Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 1 - Монах Симеон Афонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На второй день, когда я сидел в кабине рядом с геологом и моей начальницей, слепящий блик резкого света ударил по глазам, отразившись от ослепительно белого кряжа, сложенного из серебристого сланца. Я мгновенно получил сильный ожог сетчатки и как ни завязывал глаза носовым платком, резь в глазах не проходила и слезы заливали лицо. Все это закончилось тем, что геологиня достала из рюкзака свое полотенце и посоветовала мне обмотать им всю голову, чтобы исключить попадание света на глаза. Целый день я просидел с полотенцем на голове рядом с машиной, а бедная женщина сама прошла весь маршрут и отобрала образцы.
На следующее утро я был здоров и смог как следует осмотреться. Мы въезжали в Афганский коридор всегда в одном и том же месте, а потом исследовали различные участки горного кряжа, южные склоны которого находились в Афганистане. Посередине широкой долины большими рукавами текла река Памир. На противоположной стороне громоздились угрюмые склоны шеститысячного хребта Гиндукуш. В высоких седловинах тускло поблескивали громадные пласты висячих ледников, наглухо перекрывая все перевалы. Лишь в одном месте оставался узкий проход. Старый геолог рассказывал мне, что в пятидесятые годы геологи спокойно ездили на лошадях по этому проходу в Индию поохотиться, здесь всего сорок километров. Охотились они и в Китае. Тогда границы здесь были чисто условными.
Когда мы подъехали к началу маршрута, машина заглохла на крутом подъеме. Шофер, оставив нас с геологиней в кабине и поставив грузовик на ручной тормоз, вышел из машины, открыл капот и начал возиться в моторе, тревожно поглядывая по сторонам. Внезапно автомобиль тронулся с места и, быстро набирая скорость, покатился назад. Водитель пытался бежать рядом с катящейся под уклон машиной и прилагал отчаянные усилия, чтобы вскочить на подножку. Не знаю, как получилось, но что-то сработало во мне и в одно мгновение я схватил рычаг ручного тормоза и стал тормозить им скатывающийся в обрыв грузовик. Со скрежетом машина остановилась и перепуганный водитель вскочил в кабину.
– Как здорово у вас получилось! – переведя дух, обратилась ко мне геологиня. – Спасибо вам за быструю реакцию! Вы, наверное, хорошо разбираетесь в автомобилях и тормозах…
– Да я этот тормоз первый раз вижу! – с полной искренностью ответил я ошарашенным спутникам.
В Афганистане полыхала война. Вечером на западе Афганской долины стала слышна орудийная канонада и ночную темноту прорезали вспышки выстрелов. Нам оставался еще один день работы, но шофер-таджик заметно нервничал и наотрез отказывался выезжать на маршрут. Начальник экспедиции долгими уговорами и угрозами лишить его дополнительной надбавки за высоту и опасность убедил перепуганного водителя поработать еще один день. Полдня мы с женщиной ползали по кручам и отбирали образцы, поглядывая в ту сторону, откуда ночью доносилась орудийная пальба. К обеду мы спустились к машине, чтобы перекусить вблизи нее. Только мы достали свои свертки с продуктами, как шофер испуганно указал пальцем за наши спины: «Кто-то едет!» Мы оглянулись: на большой скорости по долине мчались два танка желтопесчаной окраски без каких-либо опознавательных знаков, поднимая клубы пыли.
Вдруг первый танк сделал выстрел – сначала из орудийного ствола показался дымок, потом до нас докатился звук выстрела. Куда он стрелял, не знаю, но явно не в нашу сторону. Также не знаю, чьи это были танки, так как я не разбирался в их моделях. Пока мы с геологиней, замерев, наблюдали за развитием событий, наш бедняга-шофер прыгнул в кабину, завел мотор и рванул с места, намереваясь бросить нас. Но моя спутница не растерялась и грозно закричала ему: «Стой, стрелять буду!», хотя никакого пистолета у нее не было. Водитель испуганно остановился. Мы влезли в машину и с облегчением покинули негостеприимный Афганский коридор. Стоит заметить, что даже на погранзаставе еще чувствовался дух чего-то родного и знакомого, но когда мы выезжали за пределы нашей границы, чувство враждебности и чуждости всего окружающего охватывало душу, и от этого все дни нам было как-то не по себе.
Подошла пора прощаться с геологами – хорошими честными людьми, любящими работу, природу и горы. На Памире я снова начал писать стихи и посвятил их моим друзьям: старичку-геологу, который учил меня ходить в высокогорье, начальнику экспедиции, открывшему мне свою душу, его застенчивой дочери и моей спутнице, с которой совместно покоряли пятитысячник. К сожалению, в памяти не осталось ни одной строчки от Памирского периода, но стихи были приняты со снисходительной благодарностью за внимание и с добрым расположением.
Тепло попрощавшись с моими друзьями, упаковав в рюкзак мумие, корни родиолы розовой, собранной в походах со старичком-геологом, подальше запрятав образцы агата, яшмы и лазурита, подаренные им, а также букетик эдельвейсов, которые мы добыли с геологиней, я на попутной автомашине отправился по трассе Памир-Ош в Киргизию, чтобы оттуда улететь самолетом в Душанбе. Слева синее холодное озеро Каракуль огромным зеркалом отражало облака, стоявшие над гигантским заснеженным Заалайским хребтом. Несмотря на ровную голую местность, по которой летели, вращаясь, пыльные смерчи, мотор надрывно завывал, словно мы взбирались на крутую гору. Шофер, заметив мое недоумение, пояснил: «Это самый высокий перевал на Памире, больше четырех тысяч метров! На глаз даже подъема никакого нет, а машина с трудом его берет. Очень опасное место! Одним словом, – „Долина смерти“, Маркан-Су!» Это он сказал точно. Более безотрадного и безжизненного места я не видел. Вправо, в сторону Китая, уходила покрытая мелким щебнем пустынная холодная долина, по которой со свистом дул ледяной ветер, занося песком киргизское кладбище – каменные гробницы с рогами архаров, «мазары».
– Несколько лет назад тут одна история с шофером приключилась, – рассказывал словоохотливый
