Банда гиньолей - Луи Селин

— Милая моя! — тихонько шепчу я ей. — Ласковая моя кошечка!

Такое вот положеньице!.. Совсем скверное дело!.. О-ох-хо! А она целовала, целовала меня, обхватив рукой за шею. Без всяких сомнений, попали мы оба в хороший переплет!.. Но надо же мне было втолковать ей, что с девочкой-то кончено! Она должна выслушать меня, надо потолковать о делах нешуточных… Довольно уж плакать, подпрыгивать, куда-то убегать… Надо взяться за ум и поразмыслить…

— Вирджиния, милая Вирджиния! Маленькая моя лапочка!.. Только всего не сказать… Я целую ее… Она перестает плакать… Щебечут птахи… О, это, верно, соловей! Я обратил на это ее внимание: «Nightingale». Я знал, что она любит птиц, а она снова в слезы, и ласкает, качает, обняв мою здоровенную головешку, тихонько приговаривает напряженным голосом:

— Dear Фердинанд! Фердинанд!.. Наверное, она боится темноты.

— Бедный малыш! Малыш, малыш! Little one! Little one! — отвечаю я ей.

Она действительно маленькая… Крепкая, коренастая, но маленькая… В смысле, по сравнению со мной… Но для своих лет рослая… О, проклятье! Будь оно неладно! Беременна!.. А я-то что нес! Вот так выкинул номер! Вот так влип! Везет же мне!.. Я все качаю ее, приговаривая «Little one»… Мы качаем друг друга, стоя на лужайке в ночной тьме… Little one!.. Я прижимаю ее к себе, не слишком крепко… Я вдруг испугался: осторожней, живот!.. Не приведи, Господи, наврежу ей!..

— Деточка, давай присядем, — говорю.

Садимся на скамью. Я целую, целую, нежу ее… Теперь уже лучше — не так громко рыдает… И внезапно… новый приступ! Снова слезы хлынули в три ручья!.. А кругом темень! Я уже и не знаю, что делать, иссяк мой запас ласковых слов…

Все же я пытаюсь отвлечь ее внимание на птиц: «Hear the birds! Hear the birds!» Ничего другого на ум не приходит. «Лапочка! Лапочка!» Она любила это словечко, только горя оно ей не убавило. Что бы такое еще придумать? Я хорошо понимал ее. Еще бы, такое несчастье! Мне так хотелось утешить ее!.. Она, разумеется, понимала, что и у меня сердце разрывалось на части. По-английски только не мог сказать, что сердце у меня разрывается… Люблю ее… Вот так, на плечо… Люблю!..

В который уже раз спрашиваю:

— You sure?.. Вы уверены?..

Черт, чушь какая-то!.. Но нет, это не пустяки!.. Однако уверенности не было. Ведь нет? Нет! Я ждал, сжавшись от страха. Какая гора свалилась на меня в единое мгновение! Немыслимо!

— You sure?

— Да!.. Да!..

Это подкреплялось киваниями головы, лежавшей на моей руке, и громкими всхлипываниями. Окончательно она расстроила меня, окончательно выбила из колеи!

— Then I don't go! Значит, я не уезжаю!..

Решено. А что еще я могу сказать?..

— Я никогда не уеду! — твердо обещаю ей. — I'll never leave you! Никогда не брошу вас!.. Клянусь!..

Лишь бы она перестала плакать! Повторяю свою клятву. А она ни о чем меня не просила. Никогда… Ни разу… Слезы все текут, текут…

Конца им нет. Вот ведь беда!.. Конечно, я понимал — непрошибаемая моя тупость!.. Возраст… Мне и в голову не приходило, сам был молод… Конечно, чему-то не придаешь значения… Понятное дело, задор, спиртное, сияющие огни… Буйный разгул… Безумство… Причина — в «Туит-Туит»… А теперь что?.. Сам решу. Да уже решено, окончательно… Повторяю ей мою клятву… Но надо же ей лечь спать, уже поздно, очень поздно!.. Что ж на скамье рассиживаться? Свежо… Соловей все щелкал. Ночь стояла ясная и холодная…

— Go to bed dear! Go to bed! We are see tomorrow!

He простыть бы ей. Ее уж заметно знобило. В одной юбчонке, без пальто… Разберемся завтра. Я расстался с ней у лестницы. Нас не должны видеть вместе!.. Она обнаружила здравый смысл, понимала, что я распоряжаюсь ею ради ее же блага.

— Tomorrow little one! Tomorrow! Завтра, малыш, завтра!..

Она повиновалась, притихшая и покладистая, я же остался в саду, в ночной тьме… Стоял там довольно долго, потом пошел в спальню, лег и притворился спящим… Уснул, но вскоре проснулся… В голове ворочалось столько мыслей, что даже гудения не слышал…

Ну, да, естественно — решимость!.. И никаких!.. Громы небесные!.. Сначала характер, потом уже думать… Твердость, неуязвимое сердце и даже гордость! Ни в чем не сомневающийся красавчик вопрошает себя… Клянется всеми святыми, что нет в нем сомнений… Она здесь, в моих объятиях, и все же… Бедная доверчивая птичка!.. Я растроган. Спокойствие, спокойствие!.. Сердце мое переворачивается, ноет. Совсем я растерялся… все дрожит во мне от гордости, от истовости чувства… Жалкий смельчак! Возьми себя в руки!.. Говоришь, предан душой и телом, презирая опасности? Готов поклясться на свей медали! Пусть меня убьют, если окажется во мне слабина, и точка!.. Ни шагу на попятный, упрусь, как медведь!.. А если бы я, темная личность, ударился в бега? Замечательно получилось бы!.. Вот обрадовались бы двое этих пакостников!.. Зачуханный жулик постоянно им вредил. Дядя кипел от бешенства, стоило ему завидеть меня… Если бы этот паскудник, лазящий девочкам под юбку, этот растленный субъект, этот злодей исчез, все устроилось бы и разъяснилось… Черт возьми, содеянного преступления никто не отменял! Визгливый вонючий хорек! Наклавший в штаны Ромео!.. Паршивенький French, осквернивший homes и добропорядочность, развратный сопляк, подлая душонка, пустобрех, French-потаскун, опозоривший Англию!.. Вот этот шкет и получил свое сполна!.. Дядина мстительность уже отчасти удовлетворена, ибо он видел, как изломала… истрепала меня жизнь… Малышке грозили всего лишь две-три порции горяченьких хлыстом по ее маленькой попке. Все зло ведь во мне, мерзкой дряни!.. Он простил бы ей, не видя меня более… оставил бы под своим кровом, а это самое главное. Все забылось бы понемногу, кроме сосунка, естественно… Он должен появиться на свет весной. По моим прикидкам выходило в апреле… Конечно, самое верное решение — это смыться. Перестану мозолить глаза. Как-нибудь поладят по-семейному… Мотать, мотать отсюда, без всяких!.. Для любого дела надо набраться смелости… и чтобы надуть… и чтобы уехать… «Безответственный ты человек», — думалось мне. Ну, и снова казнился… Перепуганный, дрожащий… Какой стыд!.. Колебания, колебания без конца… Допустим, я выстою, останусь здесь, брошу вызов дядюшке, закону, легавым… Ну и что?.. Неустрашимый, несокрушимый витязь любви? И что будет?.. Ерунда какая-то!..

Я расслабляюсь, даю сбои, начинаю глохнуть. Вновь наваливаются всякие ужасы… Никогда у меня не получится! Я начинаю цепляться за мелочи, воображать всякое… Вновь возвращаюсь мыслями к случившемуся. Сколько волнений! Бог знает что лезет в голову при одном воспоминании… Вот я уехал с ней, при ее положении… Беременность и все прочее… Взял, да похитил… К черту все, всю эту муть, жратву, дядю… в общем, все! Героическое решение. Да здравствует свобода!.. Деваха без тормозов! Подавай нам улицу и асфальт, любовь и свежую воду!.. Семейная парочка с берегов уличного водостока!.. Каково было бы впечатленьице, особенно имея в виду ее положение — ведь ее мучит голод и приступы тошноты… и снова голод… Со жратвой совсем туго… Между булыжников мостовой она не произрастает! Конечно, можно было бы побираться, ходить с протянутой рукой. Это было бы подспорье. Попрошайничанье в два голоса, ее и мой — неотразимо!.. А тут полиция… Документы в порядке? Работаете? Помогаете семье? А документы у меня аховые… При первом же вопросе легаши повяжут меня… Ужасно, как ни посмотри! Как же она будет тогда рожать? А главное, через сколько месяцев?.. Я вновь принимался высчитывать… Здорово ошибся… В декабре? Да нет же, весной, в апреле!.. Ну, конечно, что я плету… Так оно было бы лучше… Весной было бы, конечно, удобней… Да и летом тоже… Ходишь куда душе угодно, присаживаешься то в одном сквере, то в другом… Может быть, это произойдет в каком-нибудь парке?.. Можно ведь жить и на улице… А если в сентябре? Вновь я принимался подсчитывать… Это было бы из рук вон плохо — туманы, дожди, холод… Насквозь промокшие… Нас никогда не пустят в странноприимные дома и приюты Армии Спасения… Возраст, беременность, все прочее… Нас немедленно возьмут на заметку и дадут знать в полицию… Стоит повнимательнее вглядеться, и становится худо от пред чувствия несчастья, и какого несчастья!.. Что тут делать? Я был никто, и на руках у меня оказалась девчонка, к тому же беременная и без положения!.. Шелапутство, вот так… Матушка моя все это предвидела, все последствия… В ушах моих звучали ее слова: «Молодой человек без положения!.. Праздность, порождающая всяческие пороки… Уличный бродяга… Преступление за преступлением… Распутник, растлитель девочек, Солейан! Суд присяжных!» Бедная мать! Бедный отец! Бедный дядя! Бедные все!.. Повальное бесчестье! А если я разобью себе голову?.. Что это изменит? Если подложу под себя взрывчатку и обращусь в ничто? Представляете?.. Раздумываю, вспоминаю… Вижу эту девчонку, смеющуюся по всякому поводу, вечно бегающую вприпрыжку… Скачет, точно козочка, сплошные шалости! Перелезает через перила… и вот уже внизу… Я вскрикиваю, а она знай смеется… Волочу ногу, я — калека… Мне уже не до игр… Не я же, в конце концов, беременный!.. Я браню ее, она меня целует… Ах, какая же она! Коротенькая юбочка, красивые, крепкие икры… Какие упругие мышцы, золотистая кожа… Божественные, дерзкие ноги!.. А у меня в шрамах стреляет… в руке, в бедре, в плече… Отброс, что говорить! Хорош кормилец семьи!.. А эти головные боли… Пуля, застрявшая за ухом… У меня есть извинения… Чуть что, и мне бог знает что воображалось… Люди… Вещи… Вдруг бросался на меня Мэтью… Прилив ужаса, и вот он здесь, мой личный легавый, и иже с ним! Он ни на секунду не выпускал меня из вида, очень пекся обо мне! Не оставлял меня на произвол судьбы… Я видел явственно его лицо, брови, стальной взгляд, его серый котелок. Он стоял и разглядывал меня… Ах, скотина… положительно опутывал! Пользовался тем, что я совсем захирел… Давил меня страхом на каждом шагу, в каждой подворотне… Что проку от браминов, от виляний задницей в трансе! К чертовой матери гавоты!.. В каждом закоулке мне виделся Мэтью! Являлся один, орал на меня… Мало того, жуткими, самыми ужасными словами обзывал… Грозил мне нечеловеческими муками. Я обливался холодным потом, завороженный, именно завороженный этим жутким легашем… Он являлся среди мрака весь в красном, потом желтел, зеленел — его цвета… И расплывался в полной неопределенности… Такого страха он на меня нагонял, что я не мог шевельнуть ни рукой ни ногой… Почище браминских трансов… Мне приходилось искать какую-нибудь опору, чтобы не упасть. Вот в каком ужасном состоянии я находился… А все потому, что оставался порядочен, не мог махнуть рукой на укоры совести, не желал отступить ни на пядь. Я ведь поклялся малышке… Нас всегда губит сердце, оно стучит, стучит, куда-то зовет… Я что, искал неприятностей, горделиво расхаживая по людным улицам? Поди пойми!.. Ох, и упек бы меня Мэтью! Так я потихоньку, ни слухом ни духом!.. Какое везенье — пропал, сгинул!.. Исправительное заведение и все такое… Вот вам и любовь!.. Вновь все во мне переворачивалось, сердце колотилось, стоило мне только вообразить… Мерзость бы получалась, это уж точно, если бы я взвешивал «за» или «против»!.. Не упрямься, не упорствуй! То был другой бедолага, другое нравственное переосмысление, другой взгляд на вещи… Увернись! Побереги себя! Побереги то, что осталось! Сматывайся, дери когти!.. Это разумно… горе упрямцу!.. Гадость, гнусность получились, и все же разумное, правильное решение… Отвага погубила меня! Бестолочь с верным сердцем… Смельчак задним числом, дурья башка! Потрепанный, непристойный, несчастный во цвете лет. Каков, а?.. Спаситель матерей-одиночек!.. Гогочите на здоровье, а я сматываюсь — сытехонек!.. Да и угрызения совести терзают меня… Вы смердите, свиненыш! Мотайте отсюда, паскудник! Вот что говорило мне мое самолюбие… Негодяй, шпана! Так называл меня Состен… И тайным женолюбом… Щеголял своей образованностью… Тоже из мошенников… Лишил меня всякой возможности чего-нибудь добиться, своими индустанскими трансами устраивал мне ловушки… Я дух не успевал перевести среди злосчастий… Немало накопилось у меня на душе против этого монгола и его ворожбы! Никогда мне не выбраться!.. Изломал он меня, опутал своими чарами, подчинил им и тело мое, и голову, и биения сердца… Я ощущал их явственно… Эта внутренняя дрожь, неестественная даже при моей горячке… при моих расшатанных нервах… Безответственный, это точно… Пойти сообщить об этом Мэтью — уж он покажет мне безответственность, будет покоен, красавчик мой!.. Петля, петля! Только о том он и помышлял… Вот такие мысли роились в моей голове, слово в слово… Виселица Мэтью для меня, поток яростной брани на франко-английском наречии, переиначенные на блатной лад словечки, а сквозь все это пробивался Каскад, сиплый его голос, его попреки… Словом, отпущено мне полной мерой!.. Я слушал, слушал, и у меня начинала кружиться голова. Я хватался за край стола… Возникал вдруг ропот голосов, звучавших все громче и громче… Похоже, женщины, целая орава… И вновь попреки: «Почему не женишься на ней?» А ведь верно!.. Прекрасная мысль!.. Меня точно озарило, я заскакал от радости. Боже, какое счастье!.. Ну конечно! Великолепная мысль! Раз… и женился!.. Вот занятно… Все улаживается… English, черт возьми! Быстренько зарегистрировать брак и отсчитать 4 шиллинга 6 пенсов чиновнику отдела актов гражданского состояния… Поставьте вот здесь вашу подпись, молодой человек… Теперь обменяйтесь поцелуем… Ура! Всего-навсего четверть часа, и кончено!.. Патент и поцелуйчик!.. Дядюшка счастлив: иди ко мне на коленки, зятек! Объятия… Живо представлял себе сцену. Меня просто трясло от восторга… Надежда, солнце, любовь! Мне вновь померещилось счастье, как в тот вечер в саду: Купина неопалимая, сияющий праздник для нас двоих, возносящихся на небеса, восторгания и прочее. Парочка блаженных!.. И тут — трах-тарарах! Все рушится с треском!.. Набежало облако, все расплывается, меркнет. Вновь меня гложут сомнения, вновь колебания, вновь невнятность… Дядя никогда не даст своего согласия — это во-первых! Он проклянет меня, задыхаясь от ярости, передаст нас в руки жандармов, и конец безумствам… С ума можно сойти, сколько разочарований таит в себе оптимизм! Зеркало для простачков… Подлинная жизнь не окрашена в розовый цвет… Я вновь погрузился в черноту, чертыхался над своими склянками, разговаривал с собой, самому себе кричал истины. Я был так возбужден, что не замечал, чем занимаюсь. Совсем запустил работу!.. Надо было спешно полоскать, приналечь, дать стечь воде и тотчас же браться за другое… Все отнести Состену, а главное, поменять воду в дальнем конце чердака — такие помои!.. Но я был слишком ошеломлен, слишком занят взвешиванием «за» и «против». Я думал о том, как выйти из положения. И вдруг пришло решение!.. Я потолкую с этими мастаками! Хватит уж травить меня!.. Речь идет о матери и ее ребенке, а я его отец!.. Дьявольщина, не то! Решаюсь неожиданно идти от обратного… мелькнула вдруг мысль… Они просто обалдеют! Вырвать из сердца нежное чувство!.. Нет, не годится! Я ее вырву из лап этих злодеев, этих старых ревнивых скотин-маньяков!.. Довольно разврата и непотребства! Я возжаждал безупречной нравственности… Да ну ее к черту, к едрене матери все!.. Кидаюсь из крайности в крайность… Сбегу один! Бежать, бежать! Бросить мамашу с сосунком!.. Иду напролом и, наверное, разобью себе сердце… Ну и пусть! Гори оно ясным пламенем!.. Себя не щадить — так я решил поступить с собой… Мне хочется, чтобы вы поняли, какой ужас владел мною, какое потрясение я переживал… Мне теперь не по себе становится при одном воспоминании… Словно вижу себя, дрожащего над лоханью, бормочущего: «За или против?» У меня просто руки опускались… Флюгер, издерганный сомнениями… Я рассуждал вслух, бурчал так громко, что они услышали, наконец. Не понимая, что происходит, малышка подошла ко мне: «Хэлло, Фердинанд?» Мой вид насмешил ее… Я слегка пожурил ее, она прыснула. Очень остроумно!.. А если бы я дал деру, забавно было бы, мышка?.. Смеха ради, я сообщаю ей о такой возможности. В ответ славная улыбка… Я удивляю, озадачиваю ее. И тут вдруг я понял: никогда я не уйду!.. Привлекаю ее к себе, приголубливаю над лоханью с посудой… О эти глаза, такие веселые, такие синие, такие смешливые! Особенно легкий серый отлив… Ни за что не подумаешь, что она беременна!.. Ее глаза, ставшие в полумраке сиреневыми, переливались разными оттенками, точно море… Я сжимал ее в объятиях, она снова плакала. Она часто плакала теперь по моей вине. Не стала она счастливой со мной. Эх, горе!.. Бедная девочка! Каким же подлецом я выглядел! Прости, сокровище мое, прости!.. Я вел себя отвратительно. Один поход в «Туит-Туит» чего стоил… В единый миг я обратился в чудовище. Ведь девочка, невинное дитя!.. А теперь вдобавок и эти… Не везло ей! Маскарадный дядюшка, свихнувшийся Состен, прислуга — один порочней другого… Неотразимое очарование юности, внешняя прелесть! Их тянуло к моему сокровищу, я натыкался на них во всех закоулках — выслеживали… вынюхивали моего ангела… Ревность чудовищ!.. Только мне нечем было крыть… Появился я здесь полуживой, охающий, жалкий, весь в швах… И вот, нате вам, завил горе веревочкой!.. А этот прохвост? Злоупотребил доверием… Тебе, шустрик, только к. возмущаться!.. Я сгорал от стыда, не знал, куда глаза спрятать… Меня трясло так, что зубы щелкали… А тут эта оглушительная брань: «Свинья, свинья!», от которой стены трескались… «Swine!»… Петушись, висельник! Каскад гремел в голос, в два, в дюжину, в сотню голосов… Хоть сквозь землю провались! Безумный страх, от которого ноги подо мной подгибались… Руки у меня тряслись, я расплескивал кругом грязную воду, ронял на пол облепленные пеной склянки, тарелки… На меня сыпались страшные угрозы… Мочи моей больше не было!.. Я задыхался, срывался на фальцет. «На помощь! — слышал я собственный крик. — На помощь!» Сам себя не узнавал… От ужаса я пришел в совершенное исступление… Судите сами о моем состоянии, убедитесь, насколько я был выбит из колеи… Значит, похитить ее! Дерзай, черт тебя побери!.. Действуй!.. Прекрасная мысль! Я вновь воодушевился — поистине, неисправим… Стой, стой! Я раздумывал… А долго ли мы протянем? Они быстро поймают нас. Я — колченогий, она — в короткой юбочке, девчонка-бродяга… Перебираться из одной меблирашки в другую?.. Неплохая забава для полиции нравов. Приволокут назад за шкирку… Вот такой ригодончик! На каторгу обормота, а девчонку — в монастырь, к монашенкам ордена Р.М.С.I. Финетта, подружка Толстомяса, частенько поминала преподобных сестер Р.М.С.I. Как-то она по неосмотрительности на два месяца угодила в их обитель… из-за фальшивых документов ее приняли за англичанку… Крепко запомнилось ей это заведение: чуть что, розги… Это называлось перевоспитанием: псалмы, молитвы и гороховая похлебка… Вирджиния отведает, как пить дать, такое «воспитание». Ею займутся либо монашки, либо дядя — одним словом, муштра… При одной мысли об этом становилось не по себе, и все по моей вине… И теперь еще, когда минуло столько лет, когда и жить почти ничего не осталось, я стыжусь: и неприятности случались, и ужасные вещи… И теперь еще сомневаюсь, колеблюсь… Можете себе представить, как я мучился в ту пору, что творилось в моем истерзанном мозгу?.. И я казался ей нелепым — весьма милосердно с ее стороны!.. Бездушная сучонка! Сколько же насмешки таят в себе улыбки! Она просто бесила меня… Со зла я грохал эти дурацкие склянки… Достало бы мне благоразумия, я бросил бы эту кошечку. Пошла бы к черту эта девчонка, одни пакости от нее!.. Ну, и себялюбие, естественно!.. Вот тогда она похихикала бы! Нет, посудите сами! Я в лепешку расшибаюсь, а она знай себе похохатывает!.. С ума можно спятить! Да пошло оно все!.. Время еще есть, сматывай удочки!.. Я сам себя бранил: что ж ты такая рохля! Фьюить!.. И только тебя и видели! Проснись!.. Но от горя, от стыда мне уже не хватало духа… Схватил бутылку за горлышко и запустил ею в потолок… Дождь осколков… Малышка как-то особенно поглядела на меня: «О-о-о… О-о-о…» Но ни тени испуга… прыгает… радуется… заливается смехом… Забавный я малый, это точно… «Go away, go away, сучка! Сыт по горло твоими смешочками!» Разозлила она меня вконец… Пусть убирается!.. Хочу ворочать мысли в мозгу, как мне нравится. Буду терзаться, раз мне так хочется!.. Она скачет то туда, то сюда — просто ртуть… Погоди, шальная голова, вот ужо Мэтью нагрянет, сразу бедокурить расхочется!.. Стоит мне подумать об этой полицейской поганке, как он является мне, мерзкий легаш, нацеленный на меня… Покачивался, ухмыляясь, над самой раковиной… Я сразу начал сходить с ума… Эта его качающаяся рожа… Маятник изображает… В точности и есть маятник… Я и моргнуть не успел, как он околдовал меня… Я настолько поражен, что слова не могу выговорить. Можно было бы поднять его на смех, но и это не в моих силах… Я просто убит, но любезно отвечаю на его вопросы… Он что-то бормочет… с видениями так всегда… Он вселяется в меня… Сам того не сознавая, я произношу его имя… Единым движением глаз он возвел бы меня на эшафот… Размяк я от сеансов Состена, это мне ясно. Стал чересчур чувствителен под влиянием его фокусов — вот где причина моих наваждений… На сеансах подцепил… Новый подарок! Этого только мне и не хватало, с моей-то головой! Замучили меня мысли всякие… А все эта сволочь Состен!.. Но мой главный дьявол — Мэтью… он завораживает, гипнотизирует… В меня вселилось его астральное тело. Закрываю глаза, но так еще хуже… Не оставляет он меня… Протираю глаза, но тщетно. Приходится цепляться изо всех сил, и все-таки я падаю… А тут еще началась орудийная пальба, громыхает повсюду. Перед глазами сплошные картины ужасов войны… Словом, полный набор!.. Два этих скота дубасят по наковальне в другом конце мастерской. Такое ощущение, что прямо по моей голове. Сознаю, что брежу… Одновременно они выдувают языки пламени… Перед глазами резня, конные копейщики… Жестокое, захватывающее дух сражение! Вот кавалерийская атака, всадники без числа, но только, чертовщина, шиворот-навыворот: тысячи коней верхом на людях!.. Сумасшедшая отвага!.. Затем возникает Клабен с его Гринвичем, взваливший на спину свою трагедию… И все это сонмище несется, мчится сломя голову в атаку… Нет ничего невозможного!.. Я тоже скачу во весь опор… где наша не пропадала!.. Да они разнесут весь Гринвич! Вот они вламываются… Я скатываюсь наземь, затаиваюсь — не чувствую в себе такой уж лютой злобы… Они там, среди пылающих угольев горнила… Идут в атаку в его жерле… Стук сердца… Передо мной огромное бьющееся сердце… Я тоже сгорю… Плюх! Что-то обрушивается на меня… Вода! Я захлебываюсь… Это пожарные… Упала лохань… Двое запихивают меня в нее, в точности такие были в Гринвиче! Я глотаю, задыхаюсь, пускаю пузыри… Устроили мне западню! Они скручивают меня в зловонных помоях, теребят мой мужской член, затем подвешивают за ноги на одном из платанов… Я угодил в кошмар… Толпа поносит меня… Меня определенно околдовали… Я болтаюсь на дереве, с меня льет прямо на людей, они осыпают меня бранью… С меня льет и льет… «Козлоногий осквернитель семейных очагов! — кричат мне. — Убивец! Вурдалак!» Мне бы упасть и забиться на самое дно какой-нибудь дыры, даже если там мыши, тараканы, кал, да что угодно… Нет, такого быть не может, я — это я!.. Натыкаюсь на сучья, распластываюсь по стволу, по стенам… Я стал жертвой козней!.. Лихорадка крови… На меня напали призраки, тянут за ступни книзу… Все эти Гоа, наш пьянчуга, Состен, Мэтью и иже с ними… Вопреки всему меня разбирает смех — ну и наглость!.. Мне становится легче, чары рассеиваются.