В Россию с любовью - Сергей Донской

Громов не удержался от улыбки, но решил не усугублять и без того затруднительное положение девушки. Бросив последний взгляд на разрумянившуюся Копейкину, беседующую по телефону даже более деловитым тоном, чем обычно, Громов развернулся и вышел в коридор, который почему-то ассоциировался у него с пустой станцией метро.

Здесь всегда ощущалось какое-то давление, словно не высоко над поверхностью земли находишься, а в самых недрах. Вроде бы светло, чисто, просторно. Но все тут держатся настороженно, хотя и стараются не подавать виду. Будто ждут, что вот-вот взвоет тревожная сирена. Привыкнуть к этому состоянию Громову не удалось за те несколько месяцев, что он провел на Лубянке, и он очень сомневался в том, что будет чувствовать себя здесь иначе и через многие годы. Каждая сила заключает в себе скрытую угрозу. Любая мощь заставляет относиться к себе с уважением даже тех, кто ею повелевает. Когда идешь по длинному коридору Главного Управления ФСБ, эта истина кажется тебе бесспорной.

Вместо того чтобы направиться прямиком в свой кабинет, Громов спустился в лифте на второй подвальный этаж и немного размялся в тренажерном зале, начав с пробежки по бесконечной ленте движущейся дорожки и закончив подходом к силовым аппаратам, выписанным недавно из Швеции.

Сведения по знакомым Эдички Виноградова только-только легли на стол Громова, когда он, освеженный холодным душем, уселся за стол.

В распечатке фигурировали фамилии как ничем не примечательные, так и достаточно известные, из тех, которые у всех на слуху. Скользя взглядом по списку, Громов всякий раз брезгливо кривил губы, когда перед его глазами мелькала та или иная сиятельная задница очередного замаравшего себя политика. А наткнувшись на фамилию телевизионного обозревателя, который до сих пор импонировал ему оригинальностью своих суждений, Громов только и смог, что удрученно покачать головой. На любимой передаче пришлось поставить крест. Невозможно с уважением внимать типу, который берет у мужчин не только интервью, а и все остальное, что ему предложат. И ведь немолодой уже человек, а на деле хуже ребенка, который всякую гадость в рот тащит.

— А нечистым журналистам стыд и срам, стыд и срам, — пробормотал Громов.

Вооружившись светло-зеленым маркером, он принялся отмечать в послужном списке Эдички журналистов, с которыми частенько пересекались пути-дорожки общительного молодого человека. Таковых было выявлено четверо.

Тот самый телеобозреватель, к облегчению Громова, к истории с дискетой никакого отношения не имел и иметь не мог, потому что вот уже третьи сутки обдумывал свои будущие острые репортажи в «Матросской Тишине». Уклонение от налогов, получение взяток и прочая лабуда. Разоблачение работников Генпрокуратуры — дело, конечно, благородное, но очень уж неблагодарное.

Ведущего популярного ток-шоу Громов после некоторого обдумывания решительно отмел: тот в последнее время отмежевался от политических дрязг и вращался больше в шоу-бизнесе, где сплетни о кумирах котируются значительно выше, чем крушение любого самолета, даже выполнявшего рейс международного значения.

Осталось два кандидата: некто Артур Задов, русский эмигрант, пописывающий в американской газете «Нью-Йорк Ревю», и местный житель Дмитрий Москвин, оказавшийся на поверку никаким не Москвиным, а Балаболиным. Понятно, почему парень решил творить под псевдонимом. Репортажи, подписанные его настоящей фамилией, теряли бы, по крайней мере, треть своей достоверности.

Громов взялся за телефон и через некоторое время выяснил, что мистер Задов в настоящее время проживает в московской гостинице «Космос», но там его никто со вчерашнего дня не видел, хотя он вроде бы пока съезжать не собирался и оставил в номере кое-какие вещи. Сделав еще один звонок, Громов узнал, что сегодня днем Задов вылетает из Шереметьева в свой Нью-Йорк. Рейс в 14.45.

Ну, вылетит он или нет, это еще вопрос, решил Громов. Организовывать спешные поиски американца не было никакой необходимости — очень скоро тот сам предстанет у регистрационной стойки аэропорта, и тогда можно будет задать ему все интересующие вопросы. Пусть пока гуляет, свежих впечатлений набирается.

Поручив молодняку из оперативного отдела в срочном порядке разыскать Дмитрия Викторовича Балаболина, двадцати шести лет от роду, Громов предупредил, что парня следует доставить не в кабинет, а прямиком в тир, закрепленный за подразделением ЭР. Почему бы не размяться, совместив приятное с полезным? Правда, старый чекист Семеныч, заведовавший подземным стрельбищем, в невинность намерений Громова не поверил, понимающе усмехнулся:

— Опять на кого-нибудь страху нагонять собираетесь, товарищ майор?

— В современных условиях абсолютно недопустимо применять к гражданам России методы устрашения и запугивания, — привычно процитировал Громов директора ФСБ, высказавшегося таким образом на недавней пресс-конференции. У директора при этом ни один мускул на лице не дрогнул, так почему же Громов не должен был соблюдать такую же невозмутимость?

— Тогда разрешите на стрельбах ваших поприсутствовать? — понимающе осклабился вечный прапорщик Семеныч.

— Отставить! — улыбнулся Громов в ответ. — Как-нибудь в следующий раз. А сегодня свободен. Я тебя сам найду и ключи сдам. Договорились?

— Патрончиков сколько на вас списывать, товарищ майор?

— Как всегда, пару десятков.

— Идет, — обрадовался Семеныч.

Громов никогда не палил попусту, сжигал за раз не более пяти патронов. Это означало, что остальные сможет расстрелять вечерком Семеныч, который готов был скорее от традиционных двухсот пятидесяти граммов отказаться, чем от удовольствия подержать заряженное оружие в руках. Ходили слухи, что в молодости он лично расстреливал врагов народа из именного «маузера», врученного ему наркомом товарищем Ежовым. Скорее всего, слухи распускал сам Семеныч, любивший пустить пыль в глаза молодежи. Или же он взялся за «маузер» в юном пионерском возрасте, во что поверить было трудно, даже начитавшись разоблачительной литературы о кровавой сталинской эпохе. Но в том, что Семеныч дружит с оружием, а оно — с ним, сомневаться не приходилось. Это был стрелок от бога, вернее, от дьявола. В свои семьдесят лет старик дырявил мишени исключительно по центру, а ведь абсолютно трезвым его не помнили даже старожилы Лубянки!

Водка ударяла ветерана по мозгам не так сильно, как ощущение всемогущества, которое возникало у него, когда указательный палец нежно ложился на спусковой крючок. Громов его отлично понимал. Сам он научился держать стакан позже, чем рукоять боевого пистолета, и у него ни разу не находилось поводов, чтобы пожалеть об этом.

ГЛАВА 5

ДВУМЯ ВЫСТРЕЛАМИ — ОДНОГО ЗАЙЦА

Тир представлял собой растянутое в длину помещение с низким потолком. Стены, окрашенные в унылый бежевый цвет, холодный цементный пол. Одна лампа дневного света барахлила, и ее беспрестанное подмигивание напоминало нервный тик.

Ни винтовок, ни пистолетов на барьере не было — они хранились в специальных стальных шкафах, сработанных задолго до того, как Громов появился на свет. Однако он предпочитал пользоваться собственным оружием, которое требует не только тщательного ухода, но и регулярного использования по назначению. Ведь редко применяемый ствол ведет себя в бою так же непредсказуемо, как необстрелянный новичок, на которого нельзя положиться.

Как это случалось все чаще после перевода в Москву, сегодня в наплечной кобуре Громова покоился не табельный «ПМ», а личный «смит-вессон», и это было очень кстати. «Мистер Смит» обладал гораздо более громким голосом, чем старина «Петр Макарович», поэтому звучал он не в пример убедительнее, особенно под низкими подвальными сводами.

Американский револьвер образца 1980 года был освоен Громовым настолько досконально, что в скорострельности почти не уступал автоматическому оружию. Даже проигрывая какие-то доли секунды во времени, «Мистер Смит» наверстывал свое за счет идеальной точности боя. Правая рука Громова при стрельбе сосредоточивалась на спусковом крючке, а левая механически взводила курок, да так умело, что выпускаемые пули 11-го калибра не отклонялись в полете ни на миллиметр. Всего их в барабане помещалось девять. Маловато? Но в ближнем бою ты или укладываешь своих противников на первых же секундах, или тебя перестает заботить, сколько именно зарядов находилось в твоем оружии, пока ты был жив. Тут своя арифметика, специфическая.

В настоящий момент Громов никого и ничего, кроме времени, убивать не собирался, а потому попросту разобрал револьвер и принялся тщательно смазывать его детали, а затем — протирать их специальной бархоткой. Лучшего занятия для того, чтобы скрасить ожидание, не придумаешь. Глаза и руки заняты делом, мысли витают в облаках. Громов изредка позволял мозгу отключаться, не сосредоточиваясь на поставленной перед ним задаче. В этом случае работали подсознание и интуиция, которые иногда подсказывают решение не менее верное, чем самая безупречная логика. Главное, не зацикливаться на проблеме, а подходить к ней отстраненно, будто лично тебя она не касается. Это как препятствие, которое преодолеваешь. Чрезмерная сосредоточенность как раз мешает, а не облегчает задачу.