Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

— Не гневи богов, — сердилась она, — апсары несут в себе искры небесного происхождения, а я только крестьянка, и от земли мне не оторваться.

Увы, она была права. Однажды я попытался заговорить с ней о возможностях другой жизни, о высоких полях, о могучей силе, пронизывающей мир. И, к моему удивлению, Нанди обиделась за своих односельчан. Она поняла только то, что я осуждаю их образ жизни.

Почему ты сам не хочешь жить в деревне, — спросила Нанди, капризно надув губы. — Почему ты не хочешь работать в поле? Ты молодой и сильный, тебя бы с радостью приняли в общину.

Я тружусь, тружусь каждый день.

Собираешь плоды и коренья в лесу? Это работа женщин. Наши мужчины с утра до вечера горбятся на поле, поливая посевы собственным потом, а ты сидишь у хижины и считаешь облака.

Это тоже труд. Труд ученичества. И он очень утомителен, поверь мне.

Но где плоды твоего труда?

Что я мог ей сказать? Какие доказательства привести? Ее мысли и чувства были точны и прозрачны, как маленький лесной водоем, который отражает небо и деревья. Иногда рябь переживанийдробила эту ясную картину. Среди солнечных бликов бродили темно-коричневые тени и прятали, берегли какие-то свои маленькие тайны. День за днем все глубже опускался я в омут своих мыслей и чувств, где клубились то ли обрывки снов, то ли непроявленные знаки будущего. И даже если бы я захотел, я бы не мог увлечь Нанди за собой. Поэтому я просто сказал:

Плодов моего труда нельзя ни увидеть, ни услышать, ни попробовать на вкус.

Ты смеешься надо мной, — решительно сказала Нанди и, легко поднявшись с земли, ушла не оборачиваясь, а я предался упражнениям, думая, что прорыть поливной канал легче, чем открыть в себе новые каналы для дыхания жизни, но никому в деревне этого не объяснить, даже Нанди.

Впрочем, деревне было не до меня. Под знойными лучами солнца, казалось, облупилась синяя эмаль неба. Обнажились сухие серые своды, словно мертвое ложе океана, покинутое водами. И травы, и кусты на поляне вокруг хижины, как и по всему лесу, окрасились в охристые цвета тревоги и умирания. От земли шел запах как от пепелища. В долине среди холмов оголилась красная земля, рассохлась, потрескалась, как кожа человека, брошенного на медленную смерть под полуденным солнцем. Скрылись птицы, лишь острый, грозный силуэт коршуна стоял в восходящих горячих воздушных потоках. Даже родничок меж камней, даривший мне радость своим журчанием, теперь едва сочился, процеживая сквозь мох свои животворные капли. Мне пришлось выкопать ямку и вставить туда пустые скорлупки кокосовых орехов, чтобы всегда иметь под рукой хоть небольшой запас скапливающейся в них свежей воды. Но лес начал страдать. Пальмы опускали все ниже свои огромные резные листья, как человек, сраженный отчаянием, опускает руки. Где-то в чаще тревожно кричали павлины. Иногда ветер приносил оттуда тошнотворно-сладкий запах трупов павших лесных антилоп.

Засуха обернулась страшной бедой для деревни. Солнце выжгло посевы риса. В деревне был кое-какой запас зерна, позволявший дотянуть до начала дождей. Но раджа, владевший этими землями, был полон решимости собрать причитавшуюся ему долю урожая. Однажды, гуляя у реки, в которой мы с Найди так любили купаться, я обнаружил, что вода покинула ее. Сухой белый песочек омывал костяки каких-то павших от жажды животных. Многие деревья стояли без листьев, трава потеряла мягкость и свежесть. Неподалеку от своей хижины я вдруг услышал удары барабана и заунывное пение, больше похожее на стон толпы. Пройдя через поредевший лес, я вышел к поляне и застыл в тени деревьев как вкопанный, поняв, что стал свидетелем таинства, видеть которое не дозволялось ни одному мужчине. На поляне было более двух десятков девушек в ярких, праздничных одеждах, умащенных сандаловой пастой.

Девушки танцевали — взявшись за руки, быстро шли по кругу, одновременно вскидывали руки, прогибались в талии и пели, все время пели, почти не раскрывая рта. Бой барабанчика, который держала одна из танцующих, стал все учащаться, все быстрее двигались босые ноги, изрезанные о сухую траву. Дыхание танцующих стало прерывистым, хриплым, по лицам текли капли пота, зрачки закатывались в трансе. Среди танцующих я увидел Нандини. Ее глаза сияли потусторонним страшным огнем безумства, губы покраснели, как от жарких поцелуев. Одна из девушек, не прекращая танца, сорвала с себя покрывало и, отбросив его в сторону, стала извиваться, как змея в любовном экстазе. Ее примеру последовали другие, в том числе и Нанди. Я впервые увидел ее крепкое тело — бедра, налитые женской силой, руки, вьющиеся змеями. Капли пота выступили в темно-коричневой ложбинке между зрелых грудей с задранными вверх сиреневыми сосками. Что-то тревожное, противоестественное было в этом танце любви, лишенном радости, больше похожем на человеческое жертвоприношение. Я чуть не вскрикнул, когда у Нанди подкосились ноги, и она упала голой спиной в колючую траву так, словно это было ложе из лепестков жасмина. Но она, кажется не почувствовала боли, потому что продолжала извиваться на земле, запрокидывая голову, словно в любовном томлении, прогибалась в талии и бесстыдно раздвигала ноги. Треугольник тени под нежной округлостью живота хищно кидался то вниз, то вверх.

Рядом с ней одна за другой простерлись в пыли другие девушки с оскаленными в страсти зубами и разметавшимися прядями волос. Я больше не мог смотреть на этот грубый, почти первобытный обряд, давно забытый в моей деревне и бесшумно повернул назад в чащу. Я понял, кому отдавались в страсти эти девушки, чью любовь призывали. Бог Индра — повелитель грозы и небесного огня должен был возгореться страстью при виде обнаженных девственных тел и пролить животворный дождь на иссохшуюся землю. Подобные обряды значат только одно: засуха стала нестерпимой и, если не помогут танцы, то последует кровавое жертвоприношение. Эхо барабанчика слилось с ударами сердца, заглушив все остальные звуки. В ноздрях стоял невесть откуда взявшийся запах крови. Страшные неявные предчувствия теснились в сознании до тех пор, пока оно само тихо и незаметно не пролилось из тела в манящий сумрак джунглей.

Меня нашли под вечер те самые девушки, которые исполняли ритуальный танец заклинания дождя. Нанди вместе с подругами привела меня в чувство, отвела податливого и неуклюжего, как щенка, в мою хижину и даже привела с собой какого-то крестьянина, знакомого с искусством врачевания. Он дал мне пожевать пряные зерна, а потом, насыпав на ладонь какого-то желтого порошка, вдул мне его поочередно в обе ноздри. После чего я чуть не расстался с жизнью от беспрерывного чихания. Но надо признать, что в голове у меня окончательно прояснилось, и я даже смог выпить кувшин молока, который держала наготове Нанди. Пока я смиренно лежал на циновках, девушка подмела мою хижину, залила свежено масла в светильник и сложила рядом с очагом охапку сухого хвороста. Я отстраненно следил за Нанди, хлопотавшей по дому, и думал, чем же все это кончится. Сомасундарам отпускал дочь беспрепятственно, считая, что молодой девушке в самом начале жизненного пути полезно поучиться у брахмана, стойкого в обетах, обуздывающего чувства постом и постоянными упражнениями. Хорошо, что он не догадывался, какая истинная причина заставляет его дочь проделывать такой длинный путь по обожженной солнцем тропинке к лесной хижине отшельника.

Я как-то спросил Нанди, не хочет ли она, чтоб я попросил Сомасундарама отдать ее мне в жены.

-- Это невозможно, — очень тихо сказала Нанди, прикрыв глаза длинными ресницами. — Ты принадлежишь к варне брахманов и, значит, отрешившихся от владения землей, богатством и властью. Никто из вайшьев не отдавал свою дочь замуж за брахмана. Если бы ты был крестьянином, ты бы получил меня за пару коров. Но ведь у тебя их нет! В деревне говорят, что вы унижаете своих девушек, выдавая их замуж без выкупа, просто обводя жениха и невесту вокруг священного огня. Я рассмеялся:

-- А я слышал, что кшатрии иногда забирают девушек силой, похищают невест. Как видишь, у каждого сословия свои традиции.

-- Но какая из них подходит тебе?

-- Выкупа я дать не могу, значит, остается похитить, — сказал я. — Ты согласна?

-- Нет, мы называем это — брак по способу гандхарвов. Так в легендах зовутся прекрасные полубоги, покровители музыки. Это свободный брак по взаимной любви, без всяких обрядов, втайне от родственников. Но ведь так у нас не получится. Мои родичи очень терпеливы до тех пор, пока не нарушают их обычаи.

Она была права. Стоит нам бежать, и вся деревня, пылая жаждой возмездия, с бамбуковыми палками в руках будет прочесывать лесные чащи, обыскивать каждый холм с упорством и основательностью, свойственным вайшьям. Они найдут нас и убьют обоих. Это кшатриям разрешено сходить с ума, рубиться на собственной свадьбе с другими почитателями, похищать невест.