Джон Леннон в моей жизни - Пит Шоттон

Отрицательное отношение к Куари Бэнк проявилось у Джона даже в его интервью 15 лет спустя. «Разве никто не видел, — риторически спрашивал он, — что в школе я был умнее других? Что сами учителя тоже глупы? Что вся их информация была мне просто не нужна? В школе я был ох…нно одинок…»

«Хотя бы пара учителей могла бы поддержать мое стремление делать то-то или то-то, рисовать или писать картины. Но вместо этого они пытались вылепить из меня какого-то ё…го дантиста или учителя… Я не стал чем-то после успеха БИТЛЗ, или когда вы там обо мне услышали, я был таким всю свою жизнь.»

В начале второго года учебы в Куари Бэнк состоялась еще одна наша стычка, чуть не оказавшаяся последней. Это произошло во время лабораторных занятий, на которых мы с еще четырьмя ребятами сидели за одним из длинных столов, уставленных разными сосудами и бунзеновскими горелками. Я тогда только-только завязал свою первую романтическую дружбу и с гордостью показал Леннону цветную фотографию юной леди, с которой подружился. Краснея, как рак, я видел, что Джон изучает портрет и тут же пожалел, что доверился ему, заметив, как его губы искривляются в циничной усмешке.

Мои наихудшие опасения подтвердились, когда он, не раздумывая, передал этот бесценный фотоснимок моему заклятому врагу — мальчику по имени Билл Смит. «Это подружка Пита, — сказал Джон. — Как ты ее находишь, Билл?»

Пока я корчился от стыда на своем стуле, Билл Смит покосился на портрет и издал непристойный возглас разочарования, от которого Джон разразился сиплым смехом, и это окончательно вывело меня из себя. Дело было даже не в Билле, хотя мы и были смертельными врагами, а в том, что Джон предал мое огромное доверие, которое я оказал ему, показав первому из людей эту фотографию. Я уже почти решился вылить на него бутылку кислоты. «Ё… ган…, Леннон!» — заорал я и сбросил его со стула.

Учебники и бунзеновские горелки полетели в разные стороны, а мы, яростно пинаясь и дерясь, упали на пол. «Эй, кончай, Пит! — закричал вдруг Джон. — Ты что, шуток не понимаешь?»

Тут до меня дошло, что он больше не отвечает на мои удары, а лихорадочно ощупывает пол лаборатории. «Мои очки, Пит! — с трудом произнес он, — ты не видел мои очки?»

Заметив лежавшие неподалеку очки, я занес над ними ногу, словно собираясь растоптать их. «Вот они, Джон», — произнес я, драматически опуская к полу свой ботинок.

«Нет, Пит, не делай этого! — завизжал он. — Пожалуйста, Пит, не надо!»

Я «неумолимо» опустил ногу в нескольких сантиметрах от очков. Лицо Джона побелело от ужаса.

«На, забирай, пидор четырехглазый, — сказал я, возвращая ему невредимые очки. — Будешь знать как обси… мою подругу.» В этот момент подоспел преподаватель и за волосы протащил нас через всю лабораторию, после чего заставил принести взаимные извинения и пожать друг другу руки.

И все же я был настолько возмущен, что около двух недель избегал общества Джона и завел дружбу с нашим одноклассником Дэвидом Джонсом. Как-то днем Дэвид вышел из моего дома и обнаружил, что велосипед угнали. Когда он в полном унынии пошел домой пешком, из кустов материализовался Джон с широкой улыбкой на лице, волокущий за собой пропавший велосипед. Эта картина показалась мне настолько забавной, что я тут же простил ему его предательство.

Несколько лет спустя Джон признался, что все те дни испытывал жгучую ревность. «Я жутко переср…, когда после нашей драки в лаборатории ты начал играть с Дэвидом Джонсом. Я думал, что на этот раз зашел с тобой слишком далеко и потерял тебя навсегда.»

Во всяком случае, я не стал крошить его очки: это было бы по-настоящему жестоким и ненужным наказанием. Не видящий без них ничего даже в двух метрах, Джон считал их своей самой ценной вещью. После нескольких лет упрашиваний его тетушка выписала ему приличные очки в черной оправе, уничтожение которых вызвало бы не только гнев Мими, но и вынудило бы Джона вернуться к ненавистным очкам образца «National Helth».

Но даже после приобретения по рецепту дорогих очков в нормальной оправе Джон по-прежнему очень комплексовал из-за них и одевал только в совершенно необходимых случаях. Если, например, никого из нас рядом не было и он не мог прочесть надписи на автобусном указателе, он скорее согласился бы подойти к нему вплотную, чем одеть свои очки или (не дай Бог!) спрашивать у прохожих, как проехать.

Наши местные громилы и хулиганы иногда возмущались тем, как Джон обычно смотрел на лица окружающих. Джимми Тарбак, ныне знаменитый британский комедийный актер, а тогда — знаменитая гроза Вултона, однажды подошел к нам, когда мы шатались по Пенни-Лэйн.

«Что ты на меня щуришься, Леннон?» — спросил он угрожающим тоном.

Когда Джон, по обыкновению, решил проигнорировать эту провокацию, Джимми Тарбак, здоровый рослый парень ухватил школьный галстук Джона и стал его душить. «Слушай, Джимми, — вмешался я, — этот несчастный пидор ни х… не видит. Когда он на что-то смотрит без очков, ему приходится прищуриваться, чтобы увидеть чуть получше».

«Это правда, Леннон?»

«Да, правда», — пробормотал Джон, неохотно извлекая из кармана очки в оправе. Проверив наше утверждение, Джимми Тарбак оставил в покое галстук Джона и пошел своей дорогой.

«Ё… ужас, чуть не влипли! — буркнул Джон. — Если бы Джимми затеял драку, нам бы не поздоровилось.»

Позднее, когда Джимми Тарбак и Джон Леннон стали знаменитостями, они встретились на какой-то вечеринке. «Теперь это отличный парень, — сообщил мне Джон впоследствии. — Он, наверное, и не помнит меня, когда мы были детьми.»

Помимо очков, самой большой ценностью Джона был его велосипед фирмы «Рэлей Лентон». Тогда мы ухаживали за своими велосипедами с таким же рвением, как сейчас большинство подростков заботится о первой машине. Они давали нам определенную свободу и мобильность и, как ни парадоксально, служили транспортным средством до школы и обратно.

Обычно мы с Джоном каждый будний день встречались около 8 утра на углу Вэйл-роуд и Менлав-авеню и дальше две мили до школы ехали вместе. Но как-то утром, из-за моей неизлечимой способности опаздывать, которая могла вывести из равновесия даже Джона, ему пришлось уехать, не дожидаясь меня. Мчась на всей скорости, я наконец увидел, как он медленно едет по Менлав-авеню, склонив голову над рулем. Как это часто бывало, если он не общался с кем-то, его мысли витали где-то в облаках.

Поскольку Менлав-авеню имела одностороннее движение, обычно Джону не было нужды уделять дороге свое «потустороннее» внимание (в любом случае, без очков он ничего бы не увидел). Но именно в то утро кто-то нелегально припарковал свою машину прямо на этой узкой улочке.