Закон Тайга - Эльмира Нетесова

—  Теперь жди перемен. Многое, чую, поменяется, - гово­рил Ванюшке старший охраны.

Даже новостями из дома не делились, как обычно. Словно забыли о почте. Каждый сосредоточенно о своем думал.

—   Ворюг небось на волю выпустят скоро. Их, что ни год, амнистировали. Особо впервые судимых, - дрогнул голос у Митрича.

—  То ворюги! Нам на поблажку надеяться нечего. На пожиз­ненное перевоспитание сколько таких, как мы, загремели? - не поверил бывший бухгалтер.

—  Да хватит вам канючить! А то услышит охрана, жди новой беды. Им указать на нас, что два пальца обоссать. И проверять ме станут. Добавят срок и снова в зону вернут. Пачкой. Такое тоже было на моей памяти, - предостерег Яков. Мужики умолкли на время, но вскоре снова послышалось;

—  Неужели новый тоже вот так над людом изгаляться будет?

—  Изгаляться? Да ты, Митрич, в своем уме? Мы с именем Сталина в атаки шли. Гибли и побеждали. Иль ты только жи­вых признаешь, как фартовые? - повысил голос Илларион.

—  Это ты за него умирал. С тем никто не спорит. А вот он тебя отблагодарил сроком. И не только тебя. А и нас. Всех. Не ты один в него верил. Да толку от того! - вздохнул Сашка.

—  Молод ты о таком рассуждать! Я знаю, что в нашей беде не Сталин виноват. А доносчики! - вспылил Яков.

— А в зону кто тебя упрятал? Кто поверил доносам на фрон­товиков? Кто сроки впаял такие? - возмутился Костя.

—  Хватит орать на ночь глядя! То-то осмелели! Погодите, кто на смену заступит! Может, в тыщу раз хуже, - предупре­дил Генка.

—  Уже терять нечего, - вякнуло от угла. И тут же у порога палатки послышался голос охранника:

—  Чего галдите? Иль про отбой забыли? Будете завтра, как мухи вареные, по тайге ползать! Спать сию минуту! Не то живо протрясем на прогулку...

Когда охранник ушел, Харитон сказал тихо:

—   Видите, как нахально держится. Значит, не ждать нам перемен. Охрана всегда по ветру нос держит. Не будет у нас просвета.

—    Охрана - в тайге. А политики - в Москве. Охране прикажут - выполнит. Откуда она может знать, что ждет нас завтра? - не согласился Тарас.

Завтрашний день не принес ничего нового. Так же, про­мокнув под дождем, валили лес люди. Старый бульдозер увозил с делянки, надрывно кашляя, пачки хлыстов.

Вот только вечером у костра мужики осмелели. Не огляды­вались поминутно на охрану. Говорили в полный голое.

А когда к огню подсел старший охраны, Трофимычу и во­все осторожность изменила:

—  Вот вы давно, я чувствую, работаете в этой системе, мно­го ль политических, таких, как мы, охранять вам доводилось?

Костя даже голову в плечи вобрал от такого дерзостного воп­роса, предполагая, какая брань посыплется на головы всех за по­добное любопытство. Но охранник - его словно подменили! - оглядел всех тусклым взглядом, ответил, трудно выдохнув:

—  Очень много. По всему свету. И только тут, в Трудовом, впервые столкнулся с политическими условниками. Я поначалу даже не поверил. Ведь вашего брата от звонка до звонка в каме­рах держат. Иль на работах. Но таких, где ни одна живая душа не выдержит. Вас мало на волю выходило. И я еще вчера думал, что не зря политических так содержат. Не верил никому. Но вот Вася... Не сам по себе такой уродился. Правильным был. Без изъянов. Отец воспитал его. А и отца - к ногтю... Знать, осечка везде случается и кривизну дает. Выхо­дит, не всех верно судят. Не всякая судьба правильно решается.

—  Вы всю жизнь в охране? Иль были на войне? - спросил Илларион.

—   Воевал. Под Сталинградом. Там контузия. Отправили в тыл. Сначала в Магадан...

—  А как сюда попали?

—  Сам попросился. Там в зоне несколько моих сослужив­цев оказались. С кем вместе в те дни. Не смог я... Написал рапорт о переводе. Удовлетворили...

—  А за что однополчан ваших осудили? - спросил Яков.

—  Да за то, что мнение свое не скрыли. Сказали штабным, что победу нельзя считать победой с таким числом жертв, что людей беречь надо. Иначе, мол, и светлый день встретить ста­нет некому. Нельзя ошибки стратегов и командиров человечьи­ми жизнями затыкать. То не победа, где нет живого победите­ля. Их назвали вражьими агитаторами, трусами, шпионами. И в Магадан.,. Чтоб солдат не смущали. Не мешали б'воевать. Ко­нечно, все это брехня. Не были они предателями. Все мы это знали. Но штабники всегда боялись думающих. Им нужны были те, кто выполнял приказ, не сомневаясь.

—  Это верно, - вздохнул Илларион.

—  Я в рапорте умолчал об истинной причине. Сослался на климат. Попросился на Сахалин. Знаю, останься я там - не сдержался бы. Значит, одним зэком стало бы больше, - умолк охранник.

В эту ночь ему не спалось. Сам не знал, с чего это он разот­кровенничался, разговорился с условниками.

Едва прилег, перед глазами снова встали ребята, танковая бригада. Свой экипаж. С ними закончил ускоренные курсы тан­кистов на Урале. С ними принял первый танк. Его подбили во втором бою. И все же удалось тогда выскочить, повезло вы­жить, уцелеть. Не отползали, а бежали в полный рост от горя­щей машины. К своим. Снаряды рвались совсем рядом. Сыпа­лись в окоп. Не глядя. И снова повезло. К своим попали. И в ту же секунду взорвался их танк. Кто-то поздравлял со вторым рождением. А штабники пригрозили - мол, после боя разбе­ремся, как это вы машину загробили, а сами живы?

Но бой был проигран. И не только их танк взорвался в тот день. Не до обсуждений и разборок было. Всяк старался уце­леть. Может, потому и пронесло грозу. Да только было над чем тогда задуматься.

«Спать, спать», - уговаривал он себя.

Но сон не шел. И память снова возвращала, отбрасывала, словно взрывом, в те годы...

На войне, как в тюрьме, человек проверяется куда как быст­рее, чем в обычной жизни.

Неделя в продрогшем танке. Без воды и еды. Выйти, выско­чить - невозможно. Сознание мутилось. Смертельная усталость одолевала. Она была сильнее человека. Но бои не прекращались.

Бригада вымоталась. Одеревенели, проморозились руки, ноги. В таком состоянии не было сил радоваться победе иль пережить поражение. Хотелось одного - какой-то передышки. Ночь или день, никто не знал, сколько времени прошло с нача­ла боя. И вдруг стрелок выскочил в люк. Куда, зачем, ничего не сказал. Исчез в черной завесе дыма, как испарился.

Впереди подбитый немецкий танк мертвой тушей осел.

И вдруг стрелок, откуда ни возьмись, сверху на головы сва-г лился. Через плечо сумки.

— Лопайте, братцы! Я у фрицев их отнял, харчишки эти! Им уже они не нужны. А нам - невмоготу. До своей кухни неизве­стно когда доберемся...

В сумках консервы, галеты, шоколад, даже шнапс. И о куреве не забыл стрелок. Ожил экипаж. Подкрепились на ходу. Выпили по глотку за смелость человеческую и выручку. Не случись той минуты, может, и нынешнего дйя не было бы у старшего.

Он помнил тот день. Носил его в памяти, в сердце.

Но однажды на Колыме, вот уж не ожидал, встретил того стрелка. Имя его всегда помнил.

—  Юрка! Ты почему здесь? - не поверил своим глазам.

Стрелок перекинул тачку золотой породы, оглянулся, уви­дел, хотел подойти, но его оттолкнул второй охранник:

—   Куда прешься, скотина! Сачковать вздумал, тварь? Вот врежу, вмиг опомнишься! А ну, шмаляй по холодку! Бегом! - прикрикнул зло.

Юрка побежал, волоча за собой тачку, а охранник, став ря­дом, процедил сквозь зубы:

—  Тебе, танкист, что, жить надоело? Здесь не только при­ятелей, родную мать нельзя узнавать, коли дышать хочешь. Усеки раз и навсегда. Считай, сегодня я ничего не видел. Но если еще раз повторишь, пеняй на себя.

Три дня молчал, терпел. А потом не выдержал. Передал Юрке хлеба, курева, пообещал придумать облегчение. Тот сказал, что не один. Весь экипаж загремел. За языки. Вскоре после конту­зии командира.

—  Передай ребятам, завтра жратвы подкину. К начальнику схожу. Поговорю с ним. Попытаюсь убедить его.

—                 Не стоит. Он из штабных. Не поймет. Молчи. Как-нибудь перебьемся, - не поверил Юрка.

Идти к начальнику просить за зэков было небезопасно. И про- мучавшись всю ночь в сомнениях, он отказался от этой мысли.

«Самому бы уцелеть. А к ним на нары попаду, кому от того легче станет?» - убедил себя, а Юрке соврал, что похлопотал. Стыдно стало сказать правду.

С месяц поддерживал ребят. Приносил хлеб, курево, не­сколько картошек. Но кто-то из стукачей увидел. Заложил всех. И его...

Их взяли за бараком. Всех сразу. Обыскали. Продержали на земле, продрогшей от холода, до самого утра. А потом его вы­звали к начальнику зоны. Одного.

Оставшихся, его экипаж, стала мордовать охрана. Взяла на сапоги свирепо. Словно врагов.

Начальник зоны тогда выслушал его молча. Не перебивая. Не орал и не грозил.

А он рассказывал о своем экипаже, не тая ничего. О боях, о выручке, надежности и смелости, которая не раз загородила от смерти его жизнь. Впервые все начистоту. Как фронтовик, ви­давший всякое и отбоявшийся всего, даже смерти.