Европейская поэзия XIX века - Антология
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГИМН
Перевод А. Ревича
Мне горько, боже! — Мир передо мноюВ закатный час ты радугами красишь,Огонь звезды над гладью голубоюВ глубинах гасишь,Волну и небо золотишь, и все жеМне горько, боже!
Довольства я лишен и ласки прежней,Как злак пустой, стою среди пустыни…Для посторонних лик мой безмятежнейНебесной сини,Но пред тобой таить печаль негоже:Мне горько, боже!
Уходит мать — исходят плачем дети,Вот так и я слезой готов излиться,На солнце глядя, в чьем прощальном светеВолна искрится.Я знаю, что взойдет оно, — так что жеМне горько, боже?
Блуждая в море, где ни дна, ни мели,—В ста милях — берег и другой — в ста милях,Я видел: стаей аисты летелиНа мощных крыльях.Такие же, как в Польше! Как похожи!Мне горько, боже!
Не оттого ль, что я встречал могилыИ что почти не знал родного дома,Что в непогоду брел, теряя силы,Под рокот грома,Что где-то рухну раньше или позже,Мне горько, боже!
Ты белые мои увидишь костиНе под плитой, а там, где голы степи;Завидую тому, кто — на погосте,Чей пепел — в склепе.Найду ли я покой на смертном ложе?Мне горько, боже!
Невинному ребенку наказалиМолиться за меня… Но я ведь знаю,Что мой корабль плывет в глухие дали,К чужому краю,И что мольбы бессильны… Отчего жеМне горько, боже?
На радугу, которую в просторе,Как ныне, ангелы твои раскинут,Иные поколенья глянут вскоре,А после — сгинут.И потому, что сам я сгину тоже,Мне горько, боже!
МОЕ ЗАВЕЩАНЬЕ
Перевод Б. Пастернака
С вами жил я, и плакал, и мучился с вами.Равнодушным не помню себя ни к кому.А теперь, перед смертью, как в темном предхрамье,Головы опечаленной не подниму.
Никакого наследства я не оставляюНи для лиры умолкнувшей, ни для семьи.Бледной молнией имя мое озаряя,Догорят средь потомства творенья мои.
Вы же, знавшие близко меня, расскажите,Как любил я корабль натерпевшийся наш,И до этой минуты стоял на бушприте,Но тону, потому что погиб экипаж.
И когда-нибудь, в думах о старых утратах,Согласитесь, что плащ был на мне без пятна.Не из милости выпрошенный у богатых,А завещанный дедом на все времена.
Пусть друзья мое сердце на ветках алоэСообща как-нибудь зимней ночью сожгутИ родной моей матери урну с золою,Давшей сердце мне это, назад отнесут.
А потом за столом пусть наполнят бокалыИ запьют свое горе и нашу беду.Я приду к ним и тенью привижусь средь зала,Если узником только не буду в аду.
В заключенье — живите, служите народу,Не теряйте надежды, чтоб ночь побороть.А придется, каменьями падайте в водуВ светлой вере: те камни кидает господь.
Я прощаюсь со считанною молодежью,С горстью близких, которым я чем-либо мил.За суровую долгую выслугу божьюНеоплаканный гроб я с трудом заслужил.
У какого другого хватило б порываОдиноко, без всякой подмоги чужой,Неуклонно, как кормчие и водоливы,Править доверху душами полной баржой.
И как раз глубина моего сумасбродства,От которой таких навидался я бед,Скоро даст вам почувствовать ваше сиротствоИ забросит в грядущее издали свет.
ПОГРЕБЕНИЕ КАПИТАНА МАЙЗНЕРА[242]
Перевод М. Зенкевича
Пришли — убогий гроб взять из больницы,Чтоб кинуть в яму с нищими другими.Над ним не может мать в слезах склониться,И над холмом сиять не будет имя!Вчера он был и молодой и сильный,А завтра не найти — где прах могильный.
Хотя б солдаты песню спели хоромИ был с ним рядом знак восстанья дерзкий,Тот самый карабин его, в которомЕще дымится выстрел бельведерский[243],Хотя б сразила пуля или шашка,—Нет! — лишь в больнице койка да рубашка!
Подумал ли он в ночь ту голубую,Когда с оружьем Польша вся восстала,А он у кармелитов ждал[244], тоскуя,И весть о воскресенье заблистала,Когда ружье взял, к сердцу прижимая,—Он думал ли, что смерть придет такая!
Привратник алчный вышел, и с ним были,Как стражи мертвых, страшные старухи,Вход в дом призрения они открыли,И провели нас, и спросили глухо:«Признаете ли брата, что жил с вамиВ греховном мире? Вот смотрите сами!»
Взглянули — на больничном покрывалеНож мясников посмертных кровь оставил,Глаза открытые свет отражали,Но вдаль от нас он мертвый взор уставил.Просили гроб закрыть, признали брата,Соратником он нашим был когда-то.
«Где похоронят?» — юноша смущенныйСпросил у ведьм мертвецкой преисподней.Ответила карга: «На освященнойЗемле, мы там по милости господнейХороним бедняков в огромной яме,В могиле братской, — гроб на гроб рядами».
Но юноша, в святую дружбу веря,Дал золотой, хоть ведьма не просила,Сказал: «Над ним пропойте „Miserere“[245],Пусть будет крест отдельный и могила».Молчали скорбно, а на цинк тарелкиМонеты сыпались и слез дождь мелкий.
Пусть будет холм над ним, и пусть в день СудныйОн скажет то, что крест вещает свято:Он капитаном был, на подвиг трудныйНе раз водил бесстрашно полк девятый,Он долг отчизне отдал в дни восстанья,А холм и крест над ним — дар подаянья.
О боже! Ты с небес мечами молнийРазишь защитников злосчастной Польши,Внемли мольбе над прахом в тьме безмолвной,В день нашей смерти дай нам света больше!Пусть вспыхнет солнце и над нашим краем,Пусть все увидят, как мы умираем!
Париж, 30 октября 1841 г.В АЛЬБОМ ЗОФЬЕ БОБРОВОЙ[246]
Пусть Зося у меня стихов не просит;Едва она на родину вернется,Любой цветок прочтет канцону Зосе,Звезда любая песней отзовется,Внемли цветам, согретым знойным летом,И звездам, — это лучшие поэты.
У них давно приветствие готово;Внемли же их напевам чудотворным;Мне любо повторять их слово в слово,Я был лишь их учеником покорным.Ведь там, где волны Иквы льются звонко,Когда-то я, как Зося, был ребенком.
Мое никак не кончится скитанье,Все дальше гонит рок неотвратимый…О, привези мне наших звезд сиянье,Верни мне запахи цветов родимых.Ожить, помолодеть душою мне бы!Вернись ко мне из Польши, будто с неба.
Париж, 13 марта 1844 г. * * *«На память вам дарю последний мой венец…»
Перевод Д. Самойлова
На память вам дарю последний мой венец,Венец былых надежд и грусти вдохновенной…Что я мечтал свершить, безумец дерзновенный!Народам путь открыть замыслил я, гордец!А нынче хватит мне земли, где наконецВ дощатой ракушке уйду на дно вселенной.
* * *«Ничем уже меня не огорчить…»
Перевод Д. Самойлова
Ничем уже меня не огорчить,Меня в пути сомненье не тревожит.Еще могу творить, страдать и жить,А большего душа уже не может.
Ушли часы сияющего дня,Часы любви и дружеских объятий,И важные деянья ждут меня,Печальные, как солнце на закате.
Здесь завершенье дней своих приму,И дух мой в бездну отлетит, как птица.О господи, так помоги емуПовыше вольным жаворонком взвиться.
Скажу верней — душа на склоне дней,Как ласточка, покинет землю эту.Так помоги же ласточке моейВозрадоваться вольности и свету.
* * *«Друзья, надел земли мне дайте в Польше…»[247]
