала такой… "французский поцелуй" Государю, что это было — … нечто.

Да и прочие певички были завезены не столь для того, чтоб усладить пением оба двора, сколь — зачем в казармы кидают крепостных девок после долгих маневров.

Я, хоть и не числился генералом, и не принимал русской Присяги, попал в списки приглашаемых потому, что мне дозволили "встречу с пленным отцом.

Да-да, — генерал от инфантерии Кристофер Бенкендорф тоже угодил при Фридлянде во вражий плен. Старый боевой конь не утерпел в стойле под крылышком королевы-матери и, узнав, что кузен зовет на войну (лютеране не шли под Буксгевдена), напросился на эту пирушку.

Кристоферу стукнуло без малого шестьдесят и никто не верил, что живут до сих лет, но, надев погоны, старикан лишний раз доказал вред пьянства. Став вдовой, его венценосная любовница взяла с него слово, что он не будет пить ничего крепче кваса и молока и мой дядя отправился на войну с румянцем на щеках и былой, откуда-то вернувшейся, силой.

Не скажу, что он сколько-нибудь поумнел, или стал лучшим командующим (Буксгевден доверил ему лишь полк инфантерии), но старика и это тронуло до глубины души и солдаты поминали его добрым словом.

А может, — дело в другом…

Любовь — вот в чем секрет. Мой формальный отец на склоне жизни нашел-таки женщину, любившую его всей душой и, потихоньку оттаяв, сам выучился любить.

Он не стал полководцем, но солдаты потом говорили, что у них не было командира более доброго и человечного. "Начальник даден нам Господом!" Видно смилостивился Господь и над моим дядей Кристофером, и над всеми его подчиненными…

Под Фридляндом же моего старика тяжко ранили, и потом, когда подошедшие французы пытались взять у него оружие, раненый на миг пришел в себя, все понял, изругал лягушатников последними словами и нашел в себе силы сломать свою шпагу.

Говорят, это произвело столь хорошее впечатление, что враги немедля доставили старика в госпиталь и сам Бонапарт приказал врачу проследить за здоровьем строптивого пленника.