Человек в высоком замке - ФилипДик Дик

— А я никогда и не утверждал, что умею варить.

— Тебе никогда в голову не приходило открыть собственное дело?

— Какое еще дело? — опешил Фринк.

— Ювелирное.

— Ты что, спятил?

— Оригинальные вещи. Не ширпотреб. — Маккарти взял его под локоток и повел в угол цеха, подальше от шума.

— А ты подсчитай, — продолжил Эд. — Оборудовать гараж или небольшой подвал стоит примерно тысячи две — две с половиной. А я одно время делал эскизы для женских серег и кулонов. Ты же помнишь — такой постмодерн.

Он взял кусок наждачной бумаги и принялся водить по нему с изнанки карандашом — старательно, неторопливо.

Заглянув ему через плечо, Фринк увидел эскиз браслета — абстрактного, из сложных переплетающихся линий.

— А рынок? — взвился Фринк. Все, что ему доводилось видеть в художественных лавках, имело отношение к антиквариату, вещам из прошлого. — Кому нужны современные американцы? Такого со времен войны в помине нет.

— Так создай этот рынок, — скривился Маккарти.

— Что, самому торговать?

— Сдавать в магазины. Ну вот в этот хотя бы, на Монтгомери-стрит. Как бишь его? Ну та шикарная лавка, торгующая всяким старьем.

— «Американские шедевры», — подсказал ему Фринк, который на самом-то деле в этот магазин и не заходил никогда. В такие шикарные лавки только японцы могут себе позволить зайти.

— Знаешь, что торгаши там сбывают? — спросил Маккарти. — На чем денежки гребут? На поганых серебряных пряжках из Нью-Мехико, тех, что индейцы стряпают. Туристское барахло. А называется «истинным народным искусством».

Какое-то время Фринк пристально глядел на Маккарти.

— Я знаю, что еще там продают, — произнес он наконец. — И ты знаешь.

— Да, — кивнул Маккарти.

А как им было этого не знать, когда сами были втянуты в это дело, и уже довольно давно.

Официально корпорация Уиндема-Матсена занималась производством железных лестниц, чугунных решеток, всяческих черных украшений для балконов и тому подобным. Все это было штамповкой по стандартным образцам, рассчитанной на массовый спрос. Сорокаквартирному дому требуется ровно сорок штук одинаковых деталей. То есть завод был чем-то вроде металлообрабатывающего производства. Но основной доход приносили несколько иные занятия.

Используя оригинальные материалы, хитрые инструменты и точные станки, завод Уиндема-Матсена штамповал подделки. Свежие шедевры американской художественной культуры прошлых лет. Готовую продукцию аккуратно, дозированными порциями, отправляли на рынок, и подделки растворялись среди настоящего антиквариата и реликвий. И точно так же, как в случае с марками или старинными монетами, никто не смог бы сказать, какой процент от общего оборота вещей составляют подделки. Да, собственно, никто — особенно сами дельцы и коллекционеры — знать этого и не желал.

В день, когда Фринка выставили на улицу, на его верстаке лежал почти готовый кольт времен освоения Запада: Фринк собственноручно изготовил форму, сделал отливку и отшлифовал детали. Рынок исторического оружия был практически безразмерным. Корпорация могла сбыть все, что изготовит Фринк. Это и было его специальностью.

Он медленно подошел к своему верстаку, взял в руки еще не обработанный шомпол револьвера. Дня через три револьвер был бы полностью готов. «Неплохая работа», — подумал Фринк. Эксперты, разумеется, отличили бы подделку… но японские коллекционеры в подобных тонкостях не искушены, они просто не знают, какой именно положено быть этой вещи. У них нет никаких данных, стандартов, по которым можно было бы установить истину.

А вообще, насколько было известно Фринку, им и в голову не могло прийти, что некоторые из так называемых «исторических шедевров» Западного Побережья поддельны. Возможно, когда-нибудь они этим и заинтересуются, и рынку художественных изделий придет конец. Даже рынку изделий настоящих: закон Грешема — подделки уменьшают и цену оригинала. Так что довольны были все, и никто ничего проверять не собирался. Изготавливающие древности заводы сбывали товар оптовикам, те — отправляли его по магазинам, продавцы его рекламировали и продавали. А коллекционеры спокойно выкладывали денежки и совершенно счастливые шли домой, где хвастались приобретением перед знакомыми, приятелями и дамами сердца.

Точно так же было после войны с бумажными деньгами. Пока никто не задавал вопросов, все было отлично. Никого не задевало. До поры до времени. А потом… Все это, конечно, рухнет. Но не скоро, потому что о подобных вещах не распространялся никто — тем более люди, подделки изготовлявшие. Они старались не забивать себе головы подобными сложностями: их дело — работать, а там — хоть трава не расти.

— А ты давно пробовал делать что-то свое? — спросил Маккарти.

— Давно. Несколько лет, — пожал плечами Фринк. — Скопировать-то я могу что угодно, а вот…

— Знаешь, что мне кажется? — усмехнулся Маккарти. — Ты согласился с нацистами, вот что. С их идеей, что евреи не в состоянии творить. Что они могут только копировать или продавать. Что они народ-посредник.

— Может быть… — только и сумел ответить Фринк.

— Так попробуй же, черт возьми! Сделай что-нибудь свое! Хотя бы набросок, эскиз. Или сразу в металле. Поиграй. Как в детстве.

— Нет, — отмахнулся Фринк.

— Веры у тебя нет, — вздохнул Маккарти. — Ты совершенно потерял веру в себя, вот что. Хуже не бывает. Я же знаю, у тебя бы это дело пошло.

Маккарти отошел от верстака.

«Да уж, чего хорошего…» — подумал Фринк. Но это правда. Факт. И не обретешь ни веру, ни энтузиазм одним только желанием. Или решив, что их обрел.

Этот Маккарти — чертовски хороший мастер. Умеет завести человека, умеет сделать так, что тот будет из кожи вон лезть, чтобы сделать все в лучшем виде. На что только способен и даже больше. Прирожденный лидер. Почти было вдохновил, но вот отошел, и все пропало.

«Жаль, нет у меня с собой Оракула, — подумал Фринк. — Спросил бы совета у него, у пятитысячелетней мудрости». Но тут он вспомнил, что экземпляр «Ицзина» есть в комнате отдыха. Он вышел из цеха и по коридору отправился туда.

Усевшись на пластмассовый стул в холле, он написал на обороте конверта вопрос: «Принять ли мне предложение Маккарти и открыть свое дело?» И принялся подкидывать монетки.

Сильная черта, снова сильная черта и еще раз сильная черта. Нижняя триграмма — «Цзянь». «Хорошо», — подумал Фринк. «Цзянь» — творчество. Но далее — инь, еще раз инь. «О боже, — подумал он, — еще один инь, и я получу гексаграмму одиннадцать, „Тай“, „РассвеТ1, и трудно представить себе более благоприятный исход…» Когда он в шестой раз кидал монетки, руки его дрожали. Или ян, сильная черта? Значит, гексаграмма двадцать шесть, «Да-чу», «Воспитание великим». Что же, тоже хорошо… Два варианта, и оба неплохие. Наконец он выбросил жребий.

Инь. «Рассвет».

«Малое отходит, великое приходит. Счастье, развитие».

Ну что же, остается только принять то, что советует Маккарти. Открыть собственное дельце. Шестая черта, единственная во всей гексаграмме, была переходящей, но что означает инь на шестом месте? Он не мог вспомнить, может быть, оттого, что общий смысл гексаграммы оказался крайне благоприятным. Союз Неба и Земли… но к первой и последней линиям всегда стоит присмотреться повнимательнее, так что же означает слабая черта наверху?

Наверху слабая черта.Городской вал падает обратно в ров.Не применяй войско.Из мелких городов будет изъявлена их собственная воля.Стойкость — к сожалению.

На это же полный крах?! Комментарий гласил: «…поскольку пятая позиция выражает максимум развития, о котором идет речь в гексаграмме, то шестая позиция может выражать уже только упадок, только снижение достигнутых результатов. Все, что было подчинено субъекту на предыдущих ступенях, начинает выходить из подчинения, приобретает самостоятельность, и начинается распад».

Несомненно, это были самые жуткие строки в книге, вмещающей в себя более трех тысяч строк. А вот в целом суждение гексаграммы было очень благоприятным.

Как это понять?

Откуда взялось это противоречие? Такого с ним никогда раньше не случалось: удача и гибель одновременно, что за странная судьба? Будто Оракул собрал в одну бочку тряпье, кости, мусор и сухие какашки, потряс бочку и вывалил ее содержимое на землю. «Будто две кнопки сразу нажал, — подумал о своей участи Фринк. — У меня теперь будто взгляд двоится».

Нет, так не бывает. Или одно, или другое. Удача и беда вместе не ходят.

Или…

Например, удачными могут оказаться попытки основать свое дело, суждение отчетливо на это намекает. А верхняя линия, проклятая верхняя линия… она, похоже, относится к чему-то более серьезному, к беде, которая постигнет не только его. Трагический исход, который ожидает всех?