Россия и Европа- т.2 - Александр Янов

Очень точно объяснил этот резкий перелом в отношении Европы к России П.Я. Чаадаев:

Л.с. Пушкин. ПСС, М.-Л., 1937-1959. т. 12., с. 330.

«Турки — отвратительные варвары. Пусть будет так. Но варвар­ство турок не угрожает остальному миру, а это нельзя сказать о варварстве некоей другой страны. Притом же с варварством ту­рок можно бороться у них, с другим варварством это невозможно. Вот в чем весь вопрос. Пока русское варварство не угрожало Евро­пе, пока оно не провозглашало себя единственной настоящей циви­лизацией, единственно истинной религией, его терпели; но с того дня, как оно противопоставило себя Европе в качестве политичес­кой и моральной силы, Европа должна была сообща против этого восстать».[11]

Удивительно, право, каким образом десятки экспертов, отечествен­ных и иностранных, изучавших николаевскую Россию, не заметили, что антипетровский переворот Николая сделал военное столкнове­ние с Европой практически неминуемым. И что уже по одной этой причине предстояло ему стать гигантским водоразделом, безнадеж­но расколовшим петербургский период русской истории на две не только разные, но и враждебные друг другу части — условно говоря, екатерининскую и николаевскую.

Должен честно признаться, что Степан Петрович Шевырев, один из влиятельных членов нового антиевропейского лобби, сформули­ровал нечто подобное задолго до меня, еще в 1841 году. Сказал он тогда (конечно, в похвалу Николаю), что подлинно «национальный период русской истории» начинается только с его царствования, придя, наконец, на смену «периоду европейскому — от Петра до кончины Александра».[12]

Глава первая Вводная ^ ^^ Ь13 О В

Петра» Одно во всяком случае не под- лежитсомнению: нельзя объяснить николаев­ский переворот затянувшейся на два столетия агонией русского са­модержавия. Напротив, очень похоже, что именно он и объясняет эту затянувшуюся агонию. Такова, во всяком случае, гипотеза, поло­женная в основу этой книги.

Если Иван Грозный создал режим неограниченной власти, раз­давив в ходе первой самодержавной революции 1560-х набирав­ший в его время силу в России «абсолютизм европейского типа»22 (по определению С.О. Шмидта), то вторая самодержавная револю­ция при Николае отрезала стране путь к назревшей уже к середине XIX века конституционной монархии (вполне возможно, предре­шив, что и столетие спустя после нее конституционные учреждения России окажутся, по жестокому выражению Макса Вебера, «псев­доконституционными», всего лишь «думским самодержавием»).

Разумеется, пока это лишь гипотеза. Но вот некоторые факты, ее поддерживающие. Американский историк так описывал проект, представленный в 1805 году последним из екатерининских, так ска­зать, самодержцев России английскому премьеру Питту: «Старой Европы больше нет, время создавать новую. Ничего, кроме искоре­нения последних остатков феодализма и введения во всех странах либеральных конституций, не сможет восстановить стабильность»[13]Осторожный Питт, конечно, отверг этот проект. Но Александр Пав­лович остался верен своим идеям и десятилетие спустя, когда отка­зался вывести свои войска из оккупированного Парижа, пока Сенат Франции не примет новую конституцию, ограничивающую власть Бурбонов. Я не знаю, признают ли сегодняшние французские исто­рики, что первой своей либеральной конституцией Франция обяза­на русскому царю. Но мы ведь о другом. О том, что представить се­бе, чтобы Николай, оказавшись на месте брата, настаивал на введе­нии где бы то ни было конституции, — за пределами воображения. Так откудЈ эта разница между европейцем Александром и моско- витским прапорщиком на престоле?

По словам одного из самых уважаемых русских историков А.Е. Преснякова, «в годы Александра I могло казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разра­ботка проектов политического преобразования империи подготов­ляла переход русского государственного строя к европейским фор­мам государственности; эпоха конгрессов вводила Россию органи­ческой частью в „европейский концерт" международных связей,

22

Вопросы истории, 1968, № 5, с. 24.

а ее внешнюю политику — в рамки общеевропейской политической системы; конституционное Царство Польское становилось... образ­цом общего переустройства империи».24 Совершенно очевидно, что культурно-политическая ориентация страны при Александре, как она описана Пресняковым, ни при каких обстоятельствах не могла спровоцировать вооруженную конфронтацию с Европой. Николаев­ский переворот ее спровоцировал. Как объяснить эту разницу?

Самый беспощадный из обличителей Александра I М.Н. Покров­ский вынужден был признать, пусть и скрепя сердце, что подготовлен­ный в 1810 году по поручению императора конституционный проект Сперанского «вовсе не был академической работой». И что, напротив, «Сперанский серьезно рассчитывал на осуществление своего проек­та, Александр серьезно об этом думал, их противники не менее серь­езно опасались введения в России конституции».25 Ни один историк, как бы ни относился он к Николаю, не смог бы себе представить, чтобы при нем в России могло происходить хоть что-то подобное. Почему?

И, наконец, именно при Александре Россия ответила на «вызов Петра», как назвал отказ от московитского наследства Герцен, совер­шенно европейским поколением декабристов, поставившим во главу угла своих революционных проектов (если не считать маргинального проекта Пестеля) именно конституционную монархию. А также золо­тым веком русской литературы, который Николаю, как он ни старал­ся, так и не удалось, в отличие от декабристского восстания, пода­вить. («Цензора, — по известному выражению А.В. Никитенко, — те­перь хуже квартальных надзирателей»)26 Почему же, спрашивается, царствование последнего «екатерининского» самодержца породило небывалый расцвет русской культуры, а Николай создал в стране, по словам то го же Никитенко, «нравственную пустыню»?27

Боюсь, невозможно ответить на эти вопросы, не предположив, что, по крайней мере, в одном отношении «вызов Петра» и впрямь сработал. Во всяком случае, век с четвертью спустя интеллектуаль­ная элита России, «все, что было в ней талантливого, образованно-

А.Е. Пресняков. Апогей самодержавия, Л., 1925, с. 15.

М.Н. Покровский. Избранные произведения. М., 1965, кн. 2, с.211.

А.В. Никитенко. Дневник в 3 томах, М., 1965, т.1, с. 261.

там же, с. 266.

го, знатного, благородного и блестящего»,28 была готова к тому, чтобы довести его дело дологического конца. Короче, ориентиро­ванное на Европу самодержавие неизбежно должно было вырас­тить своих могильщиков.

Как это произошло — отдельная тема. Наверное, прав был один из самых замечательных эмигрантов Владимир Вейдле, заметив, что «дело Петра переросло его замыслы и переделанная им Россия за­жила жизнью гораздо более богатой и сложной, чем та, которую он так свирепо ей навязывал... Он воспитывал мастеровых, а воспитал Державина и Пушкина».29 Прав, без сомнения, и сам Пушкин, что «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу привыкало к выгодам просвещения».30 Прав и Герцен, что в XIX столетии «самодержавие и цивилизация не могли больше идти ря­дом. Их союз даже в XVIII веке удивителен».31 Или, может быть, про­сто, как комментировал Н.Я. Эйдельман, «для декабристов и Пушки­на требовалось два-три „непоротых" дворянских поколения».32

Волей-неволей приходится заключить, что «вызов Петра» был с самого начала чреват возникновением декабризма. Уже потому, что, по выражению того же Вейдле, «окно он прорубил не куда-ни­будь в Мекку или в Лхасу»,33 но в Европу.

гЛ0в0перв0я Вводная «ВЫЗОВ Н И КОЛ ЭЯ » нетривиаль-

но другое. А именно, прорубая свое окно, Петр круто развернул лишь культурно-политическую ориентацию режи­ма, т. е. сдеЛал практически то же самое, что совершил — только в обратном направлении — Николай. Ибо социальная структура мо­дернизирующейся России осталась и после Петра старой, по сути, московитской. По крайней мере в том смысле, что подавляющее

28

Колокол (факсимильное издание), М., 1962, вып. 1, с. 29.

В. Вейдле. Задача России, Нью-Йорк, 1956, с. 87.

АС Пушкин. ПСС, т. и, с. 14.

АИ. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т.7,1958, с. 192.

3 2

В борьбе за власть. Страницы политической истории XVIII века. М., 1988, с. 297.

3 3

S. Вейдле. Цит. соч., с. 12.

Александр Иванович | Герцен

большинство ее населения как было, так и осталось в рабстве. В ре­зультате страна оказалась разодранной надвое, обреченной жить сразу в двух временных измерениях. Ее образованное меньшинство, перепрыгнув одним скачком через полтора московитских столетия, включилось в европейскую жизнь, тогда как крестьянское большин­ство по-прежнему прозябало в московитском средневековье.