Автобиография - Маргарет Тэтчер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои учителя были таковыми по призванию, и их все очень уважали. Школа была достаточно маленькой – примерно 350 учениц, – чтобы можно было знать всех учителей и друг друга. Девочки в основном были из семей среднего класса, но род занятий их родителей разнился весьма существенно. Моя самая близкая подруга каждый день приходила из деревенского поселка в десяти милях от города, где ее отец работал строителем. Я иногда ходила в гости к ее семье. Ее родители не меньше, чем мои, стремились пополнить образование своей дочери и брали нас на прогулки по окрестностям, знакомя с названиями диких цветов и птиц, и учили нас различать птиц по голосам.
Учитель истории мисс Хардинг чрезвычайно любила свой предмет и привила и мне вкус к нему, но, к сожалению, я никогда до конца его не развила. Я обнаружила, что с абсолютной ясностью помню ее рассказ о битве в Дарданеллах, когда очень много лет спустя, уже будучи премьер-министром, я шла по полям трагических сражений Галлиполли.
Но главное педагогическое влияние на меня, несомненно, оказала мисс Кэй, учитель химии, в которой я решила специализироваться. Это не было необычным – во всяком случае, в женских школах, даже перед войной, – когда девочки всерьез заинтересовывались наукой. Мой природный интерес к научному миру подстегивали сообщения о научных достижениях в сфере расщепления атома и разработки пластмассы. Было очевидно, что открывается совершенно новый научный мир. Я хотела быть его частью. Кроме того, поскольку я знала, что мне нужно будет самой зарабатывать себе на жизнь, мне казалось увлекательным работать в этой сфере.
Поскольку мой отец бросил школу в тринадцать лет, он был настроен сделать все, чтобы я смогла получить настоящее образование. Мы вместе ходили слушать лекции Ноттингемского университета на тему текущих международных событий, которые регулярно читались в Грэнтеме. После лекции наступало время задавать вопросы, и я и многие другие активно принимали в этом участие. Особенно отчетливо я помню вопросы местного представителя ВВС Великобритании, командира авиационного крыла Миллингтона, который на дополнительных выборах в конце войны прошел в парламент от Челмсфорда как представитель партии левого крыла «Содружество», представлявшей средний класс и входившей в коалицию Черчилля.
Мои родители всегда следили за моими школьными успехами. Домашнее задание всегда должно было быть выполнено – даже если приходилось делать его воскресным вечером. Во время войны, когда девочки из Кэмденской школы были эвакуированы в Грэнтем и в школе ввели посменное обучение, мы должны были ходить на уроки и в выходные дни. Отец, самоучка и потому жадный до чтения человек, всегда обсуждал, что мы читали в школе. Однажды он обнаружил, что я не знакома с поэзией Уолта Уитмена; это было быстро исправлено, и Уитмен и по сей день остается моим любимым автором. Меня также поощряли к чтению классики – сестры Бронте, Джейн Остин и, конечно, Диккенс: «Повесть о двух городах» последнего, с его яркой политической изюминкой, понравилась мне больше всего. Мой отец был еще подписан на философский журнал Хибберта, но он мне показался слишком сложным.
Помимо дома, церкви и школы, в моей жизни был еще и сам Грэнтем. Мы чрезвычайно гордились нашим городом, знали его историю и традиции и были рады являться частью его жизни. Грэнтем основан во времена саксонов, хотя лишь норманны превратили его в важный региональный центр. В двадцатом столетии Большая северная дорога изменила маршрут и пролегла через наш город, буквально обозначив Грэнтем на карте. Линии коммуникации всегда были жизненными артериями города. В восемнадцатом веке был вырыт канал, чтобы доставлять в Грэнтем кокс, уголь и гравий и вывозить из него зерно, солод, муку и шерсть. Но настоящая экспансия началась с приходом железной дороги в 1850 году.
Самой внушительной структурой в нашем городе, которую я уже упоминала, была башня церкви Святого Вульфрама, ее было видно отовсюду. Но самыми характерными и значительными для нас оставались восхитительная Викторианская ратуша и, напротив нее, статуя самого знаменитого сына Грэнтема – сэра Исаака Ньютона. Отсюда, с холма Святого Петра, начинались шествия в День Памяти по направлению к церкви Святого Вульфрама. Я обычно смотрела из окон бального зала ратуши, как шествовали (следуя за оркестром Армии Спасения и оркестром локомотивостроительного завода «Растон и Хорнби») мэр, альдермены и члены местного управления в мантиях и с регалиями, а за ними группы бойскаутов («Младшие», «Волчата», «Бригада мальчиков», «Герл-гайды»), масоны, ротарианцы, Торговая палата, рабочие клубы, профсоюзы, Британский легион, солдаты, летчики, Красный Крест, «Бригада скорой помощи Иоанна» и представители всех организаций, обогащавших нашу городскую жизнь. С этого же холма каждый год во второй день Рождества мы смотрели на встречу одетых в розовые куртки охотников общества «Бивор», сопровождаемую традиционной выпивкой, и шумными возгласами провожали их на охоту.
1935 год стал особенно памятным для города. Мы отпраздновали серебряный юбилей Короля Георга и столетие Грэнтема в качестве города. Лорд Браунлоу, чья аристократическая семья (Кастс) наряду с семьей Мэннерс (герцоги Рутланда) была прославленными покровителями города, стал мэром. Весь город вдоль главных улиц был ярко украшен голубыми и золотыми (цвета города) вымпелами. Улицы соревновались в красочности, пытаясь превзойти одна другую. Я помню, что улица Вер Корт, на которой жили самые бедные семьи, была восхитительно украшена. Все старались изо всех сил. Духовые оркестры играли целый день, и грэнтемский «карнавальный оркестр» – смелое нововведение, позаимствованное из Соединенных Штатов и названное «Грэнтемские имбирские пряники», – добавил веселья. Школы приняли участие в большой концертной программе на открытом воздухе, и, под бдительным оком жены директора мужской школы, мы промаршировали в строгой формации, образуя буквы Г-Р-Э-Н-Т-Е-М. Довольно кстати я стала частью «М».
Мой отец был членом совета местного управления, председателем городского комитета по финансам, затем альдерменом[2] и, наконец, в 1945–1946 гг. мэром, так что я многое знала о городских делах и лицах, в них вовлеченных. Политика была частью городских обязанностей, а партия была на втором месте по важности. Мы уважали наших знакомых членов совета – лейбористов, и, несмотря на битвы в совете или конкуренцию во время выборов, они приходили в наш магазин безо всякой фанатической озлобленности. Отец понимал, что у политики есть границы, – понимание, доступное далеко не всем политикам. Его политический стиль лучше всего, наверное, может быть охарактеризован как «старомодный либерализм». Личная ответственность была его девизом, а «здоровые финансы» – его страстью. Он обожал сочинение Джона Стюарта Милла «О свободе». Как многих других бизнесменов, его некоторым образом отталкивало то, что Либеральная партия признавала коллективизм. Он поддерживал совет в качестве кандидата от налогоплательщиков. В те дни, до того как единые общеобразовательные школы стали насущным вопросом и до того как лейбористские политики продвинулись в местные органы управления, работа местных советов воспринималась, по сути, как беспартийная. Но я помню отца исключительно как стойкого консерватора.
Я до сих пор с большой горечью вспоминаю день 1952 года, когда лейбористы, победив на выборах в совет, не избрали моего отца альдерменом. Это действие тогда вызвало абсолютное порицание, ибо интересы партии были поставлены выше общественных интересов. Не забуду я и достоинство, с которым держался отец. После голосования он взял слово: «Почти девять лет я с честью носил эту мантию, и сейчас, надеюсь, с честью она и низложена». А позднее, получив сотни сообщений от друзей, сторонников и даже старых оппонентов, он сделал такое заявление: «Хоть я и упал, я упал на ноги. Я могу сказать, что я был счастлив быть избранным, и я счастлив быть отвергнутым». Годы спустя, когда нечто довольно похожее случилось со мной и когда мой отец давно уже умер, я постаралась следовать его примеру в том, как он оставил общественную жизнь.
Но мы забегаем вперед. Наверное, главным интересом, который мой отец и я разделяли, когда я была ребенком, была жажда знаний о политике и общественных делах. Мы каждый день читали «Дэйли Телеграф», раз в неделю «Методист Рекордер», «Пикчер Пост» и «Джон О’Лондонс Уикли», и пока мы были маленькие, нам покупали «Детскую газету». Иногда мы читали «Таймс».
А затем пришел день, когда отец купил наш первый радиоприемник – «Филипс», из тех, что сегодня можно найти в непретенциозных антикварных магазинах. Я знала, что он собирался его купить, и в предвкушении почти всю дорогу из школы домой бежала. Я не была разочарована. Радио изменило нашу жизнь. С тех пор она больше не крутилась лишь вокруг «Ротари», церкви и магазина, главными стали новости по радио. И не просто новости. Во время войны после воскресных девятичасовых новостей передавали «Постскрипт», короткую передачу на злободневные темы. Часто ее вел Дж. Б. Пристли, обладавший уникальным даром прятать левые взгляды под маской надежной, практичной доморощенной северной философии, а иногда американский журналист Квентин Рейнольдс, который саркастически называл Гитлера «господин Шиклгрубер», используя одну из его фамилий. Еще мы слушали «Мозговой траст», часовую дискуссию четырех интеллектуалов о текущих проблемах, среди них самым знаменитым был профессор С. Э. М. Джоад, чей ответ на любой вопрос начинался с «Это зависит от того, что вы имеете в виду под…». Вечером в пятницу передавали комментарии людей вроде Нормана Биркетта в цикле программ под названием «Столкновение». Я любила радиокомедию «Итма» за крылатые словечки, которые все еще в ходу, и за набор персонажей, таких как уборщица Мона Лотт с ее знаковой фразой «Это так весело, что я продолжу».