Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина

Через час напряжённой работы поверхность зеркала представляла собой, скорее, жидкость, только очень вязкую и словно бы прилипшую к основе, а потому не торопящуюся утекать. Перепроверив положение аметистов в раме, переполненных морт, Алаойш подхватил поток – и наполнил его стремлением.

По зеркалу пошла рябь… а затем она отразила благообразного мужчину в пурпурных одеждах, возлежащего на подушках с древним свитком и чашей вина, судя по золотистому отблеску, раймового.

– Это кто? – выскочила тут же Рейна, едва не повалив воронку, вплавленную в раму. – Друг?

Ответить Алаойш не успел, потому что мужчина заметил его – верней, его изображение, зависшее над краем ложа – и охнул:

– Наставник? Ты ведь… Но сброс… – Луноподобное лицо его вытянулось, а белесоватые брови высоко задрались. – Дуэса Шин-раг утверждала… Слухи ходили…

– И были правдивы, – улыбнулся Алаойш. – И неполны в то же время. Я и впрямь прошёл сброс, однако, как видишь, кое-что помню… Весьма многое, надо признать, но об этом позже. Как и о Дуэсе Шин-раг, – нахмурился он. – Послушай-ка, друг Невлин, мне нужно, чтоб ты призвал Гверна, Бойда, Филана и Нару – и ещё тех, кого сочтёшь столь же надёжными, и сделал вот что… – И он коротко, насколько смог, описал положение дел на юге: торговлю кимортами-рабами, восстание в Кашиме, применение дурмана; не забыл упомянуть и о том, что в работорговле была замешана и знать Лоргинариума, и кое-кто из цеха, а затем рассказал о храме – и об освобождённых кимортах, которым требовалась особая забота.

Невлин Рей-мар хоть и слушал, хмурясь и теребя косу, точно не желал верить, всё же ни единое слово под сомнение не поставил.

– Сделаю, – пообещал он, когда Алаойш договорил. – Пусть твоя жрица велит расчистить на площади белый помост под двумя перекрещенным арками; через три, самое большое, через четыре дня я соберу достаточно людей, чтобы устроить перемещение из Шимры в Ашраб… И, покуда связь не оборвалась, утоли любопытство, скажи, куда подевалась Фогарта? Мы с ног сбились, чтоб её найти, но маятник указывал то на юг, то на север. Сам знаешь, что сильного киморта отыскать нелегко, если он сам не желает, чтоб его отыскали.

Алаойш почувствовал себя так, словно его укрыла глубокая тень.

– У Фогарты свои пути и свои дела; нынче, поверишь ли, она уже взрослая.

– Взрослая, значит, – с сомнением вздохнул Невлин, однако спорить не стал. Спросил только ещё: – А рядом с тобой, значит?..

– Рейна. Ученица, – ответил Алаойш и потрепал её, смущённую донельзя, по лохматой голове. – И, возвращаясь к сообщникам работорговцев из цеха, держи в уме следующее. Хоть доказательств у меня и нет…

Они договорили, когда уже пламенел закат; Алаойш едва сумел добраться до постели и проспал почти два дня.

На сборы и поиск подходящего дирижабля ушёл ещё один день, полный хлопот. С Тайрой за это время удалось перемолвиться всего парой слов, с Рейной – и того меньше… Наконец, устав от бесконечной суеты, Алаойш забрался по тайным лестницам на самую верхушку храма, на крошечную площадку, открытую всем ветрам – и, к огромному своему удивлению, увидел там Дёрана. Тот сосредоточенно полировал семиструнку и сердито ворчал себе под нос:

– Так и вовсе придётся волосы коротко обрезать, никакой длины не напасёшься, чтоб на струны хватило… Ну как, вернул память и силы? – спросил он, заметив Алаойша. И, дождавшись, пока тот кивнёт, улыбнулся по-лисьи. – И как, готов поделиться с другими способом?

Алаойш вспомнил отчаяние, охватившее его в тот момент, когда он поверил в то, что Рейна мертва, и Тайра, и битва проиграна, и всё из-за него… и качнул головой:

– Такое, пожалуй, и не расскажешь, если даже и захочешь.

– Вот и я так думаю, – ответил Дёран. Обнял семиструнку, словно она была живой, прижался к грифу щекой. – Как считаешь, что такое спутник?

Камень памяти, ныне наполненный нездешним светом, померк; стало холоднее – или так показалось.

«А мы ведь уже говорили об этом, и не единожды, – вспомнил Алаойш вдруг; это ощущалось странно – теперь воспоминания не являлись мгновенно, а будто бы поднимались из пучины, со дна, медленно проявляясь в мутной воде. – И всякий раз приходили к разным выводам».

– Отсвет, – произнёс он наконец. – Призрак. Далёкое эхо, которое вдруг обрело разум… Да, эхо – вся та сила и память, которую не получается уже держать в себе, и она вырывается, как крик, и возвращается, отразившись от скал, искажённая. Он словно… словно стремление, которое потеряло смысл. Наверное, в незапамятные времена для кимортов, переполненных воспоминаниями и мощью, возникновение спутника было благом, как давным-давно, до изобретения лекарств, было благом всю руку отсечь, если загнила рана, но теперь-то мы знаем, что это дикость. И не изгонять надо эстр, а находить и помогать освоиться в новом положении. А не поклоняться спутнику, как заведено, и не поить его кровью, хотя кровь у киморта, пожалуй, лучший проводник для силы.

– Ну почему же только кровь, ещё волосы и кости, – коротко засмеялся Дёран и осёкся, коснувшись струн. – Куда направишься теперь?

Алаойш бездумно обернулся; вышло так, что к северу.

– Вернусь в Лоргинариум, – ответил он, вглядываясь в сумрак над горизонтом – не то облако, не то пыльную бурю, не то и вовсе разгулявшийся садхам. – Там моя ученица, и я ей нужен. И так задолжал уже порядочно – пора бы и долги отдавать.

– Так она же нынче взрослый киморт? – усмехнулся Дёран, чуть сузив глаза.

– Пусть и взрослая, – ответил Алаойш. – А всё же моя ученица.

Сказал – и бездумно, не рассуждая, дотронулся до камня памяти у себя на груди.

Он был тёплым и, кажется, немного подрагивал, тихо, но размеренно.

Так, словно билось маленькое, хрупкое сердце.

9. Небесный огонь

Фогарта Сой-рон, где-то над Ульменгармом

С высоты Туманная долина больше напоминала продолговатую чашу, расписанную, как золотой краской, узорами морт – то были древние каналы, проложенные кимортами. Именно каналы и делали долину такой, какой её знали на севере: плодородной, тёплой и безопасной.

Фог находила это очень красивым.

К сожалению, времени, чтоб любоваться окрестностями, почти не оставалось. Стремительно приближался Ульменгарм, город за чёрными стенами, и чем меньше оставалось расстояние до него, тем труднее было дышать. Спрятать дирижабль решили в нескольких часах пути от столицы, чтоб уберечь его от людей лорги; Фогарта сама укрыла «Штерру» мороком, как научил её Телор, и заставила колючие плети «лисьей ягоды» в округе разрастись