Правосудие - Александр Лекаренко

- Чем?

Он помолчал, отпил глоток вина.

- Ты знаешь, что я был офицером погранвойск?

- Знаю.

- В начале 90-х, когда в Таджикистане началась гражданская война, наши погранвойска продолжали охранять его границу с Афганистаном — по договору. Погранвойска не приспособлены для ведения боевых действий, в них нет мобильных подразделений. А из Афганистана поперли «духи», очень мобильные, хорошо подготовленные, они уже победили на своей территории. В Таджикистане было достаточно армейцев, с пушками и танками, чтобы вышибить дух из любых «духов» — и вышибли, в конце концов. Но не так было в горах. Они просачивались горными тропами, несли с собой оружие и, соединяясь с местными, формировали серьезные силы. Тогда в погранвойсках стали создавать мобильные подразделения, численностью до батальона, для перехвата и ведения боя в горах. Я служил в таком подразделении, заместителем командира роты.

Однажды мы вышли на перехват, и нас разбили к чертовой матери. Признаю, это не было классической военной операцией, но не я ее планировал. И в горах ни батальон, ни полбатальона не может действовать, как единое целое — там нет фронта, а мы еще и залезли в какое- то ущелье. В общем, мою группу отсекли от основных сил и, перебив половину личного состава, погнали на ледники. Наступила ночь. И была зима. Связи не было. Никто не планировал этот перехват как рейд, у нас не было почти ничего для зимней войны в горах, а что и было, то бросили, пока бежали, — все получилось через жопу. Было двое раненых, они умерли к утру от пустячных ранений — истекли кровью и замерзли. А когда рассвело, снизу снова раздались выстрелы, и мы снова полезли вверх.

Мы не могли достать моджахедов сверху, потому что они прятались за наплывами льда и снега внизу, а мы не могли остановиться, тогда они обошли бы нас с флангов, единственное, что спасало нас от прицельного огня — это расстояние.

Мы не понимали, почему они не прекращают преследование, и мы ползли вверх, задыхаясь в разреженном воздухе, и не было видно подмоги, не было видно ничего, кроме сверкания солнца, мы не знали, где находимся, к концу дня мы полуослепли от ультрафиолета. А ночью меня начал кусать мороз. Я не был ранен, но руки были изодраны об лед, теперь это все распухло, почернело и болело на холоде жутко. Всех мучил голод, глаза резало, как от сварки, но, несмотря на это, мы начали клевать носами от усталости, а на рассвете моджахеды подстрелили одного из наших, и мы снова побежали, бросив его на снегу.

Я начал подозревать, что афганцы знают, что делают, что мы уже не в Таджикистане, а впереди какое-то препятствие, которое мы не сможем преодолеть. Мы начали мерзнуть уже и на солнце, мы уже не понимали, что рвет наши лица — солнце или мороз, ноги дрожали от переутомления и голода, легкие были обожжены ледяным воздухом.

- По этому лесу, Эвелина, — он кивнул за облитое лунным светом окно, — я мог бы идти, почти без остановок, неделю, две недели — питаясь корой и мерзлыми ягодами. Но трое суток на леднике — это месяц. Я был крепким парнем, но чувствовал, что третью ночь могу и не пережить, а я был в лучшем состоянии из пятерых, оставшихся в живых. Вечером я изложил им свои соображения. Впереди нас ждал расстрел возле какой-нибудь стенки — если сможем отлепиться ото льда на рассвете. Я предложил атаковать — и будь, что будет. Мы не могли подобраться к моджахедам незаметно, они находились в каких-нибудь пятистах метрах и выставляли наблюдателей на ночь. Мы могли надеяться только на прорыв — или на легкую смерть. Мои бойцы согласились без команды, терять уже было нечего.

Мы выждали — в расчете на то, что какая-то часть охотников заснет. Потом растянулись широкой цепью и поползли, пытаясь преодолеть скрытно хотя бы начальный отрезок дистанции. Но нас обнаружили почти сразу. Тогда мы с воплями вскочили на ноги, чтобы ринуться вниз - и покатились вниз. Там был лед, кое-где — чистый, кое-где — покрытый снегом. Когда мы днем шли вверх, наши ноги легко пробивали подтаявший снег. А ночью ударил мороз, и все превратилось в сплошной каток, мы покатились кубарем и поехали на задницах прямо на лупившие в нас стволы, мы даже стрелять толком не могли, мы непрерывно нажимали на спусковые крючки, но наши автоматы выписывали кренделя вместе с нами, и пули летели, куда попало. А когда я доставал гранату, автомат вообще вылетел у меня из рук, он доехал до моджахедов раньше, чем на головы им упала граната, а потом уже и я свалился в это месиво — через секунду после взрыва. Они устроились под сугробом, я слетел с него, как с трамплина, а на меня обрушился мой боец и тут же врезал мне по ребрам прикладом. И мы орали там, в дыму, в лицо друг другу — он сидел у меня на животе и пытался выбить мне глаза стволом автомата, потому что у него уже не было патронов, и он ни черта не соображал от ярости, а я пытался защититься руками и попасть ему коленом по почкам, пока кто-то третий не сшиб его с меня ударом ноги. Я встал на четвереньки, нашаривая автомат, увидел пламя выстрелов внизу по склону и решил, что — все, хана — снизу идут на подмогу, но стрельба быстро прекратилась. Потом, оказалось, что стреляли убегавшие моджахеды, когда рассвело, мы вычислили по свежим следам, что их было трое.

Я оглянулся. Кроме меня, двое остались в живых, один — тяжело раненый. Еще двое лежали на склоне, не добежав до укрытия. Убитых моджахедов было четверо — гранатой, в основном. Пятый еще шевелился, и мы его добили. Своего раненого мы шевелить не стали, — сразу было видно, что он не жилец, он и умер через полчаса. Мы не знали точно, сколько было моджахедов, поскольку, когда они преследовали нас, то перемещались зигзагом, между складками местности и глыбами льда, трудно было подсчитать, мы еще не знали, что нас не будут атаковать, и были настороже, но жрать хотелось смертно, и мы начали шарить по вещам. Однако нашли только несколько кусков сухого хлеба, которые тут же и проглотили, и несколько кусков кифа — зеленой, похожей на пластилин пасты из конопли, — эти охотники голодали почти так же, как и мы, поддерживая дух старым азиатским способом. Киф и спальные мешки помогли нам дожить до рассвета, а потом мы начали свой путь вниз. Мы шли по следам, идти вниз было легче, чем вверх, и все равно мы часто падали — киф выжимал из нас истеричные смешки, но не давал крепости ногам. К вечеру мы достигли места, где охотники подстрелили одного из наших, и повалились в снег возле замерзшего тела.

Он замолчал, потом встал, достал из шкафа бутылку кальвадоса, плеснул себе в бокал и сделал глоток.

- Дело в том, Эвелина, что мы чудом побили моджахедов, но ничего еще не закончилось. К месту, где моджахеды побили нас, мы день ехали на грузовиках и ночь выдвигались маршем. В бою мы постоянно передвигались, и передвигались хаотично, а бой длился часов шесть. Потом мы трое суток лезли на ледник. Короче говоря, мы не знали точно, где находимся, на каком расстоянии от ближайшей заставы, блокпоста или хотя бы населенного пункта. Еще проще говоря — мы заблудились. И произошло это не в турпоходе, а в воюющей стране, на территории, где кто угодно мог выстрелить из-за какого угодно камня. У нас не было провизии, не было сил, мы были обморожены. И страшно хотелось жрать.

Он снова, надолго, замолчал.

- И что? — спросила Эвелина. — Что было дальше?

- А то, что мы вырезали кусок замороженного мяса из спины нашего павшего товарища и съели его. Мы рубили его мелко, как строганину, и глотали. Если бы мясо не было замороженным, может быть, мы и не смогли бы его есть, может быть, мы и не смогли бы встать со снега. Но мы встали и пошли дальше.

- Ночью?

- Ночью. Нам хотелось уйти подальше от того места.

- А какой был вкус у этого мяса? — спросила Эвелина с диковатым каким-то любопытством.

- Не помню, — он внимательно посмотрел ей в глаза. — Но если тебя интересуют такие вещи, то могу тебе сказать, что помню вкус свежего мяса, — он усмехнулся. — Моджахедского. Вкус — как кровь. А жареным не пробовал, не знаю. Мы убили тех моджахедов, троих — на рассвете.

- Как убили?

- Очень просто. Шли по следам, очень медленно ползли, темно еще было, и наткнулись на них. Они спали. Ну, мы их и пристрелили. Они вымотались не хуже нас, потому и проспали свою смерть, пищи при них никакой не было, только киф. Пришлось отрезать от них по кусочку. Посыпали кифом и ели — фиеста получилась, очень весело.

- А что было потом?

- А потом уже не было ничего интересного. Мы шли и шли, и шли, пока не вышли на дорогу. Потом опять шли, пока не пришли в кишлак. Там мы вырубились. Кто-то из местных съездил на заставу и привез наряд. Вот и все, — он усмехнулся. — Но мой напарник умер.

- Отчего умер?

- Неизвестно. Он так и не проснулся, может быть, не захотел.

Его без сознания привезли на заставу, и через пару часов он перестал дышать. Там же не было никаких врачей, и никто не станет гонять вертолет ради какого-то доходяги. Я сам добрался до отряда только через сутки.