В интересах революции - Сергей Антонов

– Что, страшно? – насмешливо спросил ЧК, пристально глядя в глаза пленнице.

Мало кому удавалось выдержать его тяжелый взгляд, но у Елены получилось. Первым отвернулся Корбут.

– Вы изменили делу партии, перешли на сторону идеологического противника, – заговорил он. – И будете наказаны. Жестоко наказаны – по заслугам. Однако я не зверь, поэтому изыскал возможность выделить вам отдельную камеру. По здешним меркам – номер люкс. Вы не против, если иногда вас будут посещать с ночными визитами наши лучшие охранники?

– Да пошел ты! – Елена справилась с приступом тошноты и обрадовалась тому, что может говорить четко и внятно. – Когда сюда придет Томский, в бордель запрут тебя самого. Ты уже покойник, понял?!

– Что ты знаешь о покойниках, дура? – зашипел комендант. – И что ты знаешь обо мне?

Дрожа от возбуждения, он встал и приблизился к стеллажу.

– После устроенной тобой заварухи тело моего отца так и не нашли. Его гробом стала эта банка! Смотри сюда!

Чеслав сорвал покрывало с самой большой емкости. Увидев обезображенную голову профессора Корбута, Елена машинально схватилась руками за живот, глаза у нее закатились, и она рухнула на пол. Из-под стеллажа вынырнула Шестера. Она обнюхала девушку, а потом лизнула ее в бледную щеку, чем несказанно удивила хозяина. Почувствовав укол ревности, Чеслав бережно накрыл банку тканью. Реакция Елены доставила ему удовольствие. Он наклонился, поднял с пола Шестеру и сказал ей на ухо:

– Это просто обморок. Скоро пройдет…

Худой седовласый старик с длинной бородой патриарха и собранными на затылке в хвост волосами стоял на коленях перед маленькой картонной иконой, освещенной трепещущим светом горящего фитиля, вставленного в жестяную плошку с машинным маслом. Тонкая ткань долгополого, похожего на рясу балахона не защищала от маленьких камней, устилавших пол комнатушки. Они впивались Владару в колени, но за долгие часы, проведенные в молитвах, кожа на них загрубела настолько, что старик почти не ощущал боли. Только легкое покалывание, помогавшее не отвлекаться от занятия, которому Владар посвятил последние тридцать лет.

Годы, избороздившие лоб глубокими морщинами, обесцветившие некогда голубые глаза и выбелившие голову, сделали Владара умудренным опытом человеком, но не приблизили к цели. Порой ему казалось, что Бог совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, но стоило только обратиться к нему с мучительно-сложными, наболевшими вопросами, как Создатель снова становился недосягаемым. И опять приходилось брести на свет очередной призрачной надежды.

Первое и последнее послание, заставившее пуститься в полный лишений и разочарований путь, Владар получил в Средней Азии. Там, где беспощадно палило солнце, добела выжигая горные вершины. Место, где это случилось, кто-то из коллег-ученых окрестил Периметром. Название прижилось, как и фраза «выйти за Периметр». Сотрудники секретного НИИ, проводившие эксперимент, иногда выбирались за Периметр. Жители затерянного в горах кишлака, попавшего в Периметр, такого права не имели. Их вообще никто ни о чем не спрашивал и с Декларацией прав человека не знакомил. Просто в один прекрасный день территорию в пять квадратных километров оцепили войска, и выйти за Периметр стало возможным только по спецпропуску.

Местные жители почти не говорили по-русски и редко покидали свой кишлак, поэтому не слишком обеспокоились неожиданной изоляцией от внешнего мира. Да и вряд ли кто-то из этих смуглых людей в цветастых халатах и украшенных затейливым орнаментом тюбетейках вообще понял, что произошло. Если в первые дни аборигены еще наблюдали за суетой людей из Большого Города у палаток, то потом утратили к приезжим всякий интерес.

Эксперимент начался, и местные жители исчезли. Стихли крики пастухов, гнавших баранов на высокогорные пастбища, перестали дымиться печи-тандыры, в которых аборигены выпекали свои пресные лепешки. Это обстоятельство никого не удивило – поставленный опыт давал прогнозируемые результаты. Требовалось их проанализировать и занести в отчеты. Доказать партии и правительству, что затраченные усилия и вложенные средства не пропали даром. Все шло по плану, и повисшую в Периметре тишину нарушало только рычание двигателей военных грузовиков.

Пребывая в твердой уверенности, что приносит Родине пользу, Владар, а тогда еще Владимир Кольцов, работал как одержимый. Наиболее оригинальные решения приходили к нему во сне. Возникшие идеи требовалось срочно занести на бумагу, и самым удобным временем для этого было ранее утро. Сидя на складном стульчике у палатки, он увлеченно рисовал в ежедневнике многоугольники бензольных колец. Однажды Владар так углубился в расчеты, что не сразу заметил, как к нему кто-то подошел. Он поднял голову, только когда услышал лепет ребенка. Черноглазое, похожее на смуглого ангелочка существо с забавными, спадавшими на лоб черными прядками волосами пыталось привлечь внимание бородатого дядьки с блокнотом в руке.

Босоногая казашка лет пяти пришла с матерью, ведя ее за руку. И Кольцов сразу понял, почему заговорить с ним пытается не сама женщина. Блокнот и ручка упали на песок. Девочка привела мать потому, что та была не в состоянии идти куда-либо самостоятельно. Вирус действовал, как и полагается, – безжалостно и безупречно. Ноги и руки женщины распухли, как колоды. Казалось, еще чуть-чуть, и покрасневшая кожа не выдержит, лопнет, забрызгав все вокруг зараженной кровью. Глаза у женщины превратились в узкие щелки, а из уголка рта на подбородок стекал тонкий ручеек слюны.

Кольцов, хоть и был защищен от заражения антидотом, вынести этого зрелища не мог. Он собирался броситься к женщине, но вместо этого рухнул на колени. На четвереньках вполз в палатку, отыскал респиратор, потом вернулся к девочке и нацепил маску ей на лицо. Однако та сорвала респиратор и заговорила на родном языке, показывая на мать и протягивая к ученому грязные ручонки. Кажется, просила помочь. Владар же, не отрываясь, смотрел на кулачок малышки. В нем что-то было зажато. Девочка что-то принесла.

Кольцов присел на корточки, погладил девочку по прямым смоляным волосенкам и, завладев ее рукой, разжал пальцы. Потом мать с дочерью ушли. Медленно двинулись по узкой, поднимающейся к вымершему кишлаку дороге навстречу выползающему из-за горных вершин солнцу. Босоногая малышка увела умирающую мать домой. Когда они скрылись за поворотом дороги, Владар зашелся рыданиями и принялся топтать свой блокнот. От сознания собственного бессилия, от невозможности исправить то, к чему приложил руку. От того, что до конца своих дней обречен вымаливать прощение у Бога и людей.

Давая согласие на участие в эксперименте, Кольцов убеждал себя в том, что он – теоретик. Даже когда выяснилось, что массовое производство антидота требует огромных затрат и было приостановлено, он продолжал упрямо твердить себе: все обойдется. Встреча с жертвами проекта «Немезида» опустила молодого ученого с небес на грешную землю. Владимир Дарвинович осознал, что никакой он не теоретик, а самый что ни на есть практик. Практик-убийца.

Когда слезы высохли, ученый разбудил руководителя проекта и сказался больным. Вид у него был и впрямь неважнецкий. Ему поверили, и в полдень Кольцов уже трясся в кузове военного грузовика, а вечером вылетел из Алма-Аты в Москву.

В институте он побывал только два раза: когда принес заявление об увольнении по собственному желанию и когда обходил с «бегунком» многочисленные инстанции родной конторы. Под пристальными взглядами руководителя института и людей с каменными лицами дал повторную подписку о неразглашении государственной тайны – как будто первой, накарябанной им при приеме на эту инфернальную работу, было недостаточно.

Потом были духовная семинария и маленький приход в Подмосковье. Бывший ученый стал священником, посредником между Богом и людьми. Прихожане были им довольны. Он и сам ощущал, что помогает им. Однако себе помочь так и не смог. Бог принимал от Владара молитвы за других, но никак не отвечал на мольбы самого священника.

Когда мир разлетелся на мелкие куски и люди ушли в метро, Кольцов посчитал это очередным испытанием неба лично для себя. Он продолжал искать Бога, блуждая по туннелям и станциям подземного лабиринта. Прошел через все ужасы метро, огромной клетки с запертыми в ней остатками человечества.

В конце концов он попал за решетку на Чеховской. Наблюдал за тем, как нелюди, украсившие себя трехконечной свастикой, уводили на казнь тех, кто, по их мнению, засорял метро, прислушивался к грохоту автоматов расстрельной команды, доносившемуся из туннеля, и ждал своей очереди. Но его неожиданно отпустили: даже бесы Рейха не смогли поднять руку на того, чьей судьбой лично распоряжался Всевышний.