Дваждырожденные - Дмитрий Морозов

-- Мне, о мудрый учитель, не ясно ничего, — смиренно сказал я.

-- Йога — это путь к самадхи, то есть к слиянию… единению…

-- С чем?

-- Слова всегда лгут, когда на них возлагается бремя передачи самых сокровенных переживаний. Я не скажу тебе ничего, пока ты сам не увидишь..

-- Глазами?

-- Прозревшим сердцем.

-- Но я так и не понял, что это значит!

-- Когда прозреешь, не ошибешься. Обуздай свое нетерпение. Как сказано в Сокровенных сказаниях — мир находится в сетях майи. Человек принимает свои заблуждения за естественное положение вещей. Сильный разрывает сети заблуждения и уходит, слабый все больше запутывается, пока не удушит себя.

-- Что я должен делать?

-- Встать и идти, — сказал отшельник. И видя, что я принял его слова только за образное выражение, он снова сказал:

-- Встань и иди.

Я почувствовал, что меня словно толкнула чья-то мягкая, но необоримая воля. Я поднялся с песка, нашарил старый кинжал, который носил за поясом, поправил шарф, повязанный вокруг головы.

-- Куда идти? — спросил я с готовностью, которой не ощущал.

-- Вдоль реки на север. Дойдешь до первого правого притока, повернешь вслед за водой, через три дня пути вдоль воды через лес выйдешь к зеленым холмам, откуда берет начало эта речушка. Там среди пальм отыщешь заброшенную хижину. Надеюсь, ее не смыло муссонными дождями в прошлом году. Ну, а если смыло, построй новую. Там ты будешь жить до тех пор, пока я не приду за тобой. Ожидание может быть долгим, так что устраивайся основательно.

-- Мне можно узнать, зачем это нужно?

-- Чтобы ты сам мог выяснить: способен ли расстаться с миром, породившим тебя, можешь ли и вправду уйти от того, от чего так давно мечтаешь избавиться. Есть и другие причины, но ты их поймешь сам по прошествии времени. Живи, жди зова и почаще смотри на восходы и закаты, это у тебя хорошо получается. Правильная пища и воздержание лечат любую болезнь. Дикие звери не нападают на человека, который стал частью леса и не проявляет ни страха, ни злобы. Ешь только чистую пищу. Врачеватели древности заметили, что если перед приемом пищи совершать омовение, болезни никогда не поразят живот. Избегай мяса: начав убивать зверей, ты пропахнешь кровью и притянешь хищников к своему жилью. Ешь лесные плоды и коренья, и тогда запах твоего тела не будет будить в лесу зло. И снова повторю: не забывай обливать себя водой. Она очищает человека от враждебной силы, даже деревенские колдуны считают ее защитой от черного волшебства, и самые страшные клятвы приносятся на воде.

Я стоял в нерешительности.

-- Ну же, — сказал отшельник, — иди. Ты так давно этого хотел.

-- Как, прямо сейчас? А как же мать и отец, они будут меня искать?

-- Я им объясню, что богам было угодно направить тебя по другому пути.

-- А если они не поверят?

-- Поверят. Это же правда.

Я не знаю, почему я действительно ушел, не простился, не взял даже скромных пожитков. Я уходил перед самым закатом солнца, когда кобры выползают из своих укрытий и вой шакалов в зарослях пальм леденит душу. Неужели я так верил в свою избранность? Может быть, я сам много дней бессознательно готовил себя именно к такому уходу, прекрасно понимая, что прощание с родителями лишит меня сил для подобного шага. Теперь я часто думаю о той ответственности, которую взял на себя риши, бросая зерно моего духа на поле жизни. Или он просто передал мне ожидаемую весть? Открылись запруды в моем сознании, и поток жизни унес меня в неизвестность.

Глава 2. Лес

Ученик, приобщенный к знанию, Пусть оставит свою деревню И в лесу обретет обитель. Пусть хранит он свое целомудрие, Одевает простые шкуры, На закате и на восходе. Пусть исправно творит омовения. Пусть вкушает плоды лесные, Родниковой целебной водою Пусть он жажду свою утоляет. И тогда, покорив желанья, Он прозрит все пути земные, Не страшась никаких соблазнов, Никому не внушая страха. Так начнется его восхожденье, Трудный подвиг праведной жизни.

Эту песню я сочинил много позже, подражая чаранам, бродячим поэтам, которых в народе почитали вещими, ведь они, как и брахманы, черпали свое вдохновение из верхних полей… Но в моей жизни все сложилось иначе.

Хижину я отыскал через пять дней пути. Она стояла на опушке леса, на небольшом холме, с которого открывался вид на долину, вытянувшуюся среди холмов. По дну долины пролегла тропинка, которая, как русло пересохшей речки, то и дело терялась меж зарослей колючего кустарника и острых обломков скал. Со стороны долины хижина была практически незаметна благодаря обрамлению пальм и густых кустов жасмина. Прямо у подножия деревьев среди выступивших из земли каменных плит был родничок с чистой холодной водой. Его журчание сливалось с таинственным шорохом пальмовых листьев, которые даже при небольшом ветре начинали раскачиваться, словно в молитвенном трансе, и шелест их напоминал мне чтение мантр. Глинобитные стены хижины кое-где осыпались под действием ветра и муссонных дождей, а в крытой пальмовыми листьями крыше зияли дыры, просеивающие в пыльный полумрак плотные струйки солнечных лучей. Циновки на полу сгнили от сырости, но зато я нашел два совершенно целых кувшина из красной обожженной глины и плошку, в которой еще сохранились остатки фитиля. Одним словом, я имел для начала независимой жизни все необходимое. Оставалось только починить крышу и стены да сплести из речного тростника новые циновки. Две следующие недели я работал, как будто совершал в храме предписанный обряд. Охотой и поиском кореньев я занимался большую часть дня. Заготовив продукты, я чинил крышу и стены хижины, углублял дно родничка и выкладывал его камнями. Наконец, быт наладился, и работа перестала отнимать все свободное время.

Тогда меня окутало ощущение собственного одиночества. Нет, это не был страх перед дикими зверями или разбойниками. Если мне недоставало вооружения, то с излишком хватало юношеской самоуверенности. Я почему-то считал, что могу постоять за себя. Но я бы обрадовался, кажется, даже разбойникам! Лишь бы увидеть человеческое лицо.

Когда я слушал легенды об отшельниках, ушедших от мирской суеты в леса, разве я мог предвидеть, каким кошмаром может обернуться одиночество! Нет, спокойствие и ясность не пришли ко мне. Обрывки мыслей, случайные, не связанные между собой воспоминания, навязчивое повторение давно отзвучавших разговоров — все это гулом стояло в ушах, забывших звучание человеческой речи. Я молил богов о случайном путнике, пусть он окажется лгуном, дураком, ругателем, но сможет отвлечь меня от изматывающих внутренних бесед с самим собой. Я чувствовал, что стою на грани безумия. Казалось, я заглянул внутрь себя и увидел разверзшуюся пропасть, на дне которой кружили черные вихри непроявлен-ных мыслей и чувств. Как удалось мне отвернуть взгляд от засасывающей бездны, отойти от ее края и .обратить глаза к свету и покою внешнего мира? Не знаю. Может быть, карма у меня была такая, а может, сжалился кто-то из небожителей. Но неожиданно пришла спасительная мысль: нужно любой ценой отвлечься от самого себя, найти собеседника за пределами собственного Я.

Да, со стороны это могло бы показаться смешным, — молодой, обросший волосами юноша громким голосом беседует с пальмами, спорит с тучами, заслонившими солнце, что-то нежно нашептывает цветку. Если бы кто-нибудь это увидел, то принял бы меня за сумасшедшего, а ведь я как раз этим и спасался от безумия. Вдруг пропали стены запретов и подпорки традиций, не от кого было ждать порицания или одобрения. Потеряв все связи с людьми, отбросив все, что некогда составляло саму суть моей жизни, я вдруг в смятении обнаружил, что почти ничего не осталось! Думаю, именно тогда в лесу мой разум, осознав, что не в силах совладать с одиночеством и хаосом, отступил, успокоился, растворился в текучей основе чувств. Пали врата крепости, и в неподвижные, оцепеневшие каналы моего тела устремилось дыхание жизни — прана. Впрочем, что я говорю? Прана была там всегда — во мне, как и во всем живом на земле. Это ее бесконечные невидимые нити соединяли мое сердце с общей цепью, в которую входили и горы, и люди, и, наверное, боги. Лишь из-за своей самонадеянности, я не замечал этого раньше.

Небо наполнилось знаками, лес — голосами. Я упрашивал лучезарных Ашвинов, божеств утренней и вечерней зари, поторопить свои колесницы. Крутились колеса с двенадцатью спицами, мелькали дни и ночи, обещая, что жара сменится дождями, а за дождями последует прохладный сезон. И вот сияющий диск луны стал терять силу, убывая на глазах под напором тьмы.

Однажды, сидя на пороге своей хижины, я увидел, как огромная черная туча угрожающе надвинулась на тонкую сияющую полоску, оставшуюся от некогда царственного лика бога Сомы. Противоборство продолжалось лишь мгновение. Месяц вонзился в тучи, как бивень слона в ствол дерева. Но тьма победила, охватив все небо, подмяла огни созвездий, до последнего стоявших вокруг своего господина. Наступил сезон дождей. Под небом, в лесу и долине поселилась темнота, наполненная неясными зловещими формами. Той же ночью в хижину, в мои сны вместе с ветром ворвались холод и кошмары. Я проснулся среди ночи на жесткой циновке, разбуженный шумом ветра, громким и страшным, как крик неведомых ночных птиц в непролазных дебрях леса. Тревога коброй вскинулась, развернулась где-то в моем животе, а мурашки, как древесные муравьи, побежали вверх по позвоночнику до волос на затылке. Я вышел из хижины, открытой всем ветрам и страхам. Где-то вдали ревел гром, как будто небесный воитель Индра пришел на помощь Соме и вспарывал огненными стрелами огромную черную тушу. И вот первые капли крови раненой тучи пали на лес и холмы, на крышу покосившейся лесной хижины, в которой юный ученик риши мечтал лишь об одном: чтобы прекратился небесный бой и затихли надсадные вопли тучи, чтобы оглохло его сознание, оказавшееся неспособным вынести жестокого дара прозрения. Но водоворот грандиозных, неподвластных мне чувств уже увлекал в кипучую смертную бездну, и только обрывки мыслей, как скрюченные пальцы, продолжали цепляться за твердые края привычного мира. Откуда-то со дна подсознания всплыли слова Учителя: «Поддержание огня, чтение мантр и познание истины устраняют страх».