Зимний скорый - Захар Оскотский

— Я ваш учитель математики! — объявил он. — Меня зовут Марк Ильич.

Кто-то хохотнул: «Наш Ильич!» И на этом интерес учеников к Марику явно иссяк. Шум разговоров быстро наполнял класс. Марик невозмутимо вытянул левую руку, расстегнул металлический браслет часов и положил их на стол, так подогнув звенья браслета, чтоб видеть наклоненный циферблат. Григорьев машинально тоже взглянул на свои часы.

Класс шумел, занятый собственными делами. Две хорошенькие девушки обернулись к подружкам за следующим столом и вчетвером болтали о чем-то веселом. Два парня рассматривали цветные открытки с фотографиями иностранных автомобилей и вполголоса обсуждали их. Другие двое, толкаясь, вырывали друг у друга попискивающий транзисторный приемничек.

Григорьев ждал, что Марик сядет, раскроет журнал, начнет перекличку. Но он так и стоял у доски, внимательно разглядывая своих новых учеников. Потом спокойно заговорил. И когда Григорьев сквозь гул класса расслышал его слова, то подумал, что Марик рехнулся: он говорил о научно-технической революции и современном значении математики.

Из угла, где сидел Григорьев, казалось, что класс колышется волнами. Вертелись и басили парни, девушки всё громче смеялись, кокетливо вскидывая головы и открывая беленькие зубки.

Возвышаясь над хаосом, Марик отрешенно проповедовал. Теперь он говорил о предстоящем сорокалетии Победы. О том, что войну выиграли не только храбрость солдат и искусство полководцев, не только труд рабочих и крестьян, но и талант ученых и инженеров. В труднейших, неравных условиях победила наша научно-техническая мысль. Для нее не было невозможного. Нехватало алюминия — и лучшие истребители Второй мировой войны «лавочкины» были цельнодеревянными. Ни один цельнометаллический самолет противников и союзников не мог сравниться с ними не только в скорости и маневренности, но и в боевой живучести. Это были гениально задуманные и рассчитанные конструкции.

Класс гомонил, вскрикивал, смеялся. Правда, когда Марик рассказывал об истребителях, мальчишеские голоса в общем хоре начали стихать, ребята стали прислушиваться. Но Марик уже перемахнул в день сегодняшний:

— В войну, — объяснял он, — достаточно было иметь сотни, пусть считанные тысячи таких, как Лавочкин, Ильюшин, Туполев, остальные могли быть просто добросовестными исполнителями. Теперь же необходимы буквально миллионы мыслящих, миллионы инициативных, миллионы творцов. Иначе, — Марик покачал головой, — научно-техническая революция, как всякая революция, может победить, а может и потерпеть поражение. — Помолчал мгновение и добавил: — В какой-нибудь отдельно взятой стране.

Господи! — ужаснулся Григорьев. — Что он говорит?! Где, кому?!

Многоголосый гомон, смех, стук достигли такой силы, что, казалось, в класс сейчас ворвутся разъяренные завуч, директор или кто там еще существует, может вмешаться и навести порядок. Марик кольнул взглядом свои часы, лежавшие на столе.

— Ну что же, — в нестерпимом шуме Григорьев скорее угадал, чем расслышал его слова, — для разминки попробуем решить одну задачку… на сообразительность!

Марик повернулся спиной к классу, взял мел и начал рисовать на черной стеклянной доске: длинный, узкий прямоугольник, под ним кружочки — спереди, сзади, словно колесики. Какая-то тележка.

Класс взревел, как стадион в момент прохода к воротам. Это был знак внимания. Марик неспешно рисовал: колесики стали сдвоенными, какие-то грибки появились спереди и сзади. Да это же буфера, железнодорожная платформа! Несколько узких вертикальных полосок — боковые стойки. И груз — прямые линии во всю длину платформы, одна над другой, одна над другой.

Класс кричал и с грохотом подпрыгивал, вытягиваясь к доске. Марик закончил с боковой проекцией и теперь рисовал ту же платформу спереди: колеса с осью, буферные тарелочки, высокие стойки по бортам. Между ними груз — кружочки, кружочки, плотными рядами, до самого верха. Трубы, что ли? Рисунок выходил удивительно четким. Желтоватые меловые линии на черном с зеленым отливом стекле напомнили Григорьеву огненные графики на экранах осциллографов.

Класс уже не просто шумел. Он бушевал в своих четырех стенах, он ходил ходуном, как горное озеро при землетрясении. Но как только Марик отложил мел и резко повернулся, рев и грохот стихли, словно ударившись в ватную стену. Полной тишины не наступило, остались перебегающий шепот, смешки, но их уже легко подавил спокойный голос Марика:

— Ну, вот. Раз уж мы с вами говорили о деревянных самолетах, попробуем решить задачку… о бревнах! Итак, дано: железнодорожная платформа загружена бревнами. Все они одинаковой длины, но разных диаметров. Надо точно знать объем отгруженной древесины, а значит, измерить диаметр каждого бревна. Работа тяжелая, можно провозиться много часов, а поезд должен уйти через три минуты. И вам даю на размышление три минуты. Как поступить? Думайте!

Класс заметался, загромыхал многоголосием, словно в огромном раскачивающемся барабане перекатывались гулкие шары. Но это был уже подчиненный шум, и Марик возвышался над ним, как дирижер. Шум нарастал, начали прорезаться отдельные крики:

— Отпилить! Отпилить от каждого!

— Средний взять! Средний, средний! А бревна сосчитать!

Кричали сразу в нескольких местах. Какой-то парень, подпрыгивая, выкрикивал:

— Бросить в воду! Бросить их в воду! Сколько вытеснят!!

Марик с невозмутимым видом прослушивал вызванную им бурю. Только один раз сердито зыркнул глазами в сторону парня, кричавшего «бросить в воду!», и даже губы выпятил в знак крайнего неодобрения.

— Обмерить в ширину, в высоту и вычислить как круг в квадрате!

— По сред-не-му! По сред-не-му!

Марик покосился на часы, чуть поднял руку, и шум, словно от поворота выключателя, резко стих.

— Первая подсказка! Через три минуты должен уйти только сам поезд. Результаты обмера могут быть подсчитаны хоть через несколько дней. Думайте!

Снова отчаянный гул перекатывающихся шаров, крики, возбужденные лица, топот. Снова дирижерский жест Марика и провал тишины:

— Вторая подсказка! Необходимо разрешить мнимое противоречие, которое заключается в том, что поезд должен одновременно и уйти, и как бы остаться. Думайте!!

Покатились новые волны гула, уже не такие высокие, приглушенные. В них можно было уловить напряжение, потом — растерянность.

— Третья подсказка! — объявил Марик. — Прибор, который позволяет разрешить мнимое противоречие, — фотоаппарат.

— Сфотографировать! — отчаянно взвизгнул девчоночий голос.

— Сфотографировать, — согласился Марик. — НУ И ЧТО?

По классу заметался стремительный шепот, в нескольких местах быстро-быстро переговаривались вполголоса. Это были уже мелкие осколочки прежнего буйства. Григорьев чувствовал, как нарастает ожидание.

Марик взглянул на часы.

— Ладно! — сказал он. — Слушайте ответ.

Кабинет математики затопила такая стеклянная тишина, что стал слышен приглушенный стеною шум голосов в соседнем классе.

— Бревна нужно сфотографировать с торца, приложив к ним ЛИНЕЙКУ для масштаба! После этого поезд можно отправлять, а все измерения спокойно и с удобствами проделать на снимке.

Класс взорвался многоголосием, хохотом, стуком, но стоило Марику вновь заговорить, как все опять с интересом притихли.

— Неважный результат, — сказал Марик. — Вы допустили все известные тривиальные ошибки. Впрочем, и нетривиальные тоже, — он снова хмуро покосился на парня, кричавшего «бросить в воду!». — Но не будем огорчаться. Могу признаться вам, что когда-то я сам решил эту задачу только после второй подсказки. Мы будем иногда для разминки решать такие задачки, а теперь… — голос его сделался чуть громче и резче, — запишите сегодняшнее число. Запишите: «Занятие номер один». Заголовок: «Понятие о двоичной системе счисления».

В классе опять нарастал понемногу шум разговоров.

— Двоичная система, — сказал Марик, — напоминает кошачью систему счисления.

Класс с готовностью притих.

— Когда-то давным-давно, — сказал Марик, и во всем классе, наверное, только Григорьев почувствовал, как чуть изменился его голос, — в нашей огромной коммунальной квартире жила кошка. И, конечно, приносила котят…

Кто-то засмеялся, но сразу умолк.

— …По четыре, по пять котят. И вот мы, дети, а это были времена, когда в ленинградских коммуналках жило по многу детей и почти все были ровесниками, — мы не давали топить котят. Мы их пристраивали. Это было нелегко: ходить по квартирам, предлагать, уговаривать. Получалось постепенно. И каждый раз мы наблюдали: если у кошки от четырех, скажем, котят отнять одного, она совершенно не замечает пропажи. Точно так же выкармливает трех остальных, вылизывает, играет с ними… Забираем еще одного котенка. Кошка по-прежнему ничего не замечает и со всем материнским счастьем занимается оставшимися двумя… Забираем предпоследнего. Кошка впадает в панику! С растерянным видом бегает по квартире, везде заглядывает, всё обнюхивает и жалобно мяучит — зовет пропавших детей. Таким образом, можно утверждать, что кошачья система счисления включает два числа: один и много.