Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

– Леди Веспасия, – сказал он довольно официальным тоном, словно они были всего лишь знакомыми.

Однако ее имя мужчина выговорил с нежностью – в конце концов, оно имело древнеримское происхождение, о чем она узнала от него столько лет назад. Император Веспасиан отнюдь не был героем.

Следовало ли и ей держаться с ним столь же официально? Ведь когда-то их объединяли надежда, страсть и трагедия. Это было похоже на отречение.

Поблизости никого не было.

– Марио…

Так странно было произносить это имя вновь. В последний раз Веспасия шептала его в темноте. Тогда в горле у нее стоял комок, а лицо заливали слезы. В Рим входили французские войска. Мадзини сдался, чтобы спасти людей. Гарибальди ушел на север, в направлении Венеции; его беременная жена сражалась рядом с ним, одетая в мужскую одежду, с ружьем в руках. Вернувшийся Папа одним росчерком пера отменил все реформы и упразднил все свободы.

Но это было в прошлом. А Италия впоследствии объединилась – по крайней мере, эта мечта нашла свое воплощение.

Корена пристально всматривался в лицо своей давней возлюбленной. Она надеялась не услышать от него слов о ее немеркнущей красоте; для него ее красота никогда не имела значения.

Может быть, ей нужно что-нибудь сказать, чтобы опередить его? Какая-нибудь банальность была бы сейчас невыносима. Но если она заговорит, то никогда не узнает… Времени для игр не оставалось.

– Я часто представлял нашу встречу, – сказал наконец Марио. – Никогда не думал, что она может произойти… вплоть до сегодняшнего дня. – Он едва заметно пожал плечами. – Я приехал в Лондон неделю назад, и все это время, находясь здесь, не мог не думать о вас. Никак не мог решить, следует ли разыскать вас или лучше не тревожить душу. Затем кто-то упомянул ваше имя, и прошлое вернулось ко мне, как будто все это произошло вчера, и я ничего не мог с собой поделать. Я подумал, что вы будете здесь.

Он окинул взглядом великолепный зал с его гладкими колоннами и ослепительными люстрами, наполненный музыкой и смехом. Веспасия прекрасно понимала, что он хотел сказать. Это был ее мир – мир денег и привилегий, добытых кровью. Может быть, они и были заработаны в далеком прошлом, но отнюдь не этими мужчинами и женщинами, собравшимися здесь.

Леди Камминг-Гульд легко могла бы возобновить старый спор, но не хотела этого. С таким же отчаянием, как и он, Веспасия верила в революцию в Риме. Во время осады она дни и ночи трудилась в госпиталях – ухаживала за ранеными, приносила солдатам воду и еду, а потом даже стреляла из ружья, стоя плечом к плечу с последними защитниками. И она поняла, почему, когда Марио пришлось выбирать между любовью и республикой, он выбрал свои идеалы. Душевная боль от этого так никогда и не покинула ее до конца, даже по прошествии всех этих лет. Но если б он сделал другой выбор, было бы еще хуже. Веспасия не могла любить его точно так же, поскольку знала, во что он верил.

Она улыбнулась ему в ответ.

– У вас есть преимущество. Я никогда, даже в самых безумных грезах, не думала встретить вас здесь, рядом с принцем Уэльским.

Взгляд его смягчился, глаза увлажнились. Вспомнились старые шутки.

– Туше́, – признал Марио. – Но сегодня поле битвы повсюду.

– Так было всегда, – отозвалась пожилая леди. – Здесь все сложнее. Немногие вещи так же просты и понятны, какими они представлялись нам тогда.

Корена не сводил с нее глаз.

– Они были просты и понятны.

Как мало он изменился внешне, подумалось ей: всего-то лишь поседели волосы, появились едва заметные морщины… По всей вероятности, он стал мудрее, и наверняка его тело покрывали шрамы, но былые надежды и мечты явно не умерли у него в душе.

Леди Камминг-Гульд забыла, что любовь может быть такой всепоглощающей.

– Мы хотели республику. Право голоса народу, землю бедным, дома бездомным, больницы страждущим, свет заключенным и безумным. Это было легко представить, легко осуществить, если б у нас была власть… в течение короткого промежутка времени перед возвратом тирании.

– У вас не было для этого средств, – напомнила она ему.

Он заслуживал того, чтобы ему говорили правду. В конце концов, пришли бы французские войска или нет, республика все равно пала бы, поскольку у нее не хватило бы денег для поддержания ее тщедушной экономики.

Кровь бросилась Марио в лицо.

– Я знаю.

Он окинул взглядом роскошный зал, все еще наполненный музыкой и гомоном.

– Одних только имеющихся тут бриллиантов нам хватило бы на несколько месяцев. Как вы думаете, сколько денег тратится в неделю на проведение подобных банкетов? Сколько несъеденной еды потом выбрасывается за ненадобностью?

– Достаточно для того, чтобы накормить бедноту Рима, – ответила Веспасия.

– А бедноту Лондона? – спросил ее друг с усмешкой.

– Для этого недостаточно, – ответила она, и в ее голосе прозвучала горечь.

Корена молча смотрел на праздную толпу. Его лицо выражало усталость. Усталость от долгой борьбы со слепотой и глухотой человеческих сердец. Пожилая леди наблюдала за ним, понимая, о чем он думал все эти годы в Риме, и не сомневаясь в том, что эти мысли не дают ему покоя и сейчас. Тогда был Папа со своими кардиналами, теперь – принц со своими придворными, поклонниками и прихлебателями… Это была корона Британии и ее империи, а не тройная тиара Папы, но все остальное было то же самое: блеск и безразличие, бездумное употребление власти, человеческие слабости…

Зачем он приехал в Лондон? Хотела ли Веспасия знать это? Вероятно, нет. Это была сладостная минута. Здесь, в этом шумном, сверкающем зале, она ощущала лицом тепло римского солнца, видела пыльные улицы и чувствовала, как содрогаются камни мостовой под ногами легионеров под красными гребнями шлемов, марширующих с высоко поднятыми орлами, завоевавших все известные в те времена земли, выкрикивая: «Да здравствует Цезарь!» Она вновь оказалась там, где бросали на растерзание львам христианских мучеников, сражались гладиаторы, был распят вверх ногами святой Петр, расписывал Сикстинскую капеллу Микеланджело… И не хотела, чтобы настоящее затмевало прошлое. Оно было слишком дорого ей, слишком глубоко вплеталось в ткань ее грез. Нет, она не будет ни о чем спрашивать Марио.

В этот момент, прервав ее ностальгические воспоминания, к ним приблизился мужчина по фамилии Ричмонд. Он радостно поприветствовал их с Кореной и представил свою супругу, а спустя несколько секунд к ним присоединились Чарльз Войси и Торольд Дисмор, и беседа приняла общий характер. Она была вполне тривиальной, пока миссис Ричмонд не заговорила о древней Трое и сенсационных открытиях Генриха Шлимана. Усилием воли Веспасия вернула себя в настоящее.

– Замечательно, – согласился Дисмор. – Упорство этого человека достойно всяческих похвал.

– А найденные им артефакты? – с воодушевлением продолжала миссис Ричмонд. – Маска Агамемнона, ожерелье, принадлежавшее, по всей видимости, Елене… Это трудно вообразить! Персонажи древних легенд были столь же реальны, как обычные смертные люди из плоти и крови.

– Возможно, – сдержанно произнес Войси.

– О, я почти уверена в этом! – запротестовала женщина. – Вы читали эти замечательные статьи Мартина Феттерса? Вот поистине блестящий ученый. Он все подробно разъясняет доступным нам языком.

Возникла пауза.

– Да, – неожиданно сказал Дисмор. – Это большая утрата.

– О! – Лицо миссис Ричмонд залилось краской. – Я совсем забыла. Это ужасно… Мне очень жаль. Он… упал…

Она запнулась, явно не зная, что сказать дальше.

– Разумеется, он упал, – с раздражением произнес Торольд. – Одному Богу известно, о чем думали присяжные, вынося свой вердикт. Откровенная нелепость! Но апелляционный суд наверняка его отменит.

Он взглянул на Войси, Ричмонд тоже повернул голову в его сторону. Чарльз молча смотрел на них, а на лице Марио появилось изумленное выражение.

– Извините, Корена, пока я не могу высказать свое мнение. – Лицо Войси побледнело, а губы сжались. – Почти наверняка я буду одним из судей, призванных рассмотреть эту апелляцию. Насколько мне известно, этот проклятый полицейский Питт – амбициозный и безответственный человек, испытывающий неприязнь к знатным и состоятельным людям. Он использует власть, которой наделен в силу занимаемой им должности, чтобы демонстрировать свои возможности. Его отец был выслан за воровство, и это до сих пор не дает ему покоя. Его действия – своего рода месть обществу. Нет ничего ужаснее высокомерия невежественного человека, облеченного теми или иными полномочиями.

У Веспасии было ощущение, будто ей нанесли пощечину. Несколько секунд она не находила слов. В голосе Войси звучал гнев, а глаза его горели огнем. Хотя ее гнев был ничуть не меньшим.

– Я и не предполагала, что вы знакомы с ним, – произнесла она ледяным тоном. – Но я убеждена, что судья обязан судить любого человека, независимо от его происхождения или социального статуса, только на основании свидетельств, проверенных самым тщательным образом. Вы не должны допускать, чтобы на выносимое вами решение влияли слова и поступки других людей, и тем более ваши чувства. Правосудие одинаково для всех, или это не правосудие вовсе. – В ее словах сквозил откровенный сарказм. – Таким образом, вынуждена предположить, что вы знаете его гораздо лучше, чем я.