Лисья нора - Айвен Саутолл

— Он там. Я его слышу. Он жив.

Дядя Боб с силой прижал кулаки к глазам. Тетя Кэт, должно быть, догадалась о его слезах, но дети так никогда и не узнали, что и взрослые мужчины иногда плачут. Они не слышали, как он давился от рыданий, потому что ликование их было слишком громким.

Глава восьмая

Еще четыре фута

В шурфе повис на шпагате фонарик Хью.

— Мы спускаем тебе фонарик, — донесся голос дяди Боба, — затем мы его снова подымем и измерим длину шпагата. Чтобы узнать, на какой глубине ты находишься.

Дядя Боб положил бревно на середину отверстия и начал спускать фонарик ровно в центре этого бревна, чтобы он не цеплялся за Корни, которые длинными костлявыми пальцами торчали из стенок колодца. Фонарик спускался, медленно вращаясь, и был похож на бледно-желтый глаз или бледно-золотой шарик, а то и на летающую тарелку или что-нибудь другое, что порой в сумерках движется по направлению к земле. Затем шпагат за что-то зацепился, и фонарик заметался взад-вперед, а вместе с ним метался, как мечутся волны на берегу, и луч света. Забавно было наблюдать за ним. Когда свет находился непосредственно над ним, Кен его чувствовал.

— Что случилось? — спросил дядя, Боб.

— Он дальше не спускается.

— Ты не можешь до него дотянуться?

— Я боюсь встать. Если я встану, я могу провалиться. Тут какая-то жижа.

— А ты смог бы до него дотянуться, если бы встал?

— Думаю, нет, дядя Боб. По-моему, он слишком высоко.

Дядя Боб попытался освободить зацепившийся было фонарик, и луч света снова заметался как безумный.

— Не получается, — сказал дядя Боб. — Ты поосторожней там внизу.

Он потянул сильнее, шпагат разорвался, луч света, как живой, нырнул вниз. Он ударил Кена по плечу и упал всего в нескольких дюймах от его рук. Удар был болезненным и напомнил ему о затаившейся в груди небольшой боли, про которую он все время пытался забыть, но сердце, пожалуй, стало биться ровнее, да и зубы перестали стучать как в лихорадке, и ему стало легче говорить. Фонарик в руках превратил его из испуганного зверька опять в мальчика.

— Фонарик у меня! — крикнул он.

— Молодец! Поводи им из стороны в сторону. Это поможет нам определить, как глубоко ты забрался. Оказывается, ты не так далеко, как мы думали.

Кен поводил фонариком, как ему было велено, и дядя Боб, словно удивившись, с казал:

— Отлично. Значит, не больше тридцати футов.

— Но должно ведь быть шестьдесят! — воскликнул Кен.

— Почему это?

— Шестьдесят, — стоял на своем Кен, — Должно быть шестьдесят.

— С чего ты взял?

— Ведь это шурф. Это — шурф китайцев.

— Господи боже, парень! Что ты говоришь? Конечно, нет.

— Нет, это — шурф китайцев. Я знаю.

Голова и плечи дяди Боба, которые Кен все время видел, вдруг куда-то исчезли. Голоса стихли. Кен больше их не слышал.

— Я уверен, что это — шурф, — пробормотал он про себя. — И им это тоже известно. Они опять лгут.

— Кен! — Снова дядя Боб, — Мы бросим тебе веревку. Ты умеешь вязать морской узел?

— А что такое морской узел?

— Ладно, не беспокойся. Я сам его завяжу. На конце веревки будет петля. Ты наденешь эту петлю себе на ноги, как надевают штаны, и подтянешь ее до подмышек. Она должна быть крепко затянута. Если получится не очень крепко, я сделаю петлю меньше. Понятно?

— Да, дядя Боб.

— Через минуту мы спустим веревку. А пока старайся поменьше двигаться.

— Почему, дядя Боб?

— Что почему?

— Почему мне нельзя двигаться?

Наступило молчание, которое Кену не понравилось. Он понял, что что-то не так. Затем дядя Боб сказал тем же монотонным голосом (звучащим глухо в колодце), которым некоторое время назад говорила и тетя Кэт:

— Если это шурф, Кен, а мы вовсе так не думаем, он должен быть глубиной в шестьдесят футов. Ты не на глубине в шестьдесят футов, ничего подобного. И то, что ты не переломал себе ноги или еще что-нибудь, дает основание предположить, что ты упал на что-то мягкое, по-видимому на пробку из перегноя, под которой находится грязь или вода. Я не уверен, парень, я могу только догадываться: на что-то мягкое, вроде сена. Ты должен всеми силами стараться не шевелиться, чтобы то, что находится внизу, тоже не пришло в движение. Ясно?

— Да, дядя Боб.

— Молодец… Ты не голоден? Может, хочешь что-нибудь пожевать?

— Хочу, дядя Боб. Спасибо.

— Мы привяжем к веревке пакетик с орешками, поэтому, когда веревка спустится, не забудь его снять.

— Спасибо, дядя Боб.

Голова и плечи снова исчезли из похожего на вырванную страницу отверстия, куда проникал дневной свет, пропали и голоса. Кен больше ничего не слышал. (Дядя Боб сказал: «Не нравится мне, что парень такой вежливый. Это меня беспокоит. Это неестественно».)

Кен обвел лучом фонарика свою темницу. Наверху она была прямоугольной формы и узкая. Еще совсем недавно он сам думал, что люди, вероятно, смотрели в нее, как в могилу. Такой она была узкой. Он видел могилы по телевидению. Правда, эта была, скорей, похожа на пещеру, не пещера, а похожа на пещеру. В одном месте она обвалилась. Часть земли много лет назад сорвалась со стены и рухнула в глубину, где тьма была такой густой, как деготь в котле.

Место это обмыло водой. Кен заметил, что иногда вода поднималась гораздо выше того уровня, на котором он сейчас сидел, робея, нервничая и напряженно прислушиваясь к каждому звуку и каждому хлюпанью. Будем рассуждать логично, приказал он себе. Стоит сухой сезон, сказала Джоан. Им повезло, что у них в запруде есть вода. Дядя Боб добавил, что их ручей на самом деле родник. Возможно, в дождливую пору, зимой например, родник превращается в ручей, вода разливается, просачивается в шурф и уходит на много футов вниз, под жижу. Если бы сейчас были дожди…

— Я бы утонул. Умер.

Кену стало страшно. Умер, как дедушка. Как тетя Пру. Как Питер Кэррол, который упал из автобуса.

— Кен, я спускаю веревку.

Кен осветил фонариком мрак, откуда когда-то рухнул кусок земли. Это место выглядело так, будто какое-то необычное, огромное, подземное существо, которое любило есть землю, откусило кусок шурфа. Кену казалось, что он видит следы зубов, слышит, как щелкнули челюсти, хрустели зубы, перетирая породу. Это существо отгрызло от стены шурфа кусок в четыре-пять футов, но потом у него, по-видимому, затупились зубы.

— Кен, можешь дотянуться до веревки?

Свет упал на породу, промытую водой за многие-многие годы. Она была какого-то серого или, скорей, песчаного цвета. Кен не мог оторвать от нее глаз.

— Кен, я уверен, что веревки достаточно. Она на дне. Не держи ее там, парень. Иначе твои орешки размокнут. Кен!

— Да, дядя Боб.

— Ты меня слышишь?

— Да, дядя Боб. Веревка здесь. Она достаточной длины.

— Тогда надевай ее. Продень петлю себе под мышки.

Кен был в растерянности. Он хотел еще что-то сказать, но позабыл, что именно.

— С мальчишкой что-то неладное. Он, наверное, ушибся… Что происходит там, внизу?

— Дядя Боб, — вдруг взорвался Кен, — вы стали богатым!

— Я… что?

— Богатым, богатым! Здесь, внизу, золото.

— Ради бога, парень, думай о веревке. Надевай петлю.

— Здесь золото. Я его вижу. Крупинки золота в породе. Тысячи крупинок, и все сияют. Честное слово, дядя Боб. Правда!

— Будь там даже королевские драгоценности, парень, мне плевать на них. Надевай веревку. Сейчас же!

— Послушайте, дядя Боб. Это шурф китайцев. Мне он снился. И во сне было сказано: еще четыре фута. Только получилось все немного по-другому. Золото не на дне шурфа, а в его стене. На глубине в четыре фута. Они пропустили его, когда копали вниз.

— Надевай веревку!

Приказ сменился криком тревоги. Дядя Боб, по-видимому, поскользнулся, но каким-то образом удержался на ногах, однако на шурф вдруг обрушился град камней, а от стен стали отскакивать кусочки грязи, которые, падая вниз, взметнули целое облако пыли, закрывшее прямоугольник света. Кен сжался, втянув голову в плечи, и на него посыпались осколки камней, кусочки грязи, заплесневелая листва, сучки и колючки. И снова крик:

— Кен! Кен! Как ты там?

Он был не в силах ответить, потому что его завалили тысячи комочков грязи, похожих на песчинки, пыль и беспрерывный шорох и стук, а тот мир, который был освещен солнцем, был так далеко, что он, не хотел иметь с ним ничего общего. Этот мир засыпал его грязью, а когда начинал разговаривать, то кричал, спорил и лгал. Он оставил без внимания его слова о чудесном открытии и ничего не ведал о противной боли у него в груди.

И тогда он заплакал.

Дядя Боб, дрожа, припал к земле, возле края шурфа, но все же на расстоянии фута-двух от него. Он уже было решил, что все кончено, что он тоже надает, но ему удалось схватиться за обрубок куста ежевики, из-за чего он колючками порезал себе правую руку. Если бы он упал, подумал он, он бы разбился. Мужчине ведь не подпрыгнуть так на подушке из перегноя-, как мальчику.