Наследники - Евгений Федоров

Дворянчик, замахнувшись чубуком, прикрикнул:

— За кого молитву творишь? За разбойника!

— И, батюшка, господь сам за разбойника отцу своему всевышнему молился! — невозмутимо сказала старушка.

— Ты кто? — заорал дворянчик. — Холопка?.. Крепостная?..

— Крепостная, батюшка, — смиренно поклонилась бабка.

— На конюшню! Кнутом за такие слова! — вышел из себя дворянчик, брызгая слюной.

Курьер подсел к столу. Он потешался зрелищем. Но тут Демидов вскочил и заслонил собою бабу:

— Не трожь!

— Как ты смеешь? — истошно взвизгнул проезжий. — Да знаешь, кто я? Столбовой дворянин!

— Эка, удивил! — улыбнулся Демидов. — Я сам столбовой дворянин.

— Позвольте!.. — не унимался проезжий… — Я весь гербовник знаю. Кто вы, сударь?

Прокофий налился румянцем, его задело за живое. Не сдерживаясь больше, он крикнул:

— Я — Демидов! Может, слышали обо мне?

Захудалый дворянишка вдруг разразился желчным смехом.

— Ха-ха!.. Тож дворянин выискался! С кувшинным рылом да в дворянский ряд лезет. Поравнялся! Дворянство-то твое жалованное, а мы потомственные. Мы…

Дворянчик не окончил. Демидов схватил большую кожаную рукавицу и стал бить его по лицу, приговаривая:

— Так!.. Этак!..

Отколотив дворянчика, он отбросил рукавицу и удовлетворенно сказал:

— Рук не хочу марать об это убожество!

Разгоряченный злобой, он вышел из горницы, сердито хлопнув дверью.

Вскоре перепрягли коней, и проезжие отбыли по своим путям-дорогам. В муромских лесах лежал глубокий снег, Заснеженные сосны гнулись под его тяжестью. В тишине время от времени раздавался треск: взметнув серебристую пыль, ломались и падали сухие ветки…

Белизна снега, затаенное молчание векового бора, поскрипывание санных полозьев убаюкивали, навевали покой. Но Демидов не мог целиком отдаться покою. Злые думы одолевали его. «Кто же мы такие, Демидовы? Сермяжники или дворяне? — думал он о себе. — Кажись, богаты, знатны, а все чтут нас за черную кость! Каждый борзятник себя выше мнит… Погоди, я еще вам покажу, не раз взмолитесь перед мужицкой костью!» — пригрозил он невидимому врагу, покрепче запахнулся в волчью шубу и поглубже уселся в теплый уголок кибитки.

Скрипели полозья, ранний вечер синим пологом укутал уснувший лес. На елани из-под копыт резвой тройки выскочил вспугнутый зайчишка и, ковыляя в рыхлом снегу, заторопился под елочку.

Меж величавых сосен в темных прозорах зажглись первые звезды.

А дорожная дрема все не приходила к Демидову, встревоженная неприязнь к борзятникам горячила мысли…

Дворянство повсеместно радовалось поимке и казни Пугачева. Государыня Екатерина Алексеевна решила посетить первопрестольную. Прослышав об этом, со всех российских губерний съезжались в Москву дворяне, чтобы представиться царице.

Вся Москва убралась, приукрасилась к приему высокой гостьи. Правда, Кремль к этому времени сильно обветшал, пришлось выбрать три больших дома, принадлежавших Голицыным и Долгоруким, и, соединив их деревянными галереями, устроить подобие дворца, в котором и разместилась государыня с придворными.

Каждый день давались балы, концерты, маскарады. Придворные умели повеселиться, а в эти дни, пережив страшную пугачевщину, особенно хотелось забыться в бездумном веселье. Прокофий Акинфиевич не отставал от знати. Среди придворного блеска и шума Демидов нисколько не терялся, держа себя с достоинством, не допускал в присутствии императрицы никаких чудачеств. Придворных льстецов и петербургскую знать поражали роскошь и богатство Демидовых. Многие заискивали перед Прокофием Акинфиевичем, но сквозь льстивые улыбки и раболепство улавливал он неприязнь и отчужденность. Неуловимое презрение чувствовалось в речи и в жестах обращавшихся к нему екатерининских вельмож из старинных княжеских родов.

Он все дни думал об одном: как бы досадить титулованному дворянству. Эта злая мысль не оставляла его ни на минуту. Как маньяк, он много часов не сводил глаз с той или иной персоны, поджидая случая, чтобы сделать каверзу. Между тем случай сам подвернулся.

При государыне Екатерине Алексеевне кавалерственно держалась пожилая, но весьма жеманная графиня Румянцева. В свое время она состояла первой статс-дамой при императрице Елизавете Петровне. Сейчас, пребывая на торжествах в Москве, графиня изрядно поистратилась. Чтобы выйти из затруднительного положения, ей нужны были пять тысяч рублей. Несколько дней подряд она объезжала родных и знакомых, пытаясь занять деньги. Увы! Помещики, приехавшие из поволжских губерний, были разорены крестьянским восстанием. Оставалось одно: обратиться с просьбой к Демидовым. «Но к которому из них?» — раздумывала графиня. Приехавший с Урала Никита Акинфиевич был щедр на посулы, но скуп на деле. Волей-неволей оставалось просить Прокофия Акинфиевича.

Она приехала в демидовский дворец. Прокофий принял ее учтиво, но чрезвычайно сухо. Терпеливо выслушав кавалерственную даму, он встал и поклонился ей.

— Простите, ваша светлость, я не могу исполнить вашей просьбы! — строго сказал он.

— Но почему же? Вы так сказочно богаты! — изумленно воскликнула графиня.

Демидов нахмурился. Глядя в глаза просительницы, отрезал:

— Ваше сиятельство, у меня нет денег для женщин вашего звания, потому что где я найду на вас управу, если вы не заплатите долга к сроку?

Демидов снова сел за стол и загляделся на статс-даму. Когда-то она, несомненно, была красива, об этом говорили ее глубокие и выразительные глаза, еще до сих пор не потерявшие блеска, нежный овал исхудавшего лица, тонкие плечики — все напоминало собою тихое увядание в золотую осень. Он вздохнул, и графиня, весьма чуткая до душевных переживаний, уловила его минутную слабость и повторила свою просьбу.

— Нет, ваше сиятельство, не могу! Выбросить на ветер пять тысяч рублей не шутка.

Лицо и шея графини мгновенно вспыхнули, она закусила губы. Еле сдерживая слезы горькой обиды, она встала с кресла, но Прокофий удержал ее.

— Обождите, ваше сиятельство, — смягчился он, — я дам вам денег, но с одним условием. Вы дадите мне расписочку, какую я захочу.

— Я согласна, — не чувствуя коварства, склонила голову гостья.

— А коли так, извольте! — сказал Демидов. Он подошел к бюро, достал бумагу, гусиное перо и быстро настрочил расписку. — Вот извольте! Подпишите! — протянул он листик.

Графиня уселась к столу, чтобы расписаться. Но то, что она прочла, заставило ее вскочить в негодовании. В расписке значилось:

«Я, нижеподписавшаяся графиня Румянцева, обязуюсь заплатить Прокофию Акинфиевичу Демидову через месяц 5000 рублей, полученные мною от него. Если же этого не исполню, то позволю ему объявить всем, кому он заблагорассудит, что я распутная женщина».

— Я знала, что вы чудак, — возмущенно сказала графиня, — но никогда не думала, что вы допустите подобное в отношении женщины!

Она с негодованием бросила расписку.

— Как хотите, — равнодушно сказал Демидов. — Иначе я не могу ссудить вам денег.

Гостья боязливо рассматривала хозяина. Желтолицый, лысоватенький, с блуждающими черными глазами, он напоминал сумасшедшего. Страшно было находиться с ним наедине. «А между тем мне нужны деньги! — с тоской думала Румянцева. — Что же делать? Но если я уплачу ему долг в срок, расписка не будет оглашена!.. Ну что ж, пусть почудит», — раздумывала она и потянулась за пером.

Демидов отсчитал ей деньги и учтиво проводил до двери.

— Не забудьте о нашем условии. Я ведь неуступчив бываю в честном слове, — сказал он, целуя ее нежную надушенную ручку.

Празднества шли своим чередом. Стареющая статс-дама забыла о данном обещании, а между тем деньги уплыли и сроки истекли. Демидов предвкушал удовольствие. Как нельзя кстати, подоспел бал в дворянском собрании. Съехалась вся сановитая Москва. Двусветные залы блистали позолотой; дробясь в хрустальных подвесках, из люстр струился мягкий согревающий свет. Он теплым потоком низвергался на пышные округленные дамские плечи, сверкающие молочной белизной, играл цветами радуги в самоцветах, украшавших придворных прелестниц, зажигал своим сверканием позолоту пышных мундиров и струился на регалиях и орденах.

То и дело к подъезду подкатывали кареты с фамильными гербами, и ливрейные лакеи бросались открывать дверцы. Все новые и новые потоки генералов, сановников, неуклюжих провинциальных дворян с их многочисленными семьями вливались в обширные покои собрания.

На хорах за широкими белыми колоннами оркестр торжественно заиграл марш «Славься сим, Екатерина…».

Одетая в малиновый шелковый роброн, императрица вошла в зал.

Прокофий Акинфиевич не сводил восхищенных глаз с царицы.

Она гордо взирала на склоненные головы своих подданных. Два пажа в бархатных алых кафтанчиках и завитых паричках, похожие на пастушков из пасторали, бережно несли тяжелый шлейф платья государыни. Позади двигалась свита.