Джура - Георгий Тушкан

На всех окрестных джейлау уже не было видно ни одной юрты. Хозяева их перекочевали в кишлаки, чтобы перезимовать в своих кибитках, защищенных от зимних ветров толстыми глинобитными стенами.

Мало стало лошадей на пастбище. Курбаши Азим, злой костлявый старик, уехал с басмачами на запад, чтобы через Маркан Су прорваться на Кизил Арт, а оттуда — в богатую Ферганскую долину. Только на джейлау, где находилась белая юрта Тагая, никто не снимал своих юрт.

Так Тагаю приказал тот, кто снабжал его оружием, боеприпасами и деньгами, тот, кто написал секретное письмо Кзицкому: «Господин Кзицкий. 5. XI. Курбаши*** предупрежден И. 8123». После того вечера, когда Тагай открыл Зейнеб всю правду, она только и думала о побеге, не в силах простить себе, что не убежала сразу и поверила Тагаю и аксакалу.

Однажды утром, дождавшись, когда хозяйка куда то вышла, Зейнеб схватила тыкву для воды и пошла к реке. Не успела она пройти и двадцати шагов, как мальчишки окружили её, преградив дорогу.

Тотчас же примчалась жена Кипчакбая и погнала её обратно в юрту.

— Разве я не сказала тебе, чтоб ты сидела и никуда не ходила? Не сегодня, так завтра приедет старая Курляуш, служанка твоего курбаши. Я передам тебя ей, и тогда делай, что хочешь.

Зейнеб не слушала ее; поднявшись на носках, она смотрела на безносого басмача, ехавшего верхом между юртами, и вспоминала, не тот ли это басмач, что поймал её на Биллянд Киике. Басмач увидел её и помахал нагайкой.

— Ты его знаешь? — недоуменно спросила жена Кипчакбая. Но Зейнеб не ответила. Она подбежала к басмачу и схватила его за стремя.

— Где Джура? — спросила она. — Вы убили его?

— Эта винтовка, — хвастливо хлопнул басмач рукой по прикладу, — не дает промаха, когда она в моих руках. Что тебе глупый мальчишка, когда сам Тагай милостив к тебе! Он был милостив и ко мне, бросившему его на Памире. Но у Тагая широкое сердце. Он умеет прощать и дает приют всем. Воспользуйся же счастьем! — И он ударил коня нагайкой.

Конь рванулся, и Зейнеб, вовремя не выпустившая из рук стремя, упала на траву. Подбежавшая жена Кипчакбая подняла её и потащила в кибитку.

Зейнеб сидела в темном углу кибитки и не отрываясь смотрела на огонь костра. Да, теперь она верила, что Джура убит, иначе Тагай давно был бы трупом.

Вечером приехала Курляуш, старая сварливая женщина с лицом, изборожденным морщинами. Увидев Зейнеб, она удивилась. Ее уверяли, что Зейнеб злая и отчаянная, но она встретила скромную и робкую молодую девушку.

Курляуш вынула из костра горящее полено и подняла к лицу Зейнеб, чтобы лучше рассмотреть её. Огонь осветил большие черные глаза, сросшиеся брови и пухлые, детские губы.

— Пери! — в восторге сказала Курляуш. — Я не видела таких красавиц, это пери! Недаром Тагай привез её из заоблачных гор.

Жена Кипчакбая тотчас же побежала в соседнюю юрту рассказать, что старая и всезнающая гадальщица Курляуш назвала Зейнеб пери.

На другое утро Курляуш велела Зейнеб надеть паранджу. Зейнеб, двигавшаяся как лунатик, беспрекословно повиновалась. Свет померк для Зейнеб. Все окрасилось в черный цвет. Она покорно села на лошадь и вслед за Курляуш, в сопровождении двух басмачей, поехала куда то на юго восток.

Несколько дней ехали они в глубь страны, и Курляуш, любопытная, как и все женщины, пыталась расспросить Зейнеб, кто она, откуда, но не смогла добиться ни слова. На последнем ночном привале Курляуш рассказывала Зейнеб о городе, о знакомых и, наконец, обозленная её молчанием, замахнулась на неё кулаком.

— У у, гордячка! — сказала она. — А браслеты то у тебя дутые.

Зейнеб сняла с левой руки браслет и подала ей. Старуха подбросила его на руке и удивленно воскликнула:

— Золотой!

Осмотрев его со всех сторон, она хотела вернуть его Зейнеб, но та сказала:

— Возьми себе и будь со мной ласкова.

— Вот это так, это я люблю! — воскликнула Курляуш и хлопнула её костлявой рукой по плечу. — Дружи с Курляуш, и ты не пропадешь. Покупая дом, приобрети сначала соседа. Злые люди говорят, что я знаюсь с джиннами. Они врут, но кое что и я могу. Хочешь, погадаю?

Пока в котле варилась баранья кость для гаданья, Курляуш развлекала Зейнеб разговорами об обеих женах Тагая.

— Первая жена у Тагая — немка из Афганистана, толстая и жирная. Только и любит, что свою моську. Даже спит с ней. А дышит так… Ха ха ха! — И Курляуш показала, как дышит страдающая одышкой жена Тагая. — Мими ханум зовут эту рыжуху. Все время ест и спит, а когда не спит, ругается. Это она в доме некиргизские порядки завела. А ты киргизка?

— Да, — ответила Зейнеб. — Я из рода Хадырша.

— О, это хорошо!.. А потом курбаши привез вторую жену — узбечку. Дом дрожал от криков и драки. Но когда два года назад курбаши привез себе молоденькую китаяночку, две прежние сговорились, на третий день отравили её и подружились… Берегись! Мне будет жаль, если тебя отравят или выколют булавкой глаза. Тогда тебя никто не будет любить.

— Пусть, — ответила Зейнеб, — мне все равно.

Курляуш всплеснула руками:

— Ты без головы! Что ты говоришь!

И всю долгую ночь, до утра, они проговорили. Зейнеб рассказывала о своей жизни, о любви к Джуре, а Курляуш вертела на руке золотой браслет и ахала. После рассказа Зейнеб старуха наклонилась к ней и прошептала на ухо:

— Ты ещё мало знаешь Тагая: он крадет даже цвет из глаз!

III

В один из вечеров, незадолго до приезда «молдо», как почтительно называли Тагая его жены, Зейнеб, безразличная ко всему окружающему, стояла у окошка и смотрела на тополя, на глинистые горы, над которыми в лучах заходящего солнца алели тучи. «Завтра будет мороз и ветер», — решила она и в ту же секунду вздрогнула от резкого крика:

— Кипяток, я требую кипяток! Сколько раз я должна просить?

Курляуш схватила казан с кипятком, стоявший возле костра, и пошла в соседнюю комнату.

— Нет, не ты, пусть черномазая подаст кипяток и помоет собачку.

Зейнеб взяла воду из рук Курляуш. Курляуш вышла, прислушиваясь к доносившимся гневным голосам, упрекавшим «гордячку» в непочтительности и в том, что она «даром ест хлеб». Не прошло и трех минут, как послышался отчаянный вопль Зейнеб, и сквозь дверное отверстие, завешенное ковром, прорвались клубы пара.

— А а а а! — кричала Зейнеб. — Ноги, мои ноги!..

Курляуш вбежала в комнату, полную пара. На полу, обняв босые ноги руками, сидела бледная от боли Зейнеб.

— Сама обварила, сама виновата! — кричала Мими ханум и, выхватив булавку, принялась колоть Зейнеб до крови, приговаривая: — Меня могла обварить! Служи лучше!