Вечный шах - Мария Владимировна Воронова

Мария Воронова

Вечный шах

* * *

Бывает, что среди спокойной и счастливой жизни ночью вдруг просыпаешься, как от толчка, и понимаешь, что все вокруг чуждое и чужое, в том числе и незнакомец, с которым ты двадцать лет спишь в одной постели. Если ты мужчина, то после такого озарения обычно уходишь на поиски чего-то своего, а если женщина — то в твоей судьбе это мало что меняет. Ты просто вздыхаешь, может быть, тихонько пробираешься в кухню, тоже теперь чужую и незнакомую, хоть ты спокойно приготовишь в ней обед с завязанными глазами, так хорошо знаешь, где что лежит.

Ты завариваешь себе чайку, посмеиваясь над незамысловатым каламбуром «чай от отчаяния», а потом идешь досыпать.

Утром ты вскакиваешь от пронзительного звона будильника, мчишься готовить завтрак, собираешь детей в школу и, сосредоточившись на том, чтобы накрасить оба глаза одинаково, окончательно выкидываешь ночное пробуждение из головы. Если у тебя есть близкая подруга, то она скажет «не выдумывай» и быстро убедит тебя, что человек в твоей постели никакой не незнакомец, а твой родной муж, точно такой же, как и раньше. Так, под увещевания подруг и в повседневных заботах потихоньку забываешь, что живешь не с тем и не так. А ночью мало ли что привидится, в самом деле… Нечистая сила, биоритмы, блуждающий нерв — любое объяснение подойдет. Редко когда отваживаешься выяснить, что же за человек в действительности рядом с тобой.

Со мной было иначе. Биоритмы и нечистая сила не баловали меня ночными откровениями, увы. Я узнала правду от людей, и мне было отказано в роскоши ее игнорировать. При всем желании я не могла зажмуриться и притвориться, что жизнь идет своим чередом. Меня с мясом вырвали, выкорчевали из иллюзий, хотя я была твердо убеждена, что не испытываю их в отношении своего избранника. Что если есть на свете женщина, которая выходила замуж с трезвой головой, во всей полноте осознавая реальность, то эта женщина — я. Иногда у меня хватает сил улыбнуться этому парадоксу, ведь горькая ирония это, пожалуй, единственное, что невозможно отнять у человека.

Вечером приходит Лиля. Я не приглашаю ее в дом, отдаю конверт с деньгами прямо на пороге и не задаю ни одного вопроса. Вежливость моя тает в кипятке отчаяния, чувствую, скоро я и конверты перестану для нее искать, стану просто кидать в лицо мятые бумажки. Вообще, если вдуматься, дурацкое правило хорошего тона — передавать деньги в конверте, — только создает неловкие ситуации и возможности для обмана, а вот поди ж ты, живет… Наверное, поэтому и живет.

Лиля горбится, прячет деньги в сумочку с добела вытертыми углами и тронутым ржавчиной замком. Смотрит на меня взглядом побитой собаки, улыбается льстиво, жалко. Одета она в какое-то рванье, на ногах стоптанные босоножки, на левой ремешок возле мизинца оторвался и торчит, как ус. Я не знаю, разыгрывает она для меня спектакль, считая, что своим унижением расплачивается со мной, или она сама по себе такая, да и не хочу знать. Гораздо больше меня беспокоит мысль, что я должна теперь вести себя так же, как Лиля, если хочу и дальше общаться с людьми. Но покамест одиночество мне милее унижения.

Со стариковским кряхтением лязгает замок сумочки, Лиля сгибается еще сильнее и рассыпается в благодарностях. Я говорю, что очень тороплюсь, прощаюсь и захлопываю дверь, не дослушав. Теперь Лиле есть за что злиться на свою благодетельницу, и слава богу. Радостей у нее в жизни еще поменьше, чем у меня. Таков уж закон природы: как бы тебе ни было плохо, всегда найдутся те, кому еще хуже.

Вернувшись в комнату, падаю на диван. Я соврала, спешить мне некуда, только если в булочную. Иногда я специально выхожу за десять минут до закрытия и бегу, гадая, успею или нет. Это единственное, что придает моей пустой жизни остроту и смысл.

Пока в телевизоре ратуют за перестройку, я прикидываю, не дать ли в следующий раз побольше, чтобы иметь повод хоть о чем-то волноваться. Но не уверена, что три дня нищеты и голода до получки сумеют пошатнуть мою депрессию. Я сижу в ней плотно, как мумия в саркофаге.

Зачем-то я поднимаю телефонную трубку и слушаю длинный гудок. Аппарат работает, просто мне никто не звонит, кроме Лили. Вечером она объявится, снова начнет благодарить, отрабатывать подачку. Я буду отнекиваться, но у меня не хватит духу ей сказать, что деньги я даю не от жалости, не от доброты своей великой, не из любви к мужу, которому я официально верю, единственная во всем мире. И на Никиту мне тоже наплевать. Нет, я помогаю им по одной-единственной причине — мертвым деньги не нужны.

* * *

Ирина Полякова уже неделю жила одна, а все никак не могла привыкнуть возвращаться в пустую квартиру. Казалось диким находить вечером все так, как ты оставила утром, и от прозрачной холодной тишины делалось не по себе. Она не жила одна с тех пор… Да, в общем, никогда она одна не жила, и теперь свобода не то чтобы пугала, а так, была интересна, но неудобна, словно красивое платье не по росту.

За день воздух в квартире нагрелся, Ирина отворила форточки, отметила, что кое-где мебель подернулась тонким слоем пыли, надо бы протереть, но не станешь же, в самом деле, для самой себя стараться. И готовить для себя тоже не будешь, и не потому, что лень, а просто дико.

Улыбнувшись своим бунтарским мыслям, Ирина стянула платье и отправилась в ванную. Это тоже было ново — разгуливать по дому в чем мать родила.

Ирина встала под душ, включив его на полную мощность. Надо пользоваться, пока не перекрыли горячую воду, что домоуправление делает летом с завидным постоянством. Струи воды стучали по синей пластиковой шапочке, навевали разные приятные мысли. Это сумасшедшее лето скоро пройдет, а там оглянуться не успеешь, как декрет, и минимум на год можно забыть о рабочих неурядицах. Хотя минимум или максимум — это еще большой вопрос. Жизнь может так повернуться, что ей придется стать основной добытчицей в семье.

В июне ее муж Кирилл переболел пневмонией. Официально его болезнь не признали следствием работы на ликвидации Чернобыльской аварии, но лечащий врач при выписке дал направление в санаторий и порекомендовал как следует подумать насчет труда в горячем цеху. Сколько