Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это ведь морт».
Когда они подъехали ближе, то сияние поугасло. Теперь громада замка напоминала хищного зверя, затаившегося в ожидании добычи; ворота хищно щерились остриями наполовину опущенной решётки, а по обеим сторонам сторожевых вышек курились дымки – точно пар из ноздрей выходил.
Когда отряд Эсхейд приблизился, то путь ему заступили дружинники лорги.
– Нынче недоброе время, – произнёс предводитель стражи, избегая смотреть наместнице в глаза. – Сын восстал против отца, бунтует и юг, и восток. Плох же тот гость, что приходит, не скрывая оружия.
– Плох тот хозяин, который с годами становится не в меру труслив и начинает бояться собственной тени, – усмехнулась Эсхейд. – Со мной лишь дюжина человек, а одну эту стену охраняет целая дружина. Если так рассудить, это я должна опасаться удара в спину.
Стражник вздрогнул, как от пощёчины, однако продолжил гнуть свою линию.
– Клинок клинку рознь, – возразил он. И быстро глянул на Фог. – Отравленный убивает подло, и защиты от него нет.
– Ну, тут Захаиру виднее – он-то в ядах и отравах разбирается преотлично, – ответила Эсхейд и тронула поводья, подъезжая ближе. Стражник хоть и напрягся весь, закаменел, но ни шагу вбок не сделал. – Хватит уже трепать языком. Я не торговка-разносчица, которая стучит в двери в неурочный час, когда хозяева уже спят. Да и Захаир – не хозяин здесь, а лишь управитель, и лишь до тех пор ему править, покуда он первый воин на своих землях и, стало быть, лучше других их защитить сумеет.
Дружинник побледнел так, что под глазами у него синева проступила.
– Может, и так, – откликнулся он, – но за десять лет никто ему вызов не бросал.
– Твоя правда, – улыбнулась Эсхейд широко. – Ну да это исправить никогда не поздно… – И она воздела руку так, чтоб видно было наместничий перстень-печатку. – Эй, там, слышите? Я, наместница севера, Эсхейд Белая, чей род восходит к великой Брайне, требую созвать совет воевод! Требую по праву – и тот, кто слышит, да будет мне свидетелем!
Начинала она вроде бы негромко, но к концу голос её гремел так, что отдавался эхом, кажется, даже от дальних башен. Взлетела из кроны большого дерева чёрная птичья стая, шумно хлопая крыльями; хлопнули где-то ставни; звякнул металл, точно кто-то с испугу выронил меч или шлем… Эсхейд трижды повторила свой клич; в промежутках протрубил трубач и воины из её отряда колотили ножнами в щиты. Когда же всё это было исполнено, она, не дожидаясь ответа, повернула своего гурна вниз по дороге, обратно к городским улицам, и люди её последовали за ней.
– Мы не войдём сейчас? – тихо спросила Фог, подлетев к наместнице на сундуке.
– Терпение, – ответила та спокойно. – Я сказала; меня услышали – и не только те, кто подчиняется лорге. Теперь у него нет выхода. Я могла бы прорваться сама, с боем, с кровью, но подожду немного – и войду с почётом и уважением. Он сам за мной пошлёт, ещё и солнце не сядет.
Так и вышло.
Эсхейд с отрядом снова спустилась в город; там они встали лагерем на площади у огромного изваяния Брайны, близ колодца. Сэрим немедленно взгромоздился на пьедестал и повёл рассказ о том, как злой старик двух братьев стравливал-стравливал, да правда сильней оказалась; затем о том, как белая Дева-Зима три дня и три ночи билась с огненно-рыжим Господином Лета – и уступила с честью, признав, что он сильнее, и посулив победителю богатый урожай; потом, для разнообразия, спел о Брайне – аккурат перед тем как перейти к сказанию о славных защитниках Белых гор… Время от времени он прерывался, чтобы сыграть на флейте или принять в дар монетку-другую, хмельную чашу или пояс, расшитый серебром. Даже Эсхейд – и послала ему вина от своего имени, а любопытных зевак с каждым часом всё прибавлялось. Фог же было тревожно. Она нет-нет да и косилась на чёрные башни замка, подспудно ожидая, что в одном из окошек опять вспыхнет огнистое сияние морт, прислушивалась тревожно к перестуку копыт на дальних улицах и бездумно гладила лобастых котов наместницы, ласковых, вальяжных, урчащих рокочуще и утробно. Когда Сидше принёс ей перекусить лепёшку с дичью и пряными травами, то съела её, почти не чувствуя вкуса; когда он присел рядом, то положила ему голову на плечо и прикрыла глаза.
Когда же Сэрим уже немного охрип и туго набил монетами кошель, а рыжеватое, мутное пятно солнца сместилось ниже к горизонту, где слой облаков был не таким плотным, явились посланники из замка.
Не от лорги – от совета воевод.
– Твой призыв услышан, наместница, – сообщил посланник, убелённый сединами воин лет сорока, иссушённый и покалеченный, видно, после столкновения с мертвоходцем. – Совет начнётся, когда сядет солнце, а сейчас прошу следовать за мной.
Эсхейд поднялась, перекидывая через плечо светлую косу, и улыбнулась – так, что тех, кто на неё смотрел, невольно охватила дрожь.
Дорога до замка неуловимо переменилась. Вековые деревья вдоль обочины были теперь обвязаны чёрно-красными верёвками, точно подпоясаны; на невысоких резных столбцах, установленных через каждые двести шагов, горели факелы – коротким синеватым пламенем, про которое Сэрим сказал, что это из-за особого болотного мха, пропитанного маслом; а на внешней стене были вывешены полотнища с вытканными гербами славных воинских родов и иных уважаемых семей.
– Совсем как в Ашрабе, – шепнула Фог, привстав на цыпочки. Сидше качнул головой:
– Так и люди почти что одни и те же – что тут, на севере, что на юге.
– Да и глупости творят одни и те же, – мрачно поддакнул Сэрим, оглаживая флейту. – И через сто, и через двести, и через тысячу лет.
А потом стало не до праздных разговоров.
На сей раз Эсхейд встречали торжественно и пышно: пять дюжин воинов в полном облачении, трубачи, знаменосцы… На второй, внутренней стене тоже горели синеватые факелы – и они же отмечали путь к огромному залу, освещённому неистово-красным, чадящим огнём; там даже начало немного першить в горле, а
