Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

— Да говорите уж прямо, святой отец! Я опасен! Я не контролирую себя! — рык поглотил его голос, и разъяренный Дамиан, пнув стол, вылетел из дома.

Дверь с грохотом захлопнулась, аж стены задрожали. В комнате сгустилось давящее молчание.

— Ему нужно прийти в себя, — спустя некоторое время тихо пробормотал Симеон, словно извиняясь. — Он хороший мальчик. Он поймет, что пришло время объединяться.

Дошаркав до стола, он с тяжелым вздохом сел напротив Баса.

— Это ваше, молодой человек?

— Я сомневаюсь, что оно хотя бы чье-то, — озадаченно ответил тот. — Я думал, что пойму в этих каракулях хоть что-то, но увы. К сожалению, моих языковых познаний хватает лишь на несколько настоящих языков, а не на выдуманный.

— А кто сказал, что он выдуман? — вмешалась Элеонора насмешливо. — Это язык крови — самый древний из существующих.

— Никогда о таком не слышал, — Бас вальяжно откинувшись на спинку стула. Даже помятая рубаха не мешала ему выглядеть по-королевски надменным. — А я знаком ну с очень большим количеством разных людей.

— Не все знания можно почерпнуть из бархатных домов, — произнесла Элеонора с таким невозмутимым видом, что даже Авалон с Хорхе улыбнулись.

Бас фыркнул и закатил глаза.

— Нора, ты сможешь перевести эти тексты? — Симеон взял одну из страниц и, нахмурившись, всмотрелся в нее. — Общие темы уловить, конечно, можно и по иллюстрациям, но хотелось бы точно знать, о чем речь. Например, вот здесь…

Он выудил из страничного хаоса лист и показал Элеоноре. Авалон невольно сделала несколько шагов ближе, чтобы тоже рассмотреть рисунок. На нем был изображен бородатый, темноволосый мужчина с огнем в глазах, а за его спиной клубился черный дым.

— Это же ватра игнис, — вдруг сказал Хорхе на ломанном инирском и, допрыгав на одной ноге к столу, ткнул пальцем в тени под ногами мужчины. — А здесь, — Палец переместился в угол страницы. — Цветок граната.

Симеон и Элеонора переглянулись. Авалон показалось, что они обменялись беззвучными фразами, как старые знакомые, но она отбросила эту мысль, потому что почувствовала, как по внутренней стороне бедра потекла влага.

Совсем не вовремя.

Убедившись, что никто не будет никого бить, она быстро отыскала в своей суме одну из ароматных тряпиц и направилась к двери. Уже почти на выходе она уловила напряженный голос Элеоноры.

— Я не смогу перевести. Это должен сделать тот, кто желает познать истину. И ты должен быть готов, Симеон. Для того, чтобы познать истину, даже ее каплю, надо что-то отдать взамен.

Авалон аккуратно закрыла дверь, оставшись один на один с приближающимся вечером и звуками природы. Ветер, влажный и прохладный, как поцелуй, который она не получила, дул с востока и приносил ароматы леса и речного ила. Авалон направилась туда. Садящее солнце приятно грело спину. Обойдя хижину Элеоноры и пробравшись через заросли кустарников, Авалон стала осторожно спускаться к реке. Вода, вышедшая из берегов, уже опустилась, но почва под ногами все равно была податливой и мягкой. Сапоги и штанины быстро намокли от высокой травы. Съехав по уступу, она приблизилась к краю берега и присела на корточки. Стащив штаны, быстро поменяла ароматную тряпицу, подмылась и, одевшись, осталась, чтобы простирнуть запачканную. Выдернув с корнем мыльнянку, растущую на берегу, Авалон намылила ткань, вспоминая, что во дворце этой работой занимались исключительно самые молодые служанки, еще не заработавшие себе репутацию услужливых и доверенных лиц, которым можно было доверить что-то кроме грязного белья. Но Авалон не ощущала ни капли разочарования или злости, что теперь вынуждена сама выполнять грязную работу. Никакие удовольствия и удобства, предоставленные дворцом или самой Каталиной, не перебивали для нее вкуса горькой тошноты, которая всегда преследовала ее в крепостных стенах из-за постоянной лжи и страха перед Филиппе. Убив его и сбежав, она обрела свободу. Хоть и расплачивалась за это кошмарами, в которых Дубовый Король приходил к ней, и она раз за разом убивала его.

Изначально, сбегая, Авалон думала найти тот «Монастырь Б.», о котором писала мадам Монтре, но теперь, после нападения монстров, не знала, стоит ли туда ехать. Будущее стало для нее туманом, который невозможно пронзить взглядом. Она устала от всей опасности, что ее окружала. И даже книга, которую Бас украл у Владычицы Вздохов, не вызвала у нее интереса. Где хоть капля присутствия граната — там обязательно предательство и страх, страх, страх. Вечный страх. Освободившись от него, Авалон категорически не желала опять вступать на этот путь. Стирая окровавленную тряпицу, она чувствовала, что единственное ее желание — пожить спокойно. Вылечить Вареса, поставить на ноги Хорхе, возможно, уговорить Баса и Хорхе остаться в Лагуарде. Несмотря на ворох преступлений, которые она совершила, Авалон надеялась, что воспоминания о семье, как семена, сохранились в ее родной деревне и доказывали ее право остаться здесь навсегда. Довольно с нее политических интриг и игр.

Отмыв тряпицу, она выжала ее и подумала, что, на самом деле, всем сердцем желала, чтобы здесь остался еще один человек. Но хотел ли этого он? Авалон знала, что его путь лежит сквозь Лагуарду дальше, в бесконечные путешествия и, скорее всего, битвы. По крайней мере, ему еще предстояло выяснить, что с ним происходит и почему он обращается. Авалон хотела упасть в его объятия, — даже несмотря на то, что это были объятия монстра, — и ощутить рокот в его груди и попросить остаться, но она понимала, что из этого дня они уйдут разными дорогами. Общее прошлое не давало никакого права на общее будущее. И как бы ей ни было досадно расставаться со своими иллюзиями, стоя у реки, она приняла решение, что не станет сближаться с ним. Дамиан отравил ее мечты, ее саму, — эта доза яда позволила ей переродиться, за что Авалон была ему безмерно благодарна, — но на большее она не хотела рассчитывать, чтобы не сделать себе больно. Боли в ее жизни было более, чем довольно.

Уже отворачиваясь от реки, она заметила в воде кораблики из листьев остролиста и удивленно поняла, что сегодня — первый день йольских праздников. Ей вспомнилась маска Филиппе во время обряда, который она подсмотрела девочкой. Он тогда использовал ее не совсем правильно, — не первая нарушенная им традиция — ведь маска эта воплощала в себе Хозяина Лесов — возлюбленного Персены, ее консорта, защитника и хранителя. Она даровала ему зерно граната, и он разделился еще на два лика — Дубового Короля и Принца Остролиста. И если Хозяин Лесов отдалился от Госпожи, то Король и Принц соперничали за Персену, не щадя сил. Они дрались бесконечно долго, не уступая друг другу: то брал верх один, то другой, пока на земле сменялись сезоны. Так и повелось, что в последний день Йоля юноши, претендующие на роль Дубового Короля, вступали в сражение с тем, кому принадлежал титул. Тот, кто побеждал Короля, становился йольским Принцем Остролиста и во время Модранита принимал корону Дубового Короля, сменяя предыдущего мужчину.

Авалон горько усмехнулась. Убив Филиппе, она сама могла стать и Принцем Остролиста, и следующим Дубовым Королем. Одна беда — между ее ног была не минога, а кровоточащее лоно, каким-то неведомым образом делавшее ее недостаточно хорошей, чтобы принимать собственные решения. Даже Каталина — и та, несмотря на то, что правила целой страной, в глазах многих была в первую очередь женщиной: не познавшей сомнительных прелестей материнства, недостойной доверия, слишком слабой, никудышной и недостаточно волевой, чтобы ее уважать, пока она не обзаведется мужем. История сожрала слишком много женщин, подчиненных или сброшенных на дно мужчинами, завидовавшими их могуществу. К сожалению, всех их объединяло одно: какими бы выдающимися они ни были, их ценность определялась мужчинами, которые стояли рядом. А некоторые, такие как мадам Монтре, обладая невероятной силой, добровольно отдавали свою жизнь в липкие лапы мужчин, а потом так же добровольно унижались, принимая все, что бросали в их лицо.