Вечный шах - Анатолий Степанов

- Не до любви мне сегодня, Лариса, - предупредил он.

- Да шут с ней, любовью. Чаем напоишь?

Попили чаю, Лариса постелила, улеглись. Но и любовью все-таки пришлось заняться. Сначала, правда, сильно болела поясница, но потом ничего, втянулся.

На асфальтовой поляне у входа в "Сокольники" сильно припекало: денек выдался жестоко солнечный - на небе ни облачка, ни дыма, только голубое пространство и дьявольские лучи от ослепляющего светила. Виктор, малость потоптавшись на солнцепеке, не выдержал, передвинулся поближе к кассам, под сетчатую тень мелколистных деревьев.

Выйдя из дома пораньше - за руль садиться пока не решался, он удачно словил левака, и поэтому оказался у "Сокольников" до срока. Часы на столбе показывали без десяти одиннадцать.

Делать было нечего, пришлось разглядывать уважаемую публику. Неспешные молоденькие парочки из учащихся - ну, это понятно, у них каникулы, одиночки из мужского пола, небритые, мрачные - знакомый контингент, похмельные, вон и карманы оттопыриваются, домохозяйки с тяжелыми сумками - этим-то что в парке делать? - редкие мамаши с колясками, в которых дети - поздновато, поздновато, сонные коровы, детям свежий утренний воздух нужен. И, в принципе, все. Дальше повторения с модификациями. Скучно.

Олег появился без двух минут одиннадцать. Он, видимо шел от трамвайной остановки, потому что оказался на том берегу проезжей части заливчика, который образовала поворачивающая здесь дорога, идущая вдоль сокольнической ограды. Он посмотрел направо, посмотрел налево и двинулся через заливчик ко входу в "Сокольники". Он не видел Виктора, он торопился, он хотел поспеть на свидание тютелька в тютельку.

Желтая "Нива" возникла в заливчике, как снаряд, который в полете невидим. На немыслимой скорости "Нива" встретилась с Олегом посреди заливчика. Растопыренный Олег взлетел над радиатором, упал на него и, соскользнув, оказался под передними колесами резко тормознувшей "Нивы". Но мотор вновь взревел, и "Нива", торопливо переваливаясь, как на колдобинах, проехала по нему, распростертому на асфальте.

Виктор не услышал - почувствовал хруст костей, на мгновение прикрыл глаза и тотчас открыл их от безумного женского крика. "Нива" уносилась вдоль ограды, а на асфальте осталась лежать бесформенная куча тряпья. Сбегались редкие прохожие, и, как по команде, останавливались на порожке тротуара. А Виктор не мог сдвинуть себя с места. Он стоял в тени, опершись рукой о ствол дерева. Волнами подкатывала тошнота.

Прерывисто, воюще надвигался звук сирены. Виктор опять поднял глаза. Белый "рафик" с красными крестами тормозил рядом с мертвым телом. Не могла быть столь скоро "Скорая", не могла быть, но была: видимо, кто-то перехватил ее где-нибудь здесь поблизости. Выскочили двое в белых халатах, вытянули через задние дверцы носилки и, на несколько минут склонясь над кучей, задвинули груженные носилки внутрь своей коробочки, прикрыли воротца, быстро расселись по местам, и "Скорая", продолжая тревожно сигналить, тронулась в путь.

Небольшая толпа еще стояла, когда появилась поливальная машина. Она медленно приближалась, выбрасывая из себя сверкающий полукруг. Приблизилась, разогнала толпу (брызги вовсю летели на тротуар), промыла место, на котором все произошло и, неожиданно с жалким хлюпаньем иссякнув, развернулась и поехала восвояси.

Сколько это продолжалось? Минуту? Три? Пять? Виктор посмотрел на часы. Было четыре минуты двенадцатого. Что это было? Виктор глянул на то место. Ничего не было. Все, как было: ходили туда-сюда люди, катили туда-сюда автомобили, светило солнце, смеялись дети.

Его долго рвало чаем и бутербродами.

- Нажрутся с утра, как свиньи, и безобразничают, - отметила домохозяйка с сумкой.

- Раз, два, три, четыре, пять.

Вышел зайчик погулять.

Вдруг охотник выбегает

Прямо в зайчика стреляет,

- вдумчиво изложил детскую считалку Виктор и замолк, с бессмысленным интересом наблюдал за подвижным маринованным грибом, который он вилкой гонял по тарелке.

- Пиф-паф, ой, ой, ой!

Умирает зайчик мой.

- закончил за него считалку художник Миша и перешел на прозу. - Ну, ты гудишь по-черному, ну, я гужу по-черному. Надо только понять, что со временем все равно отгудимся, и все будет тип-топ.

Несмотря на синюшнюю красномордость, Мише до черного гудежа было еще далеко: естественно оживлен, неистерично жизнерадостен. По стадии середина светлого запоя. За это Виктор и презирал его.

- У Чехова эпиграф к одному рассказу есть: кому повем печаль мою? начал он сурово. - Кому повем печаль мою, Миша?

- Мне, - решительно предложил Миша, и добавил для убедительности. Поветь.

- Э-э-э! - махнул вилкой Виктор. - Давай лучше выпьем.

Миша согласно кивнул и стал разливать. Разлил, чокнулись с обычным:

- Будь.

- Будь.

Не закусывали уже. Нюхали хлебушек. Не для употребления, просто так, бескорыстно шевелили еду вилками.

Ресторан Дома кино постепенно наполнялся. Сидели они здесь уже давно, как встретились у входа в двенадцать и - седок седока видит издалека душевно соединились. Рассматривая в тайм-ауте между двумя рюмками вечернюю публику, входившую в зал, Виктор вдруг съежился, приник к столу и зашептал, будто кто-то мог его услышать: - Прикрой меня быстренько, Миша.

Миша старался одновременно и прикрыть собутыльника, и увидеть, кого тот так испугался. Увидел и удивился:

- Ты что - Суреныча испугался?

- Да не Суреныча! С ним мой бывший тесть, - прошипел Виктор.

- Бывших тестей, - нравоучительно начал Миша, но неожиданно на слове "тестей" слегка заколдобился, думая, правильно или неправильно он это слово произнес, но, поняв тщету своих лингвистических усилий, храбро повторил начало фразы: - Бывших тестей не бывает. Бывшие жены бывают, это да. А тести, как олимпийские чемпионы, приставку "экс" не носят никогда. Тесть - он на всю жизнь тесть.

Суреныч и, получивший моральное право не носить оскорбительный эпитет "бывший", тесть, не глядя на них, проследовали в дальний угол за персональный столик Суреныча. Роман Суренович Казарян почитался режиссерским племенем как патриарх. Не потому, что был великим режиссером, скорее всего, режиссером он был весьма средним. Чтили его коллеги за открытость, справедливость, добрый и веселый нрав, за умение сказать "нет", когда для удобства хочется сказать "да", за честную вспыльчивость, которая всегда была основной реакцией на подлость - за те качества, которые весьма редки в их среде.

- Что пить будешь, Алик? - спросил Роман Казарян у тестя.

- Коньяк, - ответил тесть, именуемый Аликом, и спросил: - За тем столиком что - мой бывший зять сидит?

- Оне, - подтвердил Казарян.

- Состояние?

- В сильной раскрутке, - Казарян сидел лицом к столику Виктора, а тесть Алик спиной.

Обозревая тот столик, Казарян поинтересовался:

- Он тебе нужен?

- Он Ксюшке нужен, - ответил Алик. - Каждый день: Где папа? Где папа? А я что ответить могу? Папа, мол, водку жрет и со шлюхами кувыркается?

- Сейчас мы с ним этот вопрос обсудим, - решил Казарян и, поймав прячущийся взгляд Виктора, кивком и морганием обоих глаз позвал его.

Виктор понял, что засечен уже тогда, когда те двое заговорили. А по взгляду Казаряна знал, о чем они говорили. Поведал Мише:

- Опознали. Зовут. Придется идти.

- Отнесись к этому философски, - напутствовал его Миша.

- Привет, - сказал Виктор, подходя к стариканам.

- Садись, - пригласил его Казарян.

- Постою, - отказался Виктор, давая тем самым понять, что не намерен вступать в долгие беседы. Казарян скрытого хамства не прощал:

- Стой, если пока еще можешь.

- Я не пьян, - успокоил его Виктор. - Итак: спрашивайте - отвечаем.

- Спрашивать-то вы спрашиваете, но не отвечаете. Ни за что, - вновь врезал Казарян. Алик, прерывая пикировку, мягко перешел к делу:

- Тебе бы, Витя, Ксюшку навестить. Скучает девочка без отца.

- Нюрку видеть не хочу, - признался Виктор.

- Ксюшка у нас живет сейчас. Нюра в отъезде на три месяца. В Ташкенте курс читает.

- Ишь как растет мать моей дочери! Раз такое дело, папа Алик, завтра, как протрезвею, обязательно приду. - Виктор искренне радовался - и они это видели - возможности повидаться с дочерью. Но Казарян удержаться все-таки не мог:

- А говоришь - не пьян.

- Я не пьян, я сильно выпимши, - уточнил Виктор, без смысла и надобности оглядывая жующий зал. Двое хорошо одетых мужчин подходили к дверям. Видны были только их спины. И вдруг один, поменьше ростом, погладил себя по голове, женственно поправляя прическу. Виктор спросил у Казаряна как бы между прочим:

- Роман Суренович, вы случайно не заметили, кто сейчас вышел из зала?

- Один - Сережа Тареев, оператор, а второго не узнал, - ответил Казарян.

- Минуточку, - сказал Виктор. - Минуточку.

И пошагал к выходу. Увидев это, Миша от их стола отчаянно заблажил:

- Витька, ты куда?!

Не надеясь на лифт, мчался по лестнице. На третьем этаже заглянул в ресторанный сортир. Никого. Далее до вестибюля считал неверными ногами ступеньки без остановок. Вестибюль был пуст. Кинулся в общий сортир. Никого. На всякий случай спросил у гардеробщицы, бездельной по летнему делу: