Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев

далее, тем жалобы возрастали. Сказывали, что по приезде в Томск он приказал написать отрешенному исправнику Зинову, чтобы он, как честнейший из исправников, приехал в Иркутск, где получил новое назначение». Самым разительным примером недостатка в чиновниках, говорит г. Вагин, служит дело об определении исправника в Туруханск. Назначив следствие в Туруханске в первом проезде по Сибири, Сперанский отрешил бывшего исправника Стыртова. Вместо него Сперанский определил Корсакова. Этот Корсаков, явившись, дрался с крестьянами, инородцами и вахтерами, не исполнял требований следователя Осипова, посланного Сперанским, хвастался тем, что брат его служит правителем дел у Сперанского, притеснял Стыртова в сдаче дел, а сам не занимался делами. О нем писал Осипов, что «ни малейшей нет надежды, чтобы по строптивости своей этот исправник приобрел любовь инородцев»… «От него уже бегают, я уж не понимаю, на что он походит», — прибавляет следователь. Сперанский предписал Корсакова сменить и назначить опять Стыртова, уже смененного по ревизии. Пока дело шло, «человек, о котором говорили, что «он не знаю, на что походит», оставался на месте почти год после этого отзыва и заменен был не лучшим. То же самое было и с другими перемещениями. Чиновники не могли изменить своих привычек и воззрений и при Сперанском. «Нравственный уровень тогдашнего чиновничества был невысок, — замечает г. Вагин. — Пример продажности подавали высшие чиновники; кроме того, у средних и низших были свои пороки: пьянство и разврат, сопряженные с буйным разгулом…» «Этих пороков были не чужды и некоторые из способнейших людей того времени, — прибавляет исследователь (Матер. Вагина. Стр. 140). — Но лучшим примером, до чего могли пасть нравы в среде сибирского чиновничества, служит опять рассказ Щукина об ожидании Сперанского. В важных случаях у Трескина собирались для совета исправники и главные лица управления. Перед приездом Сперанского на чрезвычайном конгрессе один из приближенных Трескина Третьяков предложил следующий вопрос Трескину: «А что, Н. И., Михайло Михайлович ест хлеб?» — «Как же, Алеша, не ест?» — «А если ест, то трудно ли будет с ним познакомиться? Пусть кум Андрей (один из исправников) даст столько-то, Евстафий Фомич (другой исправник) столько-то». Таким образом пересчитал всех, и решено было собрать, как тогда говорили, несколько сот тысяч рублей и поручить их Лоскутову поднесть при первом вступлении Сперанского на границу Иркутской губернии».

При таких условиях ревизия осталась почти без последствий. Мы видим, что Сперанский и сам понимал, что без учреждений, без более удовлетворительного контингента чиновников, наконец, без новых «оснований» управления невозможно дальнейшее управление Сибирью. Совершив ревизию, он и считал свое поручение конченным. «Считая пребывание свое здесь временным, — писал Сперанский, — я должен сего держаться и потому, что управление Сибири при настоящем вещей порядке есть вещь для меня невозможная, да и никто, думаю, с здравым смыслом на сие не отважится»… «К марту месяцу все следствия будут окончены и все сведения изготовлены. После сего мне здесь делать будет нечего. Смею даже утверждать, что пребывание мое здесь было бы вредно. Правительство решится к себе последнего доверия, если, обнаружив беспорядки, оно не поспешит ввести лучшего устройства; а введение сие от меня не зависит», — так пишет он к Кочубею.

В плане Сперанского было, раскрывши беспорядки и злоупотребления в сибирском управлении, немедленно уехать из Сибири и участвовать только в составлении для нее нового положения и новых оснований управления. Но он был оставлен еще на год управлять Сибирью в качестве генерал-губернатора на старом положении. Лично для себя, как мы указали, он получил с горем новую отсрочку, приняв ее за немилость, но, кроме того, он понимал и всю трудность что-нибудь сделать здесь при прежних средствах. Как ни предполагают биографы Сперанского, увлекаясь личными качествами и достоинствами этого администратора, что одно пребывание Сперанского в Сибири уже могло изменить порядок дел, но сам Сперанский справедливо не предавал такого значения своему управлению. В этом смысле он делает следующие характеристические замечания насчет своего управления в качестве генерал-губернатора Сибирью:

«Какою волшебною силою человек, брошенный сюда из Пензы, — пишет он Кочубею, — без всяких знаков особенного доверия, не получив и не предъявив никаких новых и значительных инструкций, мог вступить в борьбу со всеми почти чиновниками, со всем составом управления, мог один с Цейером обуздать известные сибирские дерзости, обнаружить злоупотребления, потрясти фортуны, в 13 лет составленные, и испровергнуть целую систему связей твердых, обдуманных и привычкою скрепленных? Мы не в том веке живем, и Сибирь не тот край, где бы истина могла произвести сии явления! Как я могу управлять без моральной власти? Скажут — законами, как будто существуют законы в Сибири, всегда управляемой самовластием, и как будто законы могут исполняться без исполнителей. Страх есть дело внезапности, род очарования: надобно знать его меру, чтобы им пользоваться. Вопрос: кто наиболее всего пострадает от сего положения дел? Сибирь, ибо первое последствие всякого пренебрежения власти есть собственный свой вред. А что власть, мне данная, будет пренебрегаема, в сем не могу иметь я ни малейшего сомнения». Таким образом, Сперанский, поставленный в прежнее положение правителей, сознавал полную невозможность управления краем. Он понимал, что злоупотребления и при его управлении по-прежнему будут развиваться. Свои воззрения на дальнейшее управление Сибирью он откровенно высказывает в письме к князю Голицыну: «Когда все дела, порученные мне (то есть ревизия) окончены, мне остается влачить здесь целый год почти в бездействии. Я называю бездействием поверхностное отправление текущих дел и терпимость беспорядка и злоупотреблений. Я мог их остановить, — говорит он, — но не истребить, ибо порядок управления, краю сему несвойственный, остается тот же, исправлять я его не могу; люди остаются те же, переменить их некем. Я не могу даже дать движение суду над ними; ибо те, кои должны их судить, сами подлежат суду по другим делам подобным. Людей, отрешенных в одном уезде или в одной губернии, я принужден употреблять в другой, дабы вовсе не остановить течения дел». Таким образом, Сперанский был достаточно откровенен в этом случае, чтобы не закрывать глаза себе и другим, и не желал быть рыцарем, выставляющем личную борьбу с злоупотреблениями за их искоренение и прекращение, а своим предписаниям и циркулярам придавать значение, как бы дела от этого изменились.

Управление его действительно ничем особенным и не могло ознаменоваться. Одна личность, окруженная массой совершенно другого рода деятелей, не могла изменить порядок дел, и в общем влияние ее