Черный феникс. Африканское сафари - Сергей Кулик

Я поинтересовался у бваны Абу, шьет ли он такие наряды и как они называются.

— Это — шираа, платье-парус, — понимающе закивал он. — Если заказывают, то шью, тут особой премудрости нет. Шираа вошли в моду у богатых местных женщин в прошлом веке, когда арабы завели здесь невольников. Сзади какой-нибудь купчихи, не желавшей обременять себя тесным платьем и чадрой, действительно шла рабыня, задыхавшаяся от духоты. Потом, когда невольников не стало, для ношения шираа придумали специальное приспособление из жердей. Но оно, говорят, неудобное. Охотников носить платье-парус почти нет; те женщины, которым по старинке нравится прятаться в одеждах, перешли на буибуи. Боюсь, под шираа, что вы видели сегодня, валяют дурака хиппи. Они-то все больше и покупают у меня эти несуразные мешки.

По дороге бвана Абу предложил мне зайти к своим родственникам. Откликнувшись на просьбу старика, хозяйка, испросив предварительно разрешения у мужа, продемонстрировала мне, как устроено платье-шираа. Когда, покидая ее гостеприимный дом, я протянул руку, желая попрощаться, она сунула мне в нее утиное яйцо. Я поблагодарил и недоуменно уставился на бвану Абу.

— У нас обязательно принято давать покидающему дом путнику что-нибудь съестное, — объяснил он. — Отказаться — значит кровно обидеть хозяев.

А вот и дом, в котором мне предстоит ночевать. Он двухэтажный: внизу расположены небольшая дука[37] и складские помещения, наверху — жилье. На второй этаж ведет отвесная наружная лестница с резными перилами, внутри дома этажи не сообщаются. «Работа от семейной жизни отделена, как ночь ото дня» — гласит местная пословица, констатирующая, что личная и деловая жизнь должны быть строго разграничены.

Судя по тому, как радушно принимал меня бвана Алиди в свое рабочее время и на первом, и на втором этаже дома, эта традиция все-таки нарушается. «Радушие — главная черта патти, — приветствуя меня у порога лавки, сказал он. — У меня счастливая судьба, потому что в моем доме всегда есть гости. А гости в моем доме всегда есть потому, что все на острове считают его самым-самым суахилийским. Возможно, у меня больше кроватей, чем в других домах. Что же касается гостеприимства, то вы его найдете в достатке под любой крышей в нашем городе».

Почему речь зашла о кроватях, я понял сразу же, как только поднялся на второй этаж. Они составляли основу основ обстановки дома и явно служили мерилом достатка его хозяина. На втором по численности месте находились стулья и кресла. Больше никакой иной мебели, если не брать в расчет нескольких обитых медью сундуков, я вообще в этом «самом-самом суахилийском» доме «самого суахилийского города» не нашел. Вот почему, когда, вернувшись в Ламу, я прочитал в новой, тогда еще не опубликованной работе Дж. Аллена, показанной мне ее автором: «Типичный дом суахили — это коллекция изумляющего вас числа кроватей и кресел», то понял, что это — не преувеличение.

Кровати, исполнявшие присущую им обычно роль, стояли повсюду. Это были массивные, широкие, из черного или розового дерева сооружения на очень высоких, в половину человеческого роста, ножках. Только тут я осознал реальность казавшегося мне гиперболическим сюжета из «Хроники Пате» о том, как одна знатная особа взбиралась на ложе к своему мужу по серебряной лестнице. Можно поверить и в то, что при подобном культе кроватей в знатных домах, воспетых одним местным поэтом, их инкрустировали золотом и слоновой костью. Таких произведений суахилийских мебельщиков, именуемых «витанда вья мтаванда», осталось очень немного. Одно время мне казалось, что увидеть их можно лишь в музеях Ламу и Могадишо да в особняках одного-двух негоциантов-арабов из Момбасы, где кровати тоже превратились в экспонаты. Здесь же, в Пате, такими «витанда» еще пользуются.

В женских комнатах стояли также музейного вида детские кровати. Их ажурные перила были сконструированы так, чтобы позабавить малышей: разноцветные шарики-погремушки скользили по перилам-перекладинам, сами перекладины откидывались и превращались в опоры, на которых можно покачаться. И все это было красным, зеленым, желтым. Мне объяснили, что еще в XVIII веке на Сийю были открыты секреты изготовления цветных растительных лаков. Они веками сохраняют цвет, вот и эти не поблекли до сих пор.

Кроме этого антиквариата дом был заставлен «улили» — лежаками в нашем понимании. Они представляют собой раму с сеткой, на очень низких ножках. Сетка сплетена из эластичного и очень прочного пальмового волокна. Улили делают самых различных размеров с таким расчетом, чтобы при необходимости их можно было вложить одна в другую и все вместе задвинуть куда-нибудь в угол. Отсюда труднопонимаемая непосвященными суахилийская пословица: «Одна улили занимает столько же места, сколько десять улили».

Кровати-раритеты стоят вдоль стен, а между ними везде, где только возможно, были втиснуты кресла. Они тоже заслуживают внимания. Материалом для них послужил трудно поддающийся обработке эбен. Поэтому все в этих креслах сочленено под прямым углом. Подобное однообразие, однако, щедро компенсируется плетением из золотистой соломки в резных спинках и подставках для ног, а также инкрустацией. В рисунке преобладает растительный орнамент, реже — силуэты сказочных птиц и зверей. Все они удивительно нежных желтых тонов.

На первых порах я подумал, что инкрустации выполнены из слоновой кости. Однако оказалось, что для них используют рожки жирафа. Их сначала на несколько недель закапывают в землю, а затем долго держат в соке манго и лимона. Это очень древний способ, имеющий еще кое-какие секреты, известные сегодня двум-трем старикам в Сийю.

Боюсь, что, если бы островитяне разгласили их, жирафам на материке не поздоровилось. А пока что на них мало кто охотится: мясо несъедобное, шкура не поддается выделке. Прок есть только от хвоста, из которого вожди многих племен делают себе опахало, символизирующее власть. Насколько мне известно, никто в Африке, кроме мастеров-пагги, никогда не использовал жирафьи рожки в каких бы то ни было целях. Еще для инкрустации кресел раньше применяли перламутр; украшали их также серебряными и медными гвоздями.

Когда мы покончили с осмотром дома и меня пригласили сесть, я наконец понял, почему в суахилийском доме так много улили, почему, они в отличие от витанда, не убраны бельем и почему эти лежаки стоят повсюду: посреди всех комнат, в коридорах, на кухне и даже на улице.

Войдя в «парадную» комнату дома, все расселись на улили. Затем хозяйка принесла густой чай, сваренный, по местному обычаю, с молоком. Его сервировали тоже на лежаке. Пока мы пили чай и беседовали, женщины сдвинули несколько свободных лежаков, застелили их яркими купонами китенга вместо скатертей и превратили кровати в обеденный стол.