Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

Эберхарт фон Штрайтхаген подошел к противоположной двери и распахнул ее. Там дожидался сгорбленный человек. Иоганн узнал его с первого взгляда.

Он вздрогнул и почувствовал, как кровь отхлынула от лица.

– Боже правый… – вырвалось у него.

У порога стоял не кто иной, как Валентин.

Валентин, его единственный друг из Гейдельберга, изменился до неузнаваемости. Это был маленький и сморщенный старик, почти без волос, хотя ему сейчас было около тридцати. Казалось, сама жизнь выжала его и выбросила, как тряпку. Лишь глаза по-прежнему сверкали умом и вниманием. Валентин смотрел на него с презрением, любопытством и…

Иоганн пришел в замешательство.

С любовью… Как такое возможно?

Фауст сидел, прикованный к стулу, не в силах пошевелиться. Неужели это все наяву? Когда они виделись в последний раз, Валентина увозили в железной клетке в Вормс на суд инквизиции. Это было пятнадцать лет назад. Юношу тогда обвиняли в колдовстве, и смерть на костре была неминуема. И вот он стоит перед ним – не тот, что прежде, но живой…

И только потом Иоганн заметил произошедшие в нем перемены. Валентин как-то странно горбился, несколько шрамов пересекали его лицо, а правая рука висела, как у сломанной куклы. Он поднял эту самую руку в знак приветствия.

Рука походила на лапу, двух пальцев недоставало.

– Эти тиски для пальцев – не самое приятное приспособление, – сообщил Валентин и взмахнул рукой, словно тряпичной. Голос его прозвучал хрипло и сухо, как если б горло было чем-то обожжено. – Как и раскаленные клещи, железные прутья или дыба, на которой так медленно ломается крестец.

– Ты… ты жив… – прошептал Иоганн.

– Во всяком случае, часть меня. – Валентин пожал плечами, при этом одно плечо поднялось выше другого. – Меня пытали три недели, дважды в день, утром и вечером. Клещами, крюками, огнем… Но я держался. Я и не подозревал, какие силы во мне сокрыты. – Он криво улыбнулся, и Иоганн заметил, что у него не хватает верхних клыков. – Возможно, ненависть к тебе не позволила мне сдаться, и я отвергал все обвинения. В конце концов меня отпустили. В этом вся прелесть пытки: если выдержишь и не признаешься, в какой-то момент тебя отпустят. – Он скривился от боли и, шаркая ногами, приблизился к столу. – Впрочем, не проходит и дня, чтобы спина и рука не напомнили мне о тех днях.

– Полагаю, говорить, что я сожалею, не имеет смысла, – сказал Иоганн.

– Никакого. – Валентин сухо рассмеялся. – Но знаешь что, друг мой? Ненависть – не лучший спутник в жизни. Она ослепляет, как и любовь. Я похоронил свою ненависть. И надеюсь, что она уже не восстанет из могилы.

– Так это ты позвал меня сюда… – Иоганн покачал головой. – Но как ты меня разыскал?

Валентин задумался на мгновение.

– Помнишь, в Гейдельберге ты рассказывал мне про башню недалеко от Фюссена? Говорил, что однажды провел там зиму… Когда я узнал, что ты нажил неприятностей в Кёльне, то решил, что башня послужила бы тебе хорошим убежищем. Ну, и попросил комтура отправить за тобой человека.

Иоганн взъерошил волосы на голове; пальцы слегка дрожали. У него до сих пор не укладывалось в голове, что старый друг жив и стоит перед ним. По всей видимости, он ошибся, когда решил, что рыцарь явился к нему первым знамением. В действительности Эберхарта фон Штрайтхагена отправил за ним Валентин.

– Долгое время я перебивался бродячим писарем, то здесь, то там, нигде не задерживаясь надолго, – продолжил Валентин и сел за стол, сгорбившись при этом, как старец. – Три года назад рыцари Тевтонского ордена любезно предложили мне место в комтурии. Нам тут славно жилось.

– Вам? – Иоганн нахмурил брови. – Кому?..

– Ты, конечно же, задумался, откуда мне известно о Жиле де Ре и твоем к нему интересе, – перебил его Валентин. – Должен признать, ты всегда донимал меня, дорогой друг, как назойливая муха. И позднее, когда ты стал прославленным доктором Иоганном Георгом Фаустусом, мне по-прежнему хотелось знать, что же тобою движет. Эта неутолимая жажда знания, которая никогда не утихала, сколько бы книг ты ни прочитал. Эти вечные раздумья… В Гейдельберге ты часто произносил имя Жиля де Ре во сне и кричал при этом. Ты тогда много говорил во сне. – Валентин печально рассмеялся. – Когда делишь с другом комнату, невольно кое-что о нем узнаёшь. Потом, спустя много лет после допроса, мне довелось еще раз увидеться с Конрадом Цельтисом, незадолго до его смерти. Его тоже не оставляло в покое имя Жиля де Ре. И он предостерег меня, чтобы я нигде больше не упоминал его.

– Имя – только дым и звук, – глухо возразил Иоганн.

– В самом деле? – Валентин усмехнулся. – А вот Цельтис говорил, что и тебе оно не давало покоя. Я знал, что это имя приведет тебя в Нюрнберг. Если б Эберхарт назвал мое имя, тебя, возможно, остановили бы угрызения совести. Потому я выбрал Жиля де Ре, и вот ты здесь. Хотя… – Он помедлил. – Боюсь, Цельтис тогда рассказал мне далеко не все об этом изверге. Но у меня было достаточно времени, чтобы покопаться в старых монастырских библиотеках. За десять лет многое можно отыскать.

– Значит, тебе известно о детях, – прошептал Иоганн. Только теперь он заметил, как дрожат у него пальцы.

– Да, известно. Собственно, поэтому ты здесь.

– Прошу прощения, – неожиданно вмешался Вагнер. – Не хочу прерывать разговора двух старых друзей, но не пора ли объяснить мне…

Он резко замолчал под строгим взглядом Валентина и еще более суровым взглядом Иоганна.

– Жиль де Ре был рыцарем, – вступил в разговор Вольфганг фон Айзенхофен. – Он не состоял ни в одном из орденов, однако поначалу его связывали рыцарские обеты и ценности, как и вера в Христа. При штурме Орлеана он сражался против дюжины рыцарей и одолел их; он был верным соратником Жанны д’Арк, и, вероятно, их связывала дружба. Французский король даже произвел его в маршалы! Тем более ужасно то, чем он прославился позднее.

Старый рыцарь плотно сомкнул губы и перекрестился.

– Но я здесь не для того, чтобы вы рассказывали мне, что натворил этот Богом проклятый нелюдь, – с растущей тревогой заметил Иоганн. – Об этом мне уже рассказывал Конрад Цельтис.

– Нет, – Валентин покачал головой. – Ты здесь потому, что Жиль де Ре, как видно, вернулся.

Фауст оцепенел, и волосы у него на голове зашевелились, как будто дикий зверь обнюхивал его.

Не ослышался ли он?

Жиль де Ре, как видно, вернулся…

– Конечно, не стоит понимать буквально. – Валентин махнул рукой. – Я знаю, что этот монстр уже семьдесят лет как мертв. Но история повторяется. На этот раз в Нюрнберге. И неизвестно, кто за этим стоит.

Вольфганг фон Айзенхофен придвинул Иоганну документ, в котором были записаны примерно два десятка имен.

– Это имена нюрнбергских детей, которые пропали за последние месяцы, – дрожащим голосом пояснил комтур. – Дети патрициев, простых горожан и даже батраков, и всем не больше десяти лет. Некоторых потом находили мертвыми на улицах, среди помоев и нечистот. С перерезанным горлом и истекших кровью. Ни капли крови не осталось в их телах, а во рту у каждого – засушенная жаба. Точно так же убивал детей Жиль де Ре – перерезал горло, обливался их кровью и пил ее. Странное совпадение, как по-вашему?

– Боже правый… – выдохнул Карл. – Неужели человек способен на такое?

– Кое-кто утверждает, что Жиль де Ре и не был человеком, – сказал Валентин. – Рядом с каждым трупом на мостовой написаны три слова. Кровью. – Его хриплый голос звучал в полной тишине. – Написано всегда одно и то же: Homo Deus est. Тебе знакомо это выражение, Иоганн?

И вновь у Фауста перехватило дыхание, словно кто-то ударил его дубиной в живот.

Homo Deus est… Человек есть Бог…

– Да, мне знакомо это выражение, – прошептал Иоганн.

Валентин пристально посмотрел на него.

– Похоже, тебе известно больше, чем я полагал… Значит, не зря я послал за тобой.

– Я питаю к мастеру Брандеру глубокое уважение, – сказал Вольфганг фон Айзенхофен и положил Валентину руку на здоровое плечо. – Этот человек долгое время служит секретарем в нашей комтурии, он умен и начитан, и это была его идея послать за вами. Впрочем, у него были на это и личные побуждения, – добавил он многозначительно. – По его словам, вы единственный, кто сможет пролить свет на эти ужасные события. Люди взбудоражены, над городом повис страх! Мы все сидим на бочке с порохом, и взорваться она может в любой момент.