Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Я люблю Роксану, побратим Велимир, — твердо сказал Чербул.

— Мою невесту? — Бучацкий, вскочив, схватился за рукоять своего огромного меча. — Ты обезумел, мальчик! — взревел великан, устрашающе враща глазами.

— Так, верно, велела судьба, — сдержанно вздохнул Войку, глядя ему в глаза.

— И ты еще скажешь, что она тоже тебя полюбила?!

— Это так, пане Велимир.

— Я тебя зарублю! — Бучацкий вытащил свой страшный меч из ножен и начал размахивать им над головой Чербула. — Ты сейчас умрешь!

— Моя жизнь в твоих руках, пане Велимир, — с той же твердостью негромко сказал Войку, не опуская ясных глаз.

Бучацкий оперся о рукоять своего клинка, сверля сотника гневным взором.

— Ты достоин смерти, — повторил он. — Но может, в ту пору… совершая то, что совершил… ты не ведал еще, что ее милость мангупская княжна предназначена мне в супруги?

— Ведал, пане Велимир. Убей меня, не мешкай.

Бучацкий поднял меч, но опустил его снова. И зашагал туда и обратно, кипя негодованием.

— Ты посягнул на мою честь, — сказал барон, — на честь древнего герба владельцев славного Бучача! Такое преступление способна искупить только смерть! Но я рыцарь, а не палач! — грозный барон с силой воткнул острие меча в землю перед собою. — Славу мою, добытую в битвах, не замарает кровь дерзкого мальчишки, каков ты есть!

Бучацкий поднял свой меч и, бросив его с силой в ножны, с негодованием уставился на Чербула. Рыцарь еще с Четатя Албэ опытным глазом многое заметил в поведении Роксаны и Войку. Но виду до сих пор не подавал.

Дело было, в сущности, в том, что наметившийся поворот неплохо устраивал высокородного Велимира Бучацкого. Владетельному барону никогда не казался заманчивым брачный союз с бесприданницей из гибнущего Мангупа, какой бы она ни была знатной.

Пан Велимир был сыном знаменитого магната барона Дитриха Бучацкого. Их могущественное семейство владело местами, через которые пролегал жизненно важный для Молдовы путь из Сучавы и Хотина во Львов; оно владело крепким замком и городом Бучач, десятками малых городов, местечек и сел, обширными плодородными землями и неустанно приумножало свои владения и богатства. Пока отец был здоров и держал в руках все дела, пока не минула пора молодецких подвигов и галантных похождений, Велимир Бучацкий странствовал по ближним и дальним землям, прославляя имя предков рыцарскими делами и амурными историями. Но о власти и славе, о будущности рода обязан был подумать и он. Брак с бесприданницей стал бы плохим подарком для семьи. Предвиделись и другие трудности: набожность православной княжны, замеченная Бучацким, могла стать препятствием для ее перехода в католичество, а это вызвало бы осложнения в отношениях с церковными властями в Кракове и в самом Риме. В мае месяце, до осады Мангупа, пан Бучацкий дал слово княжне Марии обручиться с ее племянницей, и сдержал бы его, конечно. Но возникшие обстоятельства меняли дело, для пана Бучацкого — далеко не к худшему.

— Что ж мне с тобой делать?! — взревел он с новой силой, уставившись на виновника своей негаданной свободы. — Убить — не могу, то мне не в честь. Вызывть на бой — тоже, — Велимир выразительно взглянул на Чербула с высоты своего саженного роста, — не равный ты мне противник. Что же мне с тобой делать, скажи?!

Войку вынул из-за пояса кинжал.

— Иного пути, видимо, нет. Я должен покарать себя сам.

Могучий воин быстрым движением перехватил руку сотника, вырвал из нее оружие.

— Дурачина! — уже в непритворном гневе прикрикнул он. — Хочешь убраться в ад, как нашкодивший котенок, чтобы я расхлебывал тобой содеянное один? Тому не бывать!

Бучацкий с отвращением бросил кинжал в траву и припечатал его тяжелым сапогом. Затем, улегшись на землю, показал Чербулу на место рядом с собой. Бучацкий подпер кудрявую голову пудовыми кулаками и надолго задумался.

— Слушай меня, малыш, — сказал он наконец не терпящим возражений голосом. — Род наш славен и богат, я довольно от всего на свете вкусил — любовных и бранных утех. На что еще гожусь в мои тридцать три года? Разве на то, чтобы продлить свой род? И к этому я давно готов.

Бучацкий вздохнул в полной покорности себе.

— Но эту женщину, хотя в твоих глазах она, наверно, прекрасна, не хочу, — продолжал рыцарь. — Сказать по чести, чересчур уж тоща, — я подсмотрел вчера на причале, когда наши дамы купались в речке…

Теперь уж Войку вспыхнул, вскочил на ноги; глаза молодого витязя метали молнии.

— Садись, садись. — Пан Велимир с затаенной усмешкой наблюдал за взъерошившимся юношей. — Ведь она мне нареченная невеста, так что — молчи. И тоща, и ликом черна, — добавил он безжалостно.

— Пане рыцарь, — молвил побледневший Войку, — в моей жизни ты волен. Ее же — не тронь, она мне — жена.

— Бури на море не остудили тебя, — усмехнулся Бучацкий. — Не кипи; нам ли с тобой считаться обидами в этот час? Эта женщина мне не по нраву, тебя же, за что — не ведаю, люблю, — закончил он. — Вот какой узелок завязался у нас, Войку. И распутать его можешь ты один.

— Как? — с надеждой спросил Чербул.

— Ты должен эту девушку украсть, — был ответ. — У кого невесту умыкнут до свадьбы, тем более до помолвки, тот вроде и не рогоносец, так что честь моя худо-бедно не пострадает. Тебя же в иных краях ждет с нею счастье и любовь. Ты должен бежать.

— А куда?

— Туда, куда испокон веков бегут молдаване, если с князем своим не поладят или что-нибудь как ты, натворят, — с усмешкой сказал Велимир. — В Семиградскую землю, в вольный город Брашов. Там у меня есть друзья, которые тебе помогут. Да и Михай Фанци, наш с тобой товарищ по оружию, в тех краях — важный человек, устроит вас и даст приют.

Войку понимал, что получил дельный совет. Вольный воин волен в пору мира оставить службу своему государю, чтобы уйти к другому. Меж Венгрией же и Молдовой не первый год были дружба и мир.

— В пору юности, — с усмешкой молвил Бучацкий, — я не думал сам за себя. За меня, как воевода за ратника, думал мой детородный. — Славный рыцарь непринужденным кивком дал понять, кто именно был ему тогда воеводой и сюзереном. — Теперь приходится думать мне, порою — не только за себя одного, — не без удовлетворения завершил Бучацкий. — Как видишь, я неплохо разрешил это недоразумение, и теперь мы по-прежнему друзья.

Польский рыцарь великодушно раскрыл объятия. А его невольный обидчик дал себя троекратно облобызать.

— Пахнет, однако, вкусным, — потянул носом Велимир в ту сторону, где воины готовили на костре еду. — Слышу грозный глас своей утробы; пора обедать. Так ты все понял?