"Господин мертвец" - Константин Соловьёв

- Не могу не согласиться. Значит, только птицы?.. Но ведь тогда выходит, что им нечего противопоставить. Средство, от которого нет защиты. Даже вздумай я уничтожать на всякий случай всех птиц над своими укреплениями, мне это не удастся, даже если я стяну зенитные пулеметы со всего фронта.

- Не совсем так. Это война, а на войне нет неотразимых приемов. Во-первых, те же самые мертвые птицы могут патрулировать пространство над своими позициями, замечая приближение «шпионов». О, видели бы вы, какие птичьи бои иногда случаются. Говорят, во время осады Антверпена в четырнадцатом году у наших тоттмейстеров была стая в несколько тысяч птиц. Фламандцы выпустили на них свою, не меньших размеров, и разразилась битва, известная как Бой в курятнике. Птицы бились друг с другом от рассвета до заката, и их было такое множество, что за ними с трудом можно было увидеть небо. Мертвые немецкие птицы бились с мертвыми фламандскими птицами. Картина для Босха, не находите? Сам я этого не видел, но один мой приятель из старой гвардии утверждал, что целый день в окрестностях Антверпена стояла тишина – потрясенные люди, задрав головы, смотрели на это побоище, забыв про винтовки. А с неба летели перья, невообразимо много перьев, гуще, чем снег. Ими была усыпана вся земля, ну а самой птицы было столько, что ею питались все до самого десятого октября[84].

- Не уверен, что мне бы понравилось это зрелище. Когда люди рубят друг друга на куски, это еще понятно. Мы дикие безумные животные, и это наше любимое занятие. Но для всех прочих видов эта война – чужая. Не их.

- …еще для изничтожения летучих шпионов часто привлекают люфтмейстеров, - сказал Дирк. Эти слова вызвали кислое ощущение под языком, от которого он хотел быстрее отделаться, - Но это реже, люфтмейстеров обычно слишком мало. Эти ребята тоже умеют показать пару фокусов. В конце концов, воздух – это их стихия.

- Они мечут в птиц камни или пули? – предположил Крамер, - Я слышал про люфтмейстера, который подброшенным с земли камешком попадал в игральную карту с пяти километров.

- Для люфтмейстеров - это детские забавы. Они годятся и для более тонкой работы. Я видел такие трюки раза два или три. Несколько люфтмейстеров становятся посреди поля, как по стойке «смирно», вытягиваются, выбрасывают вверх руки… И птица сама начинает сыпаться с неба.

- Впечатляет, полагаю. И как им это удается?

- Понятия не имею. Мой знакомый, лейтенант Хаас, говорил, что это какой-то особый трюк с локальными зонами плотности, но я, как вы понимаете, в этом ничуть не разбираюсь. Проще говоря, воздушное пространство на какой-то высоте вдруг становится очень разреженным, точно в самых высоких горах. И птицы просто срываются, как если бы они забыли махать крыльями, падают и разбиваются. Это, повторяю, видел я сам. Целое поле, полное мертвой птицы. Подует ветер, и кажется, что земля подымается ввысь – это трепещут птичьи перья.

- Какая гадость.

- О, вы еще не видели, что оставляют после себя фойрмейстеры или штейнмейстеры…

Нить разговора, натянутая между ними, порвалась сама собой, и оба стали смотреть в амбразуры, служившие «Мариенвагену» окнами. Там , за броней, рывками проплывали клочья земли, небольшие рощицы, укрывающиеся первой, неуверенной, листвой, и рваное тряпье сероватых облаков.

Когда-нибудь сюда вновь вернутся люди, подумалось Дирку. В уютных ложбинах сырой земли, где он расположил бы артиллерийские батареи, они вырастят фруктовые сады, противотанковые рвы превратят в ирригационные каналы, а в бывших блиндажах будут хранить картошку. И этот сырой воздух они тоже будут вдыхать иначе, с другим чувством. Они будут различать в нем аромат просыпающейся весны, а не горечь сгоревшего пороха с кислинкой ржавого металла. Эти люди снова примутся возделывать землю и сажать в нее семена, а не тысячи тонн раскаленной стали. И там, где они прошли, будут подниматься зеленые упругие шапки деревьев, а не низкие, жмущиеся к земле, леса тонких солдатских крестов. Эти люди будут работать на себя и свое будущее, а устав, будут сидеть в высокой траве, чувствуя, как спину щекочет беспокойная юркая стрекоза, и пить холодное молоко из глиняных кувшинов. И смотреть в небо, зная, что шлепнется оттуда в лучшем случае птичий помет или теплая дождевая капля.

А потом невидимый механизм отсчитает еще оборот. Стрелка истории сдвинется еще на одно деление.

Они срубят сады, чтобы добыть древесину для винтовок и доски для лафетов. Они вновь искромсают землю, вырывая из ее недр уголь и выкачивая нефть. И нога мертвеца вновь ступит на эти земли. Не его, Дирка, а какого-нибудь другого мертвеца, который, наверняка, будет думать что-то очень похожее, вот так же разглядывая окружающий мир в крохотной амбразуре трясущегося броневика. Еще один мертвец, для которого весь мир умещается в прямоугольном окошке…

«Мариенваген» остановился, так резко, что Дирк чуть не слетел с привычного места. «Мари» всегда были с норовом и не прощали своим ездокам рассеянности. К счастью, Крамер вовремя поймал его за рукав.

- Приехали, - сказал он почти весело, - Мы у подножья. Чтобы попасть в долину, надо подняться вон там… Подъем не очень крут. Видите тропы? Броневик мы туда, боюсь, не втащим, даже если впряжемся на манер лошадей.

Долина была менее живописной, чем представлялось Дирку по описанию. В ней не было ни капли пасторальности вроде той, что сквозит в полотнах Карла Вутке[85], нежной и изысканной. Эта долина была какой-то обыденной, грубой, созданной не невесомой акварельной взвесью, а суровыми стежками реальной жизни, неровными и кривыми. Наверно, когда-то давно здесь располагался карьер, заброшенный еще полсотни лет назад. Если так, его дно давно уже скрылось в густом подлеске, а склоны оказались украшены пестрым кустарником, столь плотным, что сошел бы как противотанковое заграждение. Дирк с сомнением разглядывал долину, больше похожую на огромную трещину в склоне холма, пытаясь представить птицу, достаточно безрассудную, чтоб здесь поселиться.

Они выбрались из броневика, с удовольствием распрямив ноги. «Мариенваген», прежде казавшийся сосредоточием безопасности, теперь был самой неуместной и фальшивой частью открывшегося им вида. Пропахший бензином, закопченный, грязный, покрытый сотнями оставленных пулями оспин, он казался старым унылым чудовищем, слепо глядящим фарами в небо и забравшимся слишком далеко от своего логова.

- Не думаю, что стоит рассчитывать голов на десять, - сказал Крамер, верно уловив ход мыслей Дирка, - Но пару завалящих птичек подбить, наверно, можно. Ваш человек хорошо стреляет?

- Юнгер что ли? Сносно. А что, хотите побиться с ним об заклад?

Крамер ухмыльнулся, совершенно по-мальчишечьи. Со своим архаичным громоздким бюксфлинтом он сейчас и походил на мальчишку, удравшего с дедовским охотничьим ружьем в камыши вместо уроков.

- Отчего бы и нет? Я не Бог весть какой снайпер, но в нашем полку соревнования выигрывал дважды. В конце концов, должен же живой человек хоть в чем-то превосходить мертвеца?

- Значит, рассчитываете быть метче, чем мертвец, лейтенант?

- Не рассчитываю, но надеюсь, - отозвался Крамер, умело снаряжая ружье пулей и проталкивая пыж, - Горячая кровь полезна в рукопашной, но и прицела она не сбивает. Ну же, на правах арбитра, определите цель.

Дирк позволил себе поддаться этой глупости. В конце концов, он ничуть не нарушал данный ему мейстером приказ. Мейстер приказал раздобыть птиц, и они их раздобудут. Потерять минуту не жалко. Да и здесь, в десятках километров от линии фронта, выстрел не привлечет к себе ничьего внимания.

- Вон та сосна, - Дирк указал на дерево, растущее в двух сотнях метров от них. Сосна была высокой, чахлой и угловатой – как вышедший из госпиталя долговязый солдат, еще неловко передвигающийся на костылях.

- Вижу. Что ж, пусть я буду первым.

Лейтенант вскинул ружье и замер, прищурив один глаз. Дирку часто приходилось читать в художественной литературе про то, как стрелок сливается со своим оружием, обратившись в одно целое. И такое сравнение он всегда находил искусственным и избитым. Слияние ружья и стрелка длилось не более секунды, вороненый ствол мягко и плавно поплыл вверх, напряглось предплечье…

Бюксфлинт громко и раскатисто кашлянул, изрыгнув из ствола облако грязно-серого дыма. Издалека до них донесся сухой стук – и одна из нижних ветвей ели разломилась на две части. С учетом примитивных прицельных приспособлений ружья и скверного пороха, такой выстрел с полным правом мог считаться попаданием «в яблочко» - и Дирк охотно поздравил с этим лейтенанта.

- Немного забрал вправо, - заметил тот, отчаянно стараясь скрыть улыбку, - Давно не практиковался. В траншеях, знаете ли, и три метра – уже много…

- Знаю. Рядовой Юнгер, готовы?

- Так точно, господин унтер.

Снайпер выглядел расслабленным и безмятежным, даже ружье поднял неспешно, как прогулочную трость. Но Дирк хорошо знал «своего человека». Хотя бы потому, что сам не единожды заверял записи в его солдатской книжке, подводя счет чьим-то жизням.