Шестая книга судьбы - Олег Курылев

Она хотела назвать другое место, но ничего не пришло в голову.

— Куда? — продолжал задавать вопросы все тот же человек, Остальные, казалось, безучастно стояли в стороне.

— В Бранденбург. — Эрна вспомнила, что по документам она оттуда и это где-то рядом.

— В таком случае вы идете не в ту сторону.

Они действительно уже вчера прошли Бранденбург, взяв километров на тридцать севернее. В это время от дерева отделился еще один человек, с биноклем на шее. Эрна поняла, что он среди них старший. Под расстегнутым воротом его камуфляжной блузы со слегка выцветшей «осенней» раскраской она разглядела черный воротник кителя и три звездочки по диагонали на левой петлице, под которыми протянулись две серебристые нашивки

— Покажите-ка документы, фройляйн, — попросил он вежливо. — И ваш молчаливый спутник пусть тоже покажет свою солдатскую книжку.

От этого голоса у Эрны похолодело в груди. У Шенка в кармане его форменных брюк действительно лежала солдатская книжка. Они переглянулись и протянули свои документы эсэсовцу, который стал их внимательно изучать.

— К вам у меня вопросов нет, фройляйн, — вернул Эрне ее удостоверение беженки гауптштурмфюрер. — Вы можете следовать в свой Бранденбург, только не по этой дороге, а туда, — рука с орлом на плече показала в сторону далеких холмов на юго-востоке. — Ну а вы, молодой человек, — он повернулся к побледневшему Шенку, — объясните, как оказались здесь, без знаков различия и оружия, и куда, собственно говоря, направляетесь?

— Мы вместе вырвались из Берлина, господин офицер, — быстро заговорила Эрна. — Он уже полностью захвачен русскими. Еще пять дней назад!

— Не вам судить, что захвачено, а что нет.

— Но вы же ничего не знаете! — возмутилась она. — Вчера капитулировали наши войска на севере. Об этом передавали по радио.

— Плевать на север. В Африке мы тоже капитулировали, Еще весной сорок третьего. Но это же не означает, что после этого можно оставлять позиции без приказа везде, где заблагорассудится.

Он говорил неспешно и вполне логично. Некоторым из его подчиненных было любопытно, как станет выпутываться очередной дезертир, другие не проявляли к разговору никакого интереса и выглядели очень усталыми.

— Приказ был, — неуверенно сказал Шенк.

— Когда? Какой? От кого?

— Я не знаю от кого. Был приказ прорываться в сторону Шпандау.

Гауптштурмфюрер наклонил голову в знак согласия.

— Допускаю. Самому не раз приходилось участвовать в прорывах. Но, голуба моя, не для того же вам был дан приказ выходить из окружения, чтобы вы сразу же разбежались как тараканы, побросав оружие. А это что? — Он дернул Шенка за свитер — Где твоя форма? Где знаки различия?

Шенк молчал. Эрна тоже не знала, что сказать. Этот чертов эсэсовец с убедительным вкрадчивым голосом формально был прав. И хоть любой нормальный человек понимал, что война закончена, он не смог бы доказать его неправоту. Оставалось только умолять: «Дяденька, отпустите нас, мы ни в чем не виноваты».

Эсэсовец кивнул кому-то из своих, взяв Шенка за локоть, отвел его в сторону. Второй завел ему за спину руки и стал связывать их куском проволоки. Третий достал из лежавшего рядом рюкзака кусок жесткой бумаги, оторвал большой лоскут и, послюнявив химический карандаш, стал что-то старательно выводить. Тем временем еще двое отматывали от катушки кусок полевого телефонного шнура. «Команда палачей» — подумала Эрна.

— Зачем вы это делаете? — спросила она почти шепотом.

— Чтобы другим было неповадно, — спокойно отвечал офицер, доставая и прикуривая сигарету.

— Ему еще нет восемнадцати…

Эсэсовец вдруг резко поднял руку, подавая всем знак замолчать, Он прислушался, потом посмотрел наверх. Эрна увидела там, в ветвях одного из деревьев, солдата с биноклем.

— Иваны, — негромко произнес тот, продолжая наблюдение. — Едут прямо сюда.

— Сколько?

— Несколько грузовиков и мотоциклы.

Эрна отступила к дороге. Она быстро приняла решение.

— Сейчас я выбегу на дорогу и закричу. Вам не уйти!

Кто-то выхватил пистолет, но гауптштурмфюрер снова сделал останавливающий жест.

— Выстрелы тоже услышат. — Эрна попятилась. — Оставьте нас и уходите! Мы ничего никому не скажем.

— Они уже близко, гауптштурмфюрер,

Наблюдатель тихо спрыгнул с дерева. Все замерли,

ожидая решения командира. Эсэсовец махнул рукой и бесшумно скользнул между деревьев. Остальные, взяв рюкзаки и оружие, пригнувшись, последовали за ним. Кто-то прихватил сумку и мешок Эрны с остатками провизии и скудным набором личных вещей.

Шенк, которому уже скрутили за спиной руки, привалился плечом к осине, возле которой стоял, и сел на траву. Эрна, убедившись, что отряд СС исчезает в глубине леса, спускаясь в лощину, села рядом, Ее руки дрожали. Она опустила голову на плечо юноши и молча смотрела, как по дороге проезжает колонна «Иванов», спасших мимоходом его жизнь. Их обдавало смесью пыли и выхлопных газов, они слышали разговоры и смех солдат и понемногу приходили в себя.

Свою солдатскую книжку Шенк нашел в траве. Там же он поднял кусок оберточной бумаги со словами: «Сражающийся может умереть, изменник — должен!» — и, сложив в несколько раз, сунул его в карман.

Через день рейх капитулировал перед Западом в Реймсе, еще через сутки — вторично в Берлине перед всей антигитлеровской коалицией. К девятому мая молодые люди дошли до большой реки и, обходя стороной контрольно-пропускные пункты на переправах, осаждаемых беженцами, искали способ незаметно перебраться на ту сторону. Через несколько часов скитаний они нашли человека с лодкой, и Эрна расплатилась с ним последней пачкой сигарет, оставшейся в кармане ее куртки после встречи с эсэсовцами. Она специально берегла ее для подобного случая, предпочитая эти дни голодать.

В Данненберге, сразу после их переправы через Эльбу, Шенка задержали и поместили в лагерь для интернированных. Предстояло выяснить его личность и совершенные данной личностью деяния. Несмотря на то что этот район был занят частями 9-й американской армии, весь север Германии за Эльбой от Гессена до Дании (исключая Саксонию-Ангальт, отошедшую советской стороне) считался английской зоной оккупации. Эрна осталась в Данненберге и провела там несколько дней, дав показания в военной комендатуре относительно Шенка Эггелинга. Но через три дня его и многих других увезли в другое место. Какой-то чиновник успокоил Эрну, сказав, что ее парня отпустят, как только получат документальное подтверждение непричастности к воинским преступлениям. Он пообещал, что во всем разберутся и что ошибка исключена.

Было воскресенье тринадцатого мая — День матери. Ей ничего не оставалось, как начать возвращение домой.

XXXII

Nec, quae praeterilt, iterum revocabitur unda,

Nec, quae praeterilt, hora redire potest.[62]

Предстояло преодолеть сотни километров по разгромленной стране без единого пфеннига в кармане. В одном месте она заикнулась было, что является экс-узницей Равенсбрюка, но на нее посмотрели с явным недоверием — уж больно она была непохожа на заключенную концентрационного лагеря, да еще такого, как «Вороний мост». Худа? Бледна? Да кто же теперь не худ и не бледен? А документы есть? Справка или какой-никакой знак на руке? Ах нет! Тогда ступай, милая девушка, пока тобой не заинтересовались ребята с белыми буквами «МР» на касках.

С тех пор Эрна предпочитала помалкивать о лагере и о своем коротком «сопротивлении», чуть было не приведшем ее на эшафот.

Она ехала домой зигзагами, когда на попутке, когда на воинском эшелоне, а то и вовсе на крыше вагона, набитого беженцами и переселенцами. Но большую часть времени приходилось идти пешком. Ганновер, Брауншвейг, Геттинген, Кассель… Одни руины.

Когда Эрна добралась до Нюрнберга, вид города, вернее того, что осталось на этом месте, потряс ее. Казалось, она ничему уже не в силах удивиться после Берлина. Но неужели так повсюду? Неужели такое стало и с ее Мюнхеном? Ведь ее родной город такой же символ нацизма, как и «партийный» Нюрнберг.

Она бродила по неестественно оживленным улицам мертвого города. В одном месте играл военный духовой оркестр, в другом — всем желающим раздавалась похлебка и кусок хлеба. Вот ведут колонну военнопленных — ее соотечественников. Они улыбаются и приветливо поглядывают на Эрну. Некоторые машут ей рукой. Все кончено, им уже нечего опасаться, они не попали в руки НКВД, и их не ожидает ни Сибирь, ни Чукотка. Они еще не знают, что идут на Рейн и что там, в американских лагерях — на «Полях бедствий», — за три месяца плена навсегда останется около пяти тысяч из них, умерших от голода и холода. И все же скоро большинство этих людей окажется на свободе.