Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

– Необходимо, чтобы я остался в бизнесе. – Голос Сиссонса слегка возвысился на фоне гула голосов и отдаленных звуков ритмичной музыки. – Я должен быть уверен в том, что соберу все свои долги… чтобы иметь возможность продолжать платить им.

Принц озадаченно смотрел на него.

– Разумеется. Да… пожалуй. Это очень похвально.

У Сиссонса судорожно дернулся кадык.

– Абсолютно все… сэр.

– Да… конечно.

Наследник британской короны выглядел совершенно несчастным. Его стремление выбраться из этого нелепого положения было очевидным.

Рэндольф Черчилль взял на себя смелость вмешаться в ситуацию. Веспасию это не удивило. Она знала об их длительных отношениях с принцем Уэльским, которые со временем претерпевали радикальные изменения. Черчилль возненавидел принца лютой ненавистью из-за дела Эйлсфорда в 1876 году, когда тот вызвал его на дуэль на пистолетах, которая должна была состояться в Париже, поскольку в Англии дуэли находились под запретом. Шестнадцать лет назад принц публично отказался переступать порог дома всех тех, кто принимал у себя Черчиллей, и впоследствии почти все эти люди были подвергнуты остракизму.

Постепенно страсти улеглись, и Дженни Черчилль, жена Рэндольфа, настолько очаровала принца, что стала одной из множества его любовниц. Он стал охотно ужинать в их доме на Коннот-плейс и дарил ей дорогие подарки, а Рэндольф вновь вернул себе его расположение. Помимо того что он был назначен спикером палаты общин и канцлером казначейства – то есть получил две высших должности в стране, – Черчилль стал ближайшим доверенным лицом принца, участвовал вместе с ним во всех официальных и увеселительных мероприятиях, давал ему советы и пользовался полным его доверием. И вот теперь он пришел на помощь своему патрону.

– Все правильно… э-э-э… Сиссонс, – бодро произнес он. – Только так и можно управлять бизнесом. Но сейчас время для развлечений. Выпейте еще шампанского, оно превосходно.

Затем он повернулся к королевскому наследнику.

– Должен поздравить вас, сэр, прекрасный выбор. Понять не могу, как вам это удается.

Лицо принца просветлело. Перед ним был его человек, на которого он мог положиться не только в политическом, но и в социальном плане.

– Великолепно, не правда ли? – спросил он.

– Превосходно, – с улыбкой согласился Черчилль.

Это был мужчина среднего роста, с правильными чертами лица и с длинными, закрученными вверх усами, которые выделяли его среди других, одетый с большим вкусом и отличавшийся безупречными манерами.

– Мне кажется, оно требует того, чтобы закусить его чем-нибудь сочным. Может быть, распорядиться, чтобы вам прислали закуски, сэр?

– Нет-нет, я пойду вместе с вами. – Принц Уэльский с радостью ухватился за возможность прервать неприятный разговор. – Кстати, мне нужно побеседовать с французским послом. Хороший парень. Извините нас, Сиссонс.

Он повернулся и удалился в сопровождении Черчилля – настолько поспешно, что Сиссонсу не оставалось ничего иного, кроме как пробормотать что-то вполголоса и отправиться восвояси.

– Сумасшедший, – негромко произнес стоявший рядом с Веспасией Сомерсет Карлайл.

– Кто? – спросила она. – Этот сахарный человек?

– Вообще-то насчет него я тоже не уверен, – сказал политик с улыбкой. – Во всяком случае, он крайне нудный. Но если это безумие, то под замок надо посадить полстраны. Я имею в виду Черчилля.

– О да, конечно, – произнесла леди Камминг-Гульд небрежным тоном. – Но вы далеко не первый, кто говорит это. По крайней мере, теперь он знает, в чем заключается его преимущество. Вероятно, ситуация с Эйлсфордом послужила ему хорошим уроком.

– Знаете этого седого мужчину с пристальным взглядом? – спросил ее собеседник.

Веспасия посмотрела в указанном кивком направлении и затем снова повернулась к Карлайлу.

– Не помню, чтобы я видела его раньше, но он излучает почти евангельскую страсть.

– Это Торольд Дисмор, владелец газеты. Сомневаюсь, что ему понравились бы ваши слова о нем. Он республиканец и убежденный атеист. Но вы правы, в нем есть что-то от прозелита.

– Никогда не слышала этого имени. А я всегда считала, что знаю всех владельцев газет в Лондоне…

– Не думаю, чтобы вы когда-нибудь читали его издание. Оно вполне солидное, но Дисмор имеет обыкновение недвусмысленно выражать через него свои взгляды.

– В самом деле? – Она вопросительно подняла брови. – И почему это должно было мешать мне читать его газету? Я никогда не думала, что люди сообщают новости, не отфильтровав их через свои собственные предрассудки. Они у него сильнее, чем у большинства людей?

– Думаю, да. И он пропагандирует их при каждом удобном случае.

По спине пожилой леди пробежал холодок. Стоило ли удивляться? Она снова, на сей раз внимательнее, посмотрела на издателя. Пронзительный взгляд, мужественное, умное лицо, отражающее сильные эмоции… Он показался ей человеком, не привыкшим уступать в чем-либо кому бы то ни было, обладающим добрым нравом, но при этом чрезвычайно вспыльчивым и страшным в гневе. Но первое впечатление могло быть обманчивым.

– Не хотите познакомиться с ним? – спросил Карлайл, взглянув на Веспасию с любопытством.

– Возможно, – ответила она. – Но я определенно не хочу, чтобы он знал об этом.

Ее собеседник ухмыльнулся.

– Я позабочусь о том, чтобы он не узнал. Он будет уверен в том, что это его идея, и будет очень благодарен мне за помощь в ее осуществлении.

– Сомерсет, ваше поведение граничит с дерзостью, – сказала Веспасия, испытывая к нему прилив нежности.

Он был смелым, нелепым и непоколебимым в своих убеждениях. Под налетом легкомысленности в нем скрывалась своеобразная, утонченная натура. А леди Камминг-Гульд всегда импонировали эксцентричные люди.

Было уже за полночь, и Веспасия начала подумывать, имеет ли смысл оставаться здесь дольше, когда до ее слуха донесся голос, отбросивший ее на полстолетия в прошлое, в незабываемое римское лето: 1848 год, год революций, разразившихся по всей Европе. Это было бурное время, слишком короткое и наполненное эйфорией. Подобно лесному пожару, мечты о свободе захлестнули Францию, Германию, Австро-Венгрию и Италию. Но этим мечтам не суждено было сбыться. Рушились баррикады, гибли люди, священники и короли вновь обретали власть. Надежды на реформы были растоптаны солдатскими сапогами. В Риме это были сапоги французских солдат Наполеона III.

Пожилая леди даже не повернула головы. Это могло быть только эхо, игра воображения. Вероятно, это был голос какого-нибудь итальянского дипломата – возможно, из той же области и даже из того же города. Она думала, что забыла его, забыла тот беспокойный год, исполненный страсти и надежды, насыщенный смелостью и болью и завершившийся утратой…

После этого Веспасия приезжала в Италию, но больше никогда не была в Риме. Она всегда находила предлог, чтобы не заезжать туда, будучи не в состоянии объяснить почему. Это была отдельная часть жизни, далекая от ее замужества, Лондона и даже от недавних приключений с замечательным полицейским Томасом Питтом. Мог ли кто-нибудь вообразить, что Веспасия Камминг-Гульд, олицетворение аристократизма, связанная кровными узами с половиной королевских домов Европы, способна объединить усилия с сыном егеря, который стал полицейским? Но беспокойство по поводу того, что могут подумать о них другие, подорвало здоровье половины ее знакомых, лишив их радостей жизни.

Она все-таки повернулась на голос. Это было сильнее ее.

В десяти футах от пожилой дамы стоял мужчина примерно ее возраста. Когда они познакомились, ему было двадцать с небольшим. Он был стройным, темноволосым, гибким, словно танцовщик, с голосом, наполнявшим ее сны. Теперь же его волосы поседели, фигура стала чуть более грузной, но разлет бровей и улыбка оставались прежними.

Он беседовал с каким-то мужчиной и, словно почувствовав взгляд Веспасии, повернулся к ней. По его глазам нетрудно было догадаться, что он мгновенно узнал ее – без каких-либо сомнений или колебаний.

И тут Веспасия испугалась. Могла ли действительность соответствовать воспоминаниям? Не обманывалась ли она по поводу того, что произошло в реальности, путая желаемое с действительным? Напоминала ли она сейчас, хотя бы отдаленно, себя в молодости? Не лишили ли ее приобретенные с возрастом опыт и мудрость способности мечтать? Нуждалась ли она в том, чтобы увидеть его в расцвете молодости – с освещенным римским солнцем лицом, с ружьем в руке, стоящего на баррикаде, готового отдать жизнь за республику?

Мужчина направился в ее сторону. Леди Камминг-Гульд охватила паника, но выработанная годами самодисциплина не позволила ей двинуться с места. Он остановился перед ней, и ее сердце гулко забилось в груди. За свою жизнь она любила неоднократно – иногда со страстью, иногда со смехом, а чаще всего с нежностью, – но никого так, как Марио Корена.