Ожоги сердца - Иван Падерин

— Когда выходит на охоту рысь? — тихо спросил я Михаила Ивановича.

— Чаще всего во второй половине ночи, — ответил он и, помолчав, уточнил: — Рысь — злой хищник, даже на маралов нападает, но от росомахи бежит, бросая добычу.

— Значит, нет нынче здесь рысей?

— Раз приживаются вонючие росомахи, рыси тут не жить.

— А кто же там, за ручьем, свирепствует?

— Свирепствует… — Михаил Иванович кинул сухую палочку на розовые угли. Она вспыхнула, осветив его лицо с искрящимися смешинкой глазами. — Это филин веселит себя. Его зовут «царем ночи» — разновидность совы. Есть еще сова — жалобщик. Ночью гулко выговаривает «фубу, фубу». Вроде шубу просит. Зимой и летом жалуется на холод и людей смущает…

Илья с сыном перебрались в фургон — там у них две раскидных скамейки с подушками; мой сын и Геннадий угнездились рядом с командором на пышной подстилке из лапника; Василий Елизарьев развернул армейскую плащ-накидку и скрылся под ней с головой возле мшистого пенька. У костра, продолжая грызть орехи, остался я. Ближе к костру придвинулся Михаил Иванович. И тут я попросил его рассказать, кто спалил избушку, от которой остались лишь обугленные столбики, и как погибла его собака по кличке Вулкан.

— Вулкан… — выдохнул Михаил Иванович, и в голосе послышалось что-то горестное, тоскливое: такой сильный, опытный таежник вдруг задышал с клекотом в груди.

Проходит минута, вторая, и мысленно я уже брожу вместе с ним по распадкам и косогорам кедрового царства, богатого пернатой дичью, парнокопытными животными, когтистыми хищниками, шустрыми грызунами. Здесь можно видеть полосатых бурундуков, остистых белок, золотистых колонков, белогрудых куниц, искристых ослепительной белизной горностаев и драгоценных соболей, что черной молнией сверкают в густой таежной глухомани.

В годы хорошего урожая кедрового ореха сюда стекается со всей тайги множество белок. За ними следует кровожадная куница. У нее красивый мех, умилительно маленькая голова с торчащими ушами. Белка не может от нее спрятаться ни в дупле, ни на дереве. Тонкая, гибкая, она, как змея, проникает в гнезда белок и пожирает бельчат. Если на снегу или на листьях травы под деревом обозначатся капли крови, значит, тут куница пировала…

Есть в кедровом царстве выдры и норки. Они, как правило, обживают мелкие речки с незамерзающими порогами. Питаются пескарями, гольцами, ракушками и корнями прибрежных кустарников. Выдра в Красной книге. Норку отлавливают по лицензиям на тех участках, где назревает перенаселение.

Кедровое царство… Оно раскинулось сплошными кедровыми массивами от излучины реки Урюпы до Белогорска — почти двадцать километров. Его не обойдешь за целые сутки самым широким шагом. И далее на юг тянется пятидесятикилометровый горный кряж от Таскыла до Алла-Таги — так называют здесь господствующие над округой высоты. Михаил Иванович промерил шагами это царство вдоль и поперек и знает его, как свою ладонь, со всеми извилистыми речками, ключами, горами и распадками: он с юных лет привык здесь коротать осенние дни и ночи.

Охотник не должность — призвание. Ему положено знать и чувствовать неписаные законы тайги, осмысленно читать повадки ее обитателей и чутьем определять свое поведение, иначе он обречен на пустую трату сил и времени, а иногда и жизни. Скажем, идет охотник по солнечному взгорью. Впереди него, перелетая с дерева на дерево, стрекочет ронжа с длинным, как у сороки, хвостом и радужными крыльями. Забавная и красивая птица. Она, подобно сойке или кедровке, предупреждает — впереди зверь. А если сойка или ронжа стрекочут за спиной и так сопровождают тебя через все взгорье, остановись: за тобой следует хищник.

Был такой случай. Долго стрекотала сойка позади Михаила Ивановича. Он был на лыжах, за плечами подбитый зайчишка-беляк. Прибавил ходу, но сойка не отставала. Сделал петлю, подрезал свой след — вышел на свою лыжню. Видит на лыжне отпечатки лап росомахи. Ее повадки известны — любит подбирать подранков и с особой жадностью пожирает падаль. Она выносливая, от нее не уйдешь и на лыжах. Собаки не было. Пришлось заложить в патронник картечь. Спасибо сойке, подсказала — выбросил беляка на лыжню, а сам в засаду…

Росомахи и рыси порой выходят на лежку лосей и маралов.

Рысь — лесная кошка метровой длины обычно выбирает себе в жертву рогача. Вопьется когтями в шейный лен, и считай — конец рогатому красавцу. Если он попытается сбить хищника рывками под низкие сучья или начнет кататься по земле, то рысь ближе прижимается к рогам, и они становятся ее защитой. Не может рогач сбить рысь со своей шеи — мешают рога… И украшение, и гордость оборачиваются для него гибелью.

Таежная природа требует от охотника постоянной готовности к суровым испытаниям. Так, однажды поздней осенью после ночевки под пихтовым шатром Михаил Иванович направился к соболиной горе. Вскоре его собаки — лайки по кличке Лиска и Вулкан взяли след. И ушли так далеко, что их голоса стали теряться. Хитрый баргузин «черная молния» завлек их в густой пихтач и затаился, пересчитав несколько вершин по воздуху. Он умеет замирать на дереве так, что собаки не могут уловить его запаха. Лиска уже перестала тявкать, но азартный Вулкан не унимался, продолжал звать хозяина, как бы выговаривая: «Вижу, вижу, вот он, вот!» Азарт — право охотника. Пока Михаил Иванович пересекал долину, небо заволокло сплошными тучами. Весь свет превратился в белую мглу — повалил снег кудрявыми небесными стружками. Вскоре в этой белой мгле утонул голос Вулкана. Перед глазами сплошная стена непроницаемой белизны, хоть стой, хоть приседай перед ней, чтобы не натолкнуться глазами на сучки и коряги.

Собаки заблудились в снегу. Михаил Иванович остановился, развел костер, запарил чай. Прошло некоторое время, и из снега показались уши Вулкана. Усталый и огорченный, он шел на запах дыма. За ним Лиска пробиралась едва-едва, тоже тоскливая, даже хвостом не вильнула. Дело усложнилось — собаки по такому снегу вперед не пойдут, значит, надо самому выбирать кратчайший путь к избушке — два длинных десятка километров. Надо экономить запас провианта. Выдал себе четыре сухаря и по два собакам. Лиска взяла. Вулкан отвернулся, дескать, прибереги, хозяин, эти сухари на всякий случай, а может, опять осердился на хозяина. Такой же фокус он выкинул в начале осени: часов пять держал бурого медведя на кедровой горе, призывно требовал к себе на помощь охотника, но охотник прошел мимо, не было у него в патронташе жаканов, шел за белкой и рябчиком. После этого Вулкан трое суток не брал из рук Михаила Ивановича ни хлеба, ни мясных косточек таежной дичинки. Помирились только на удачном выходе за соболем.

За ночь кидь заровняла мелкие кустарники. Вся тайга оказалась в снежном плену. Толщина снежного покрова выше пояса. Выбиваясь из сил, Михаил Иванович добрел, как ему казалось, до знакомого распадка, но вскоре установил, что ошибся. Пришлось сделать крюк и коротать еще одну ночь под деревом. Продукты кончились. Пробиваться сквозь затвердевший снег становилось все труднее и труднее. Собаки последовали за ним по снежной траншее. Это были длинные и трудные подъемы и перевалы. Порой думалось — конец, закрывай глаза и прощайся с охотой навсегда, но, ощутив за спиной горячее дыхание собак, снова поднимался. Точнее, его поднимала Лиска. Она не давала лежать, дышала в уши, лизала руки, брала в зубы рукав, и глаза ее говорили: «Лежать нельзя, нельзя!» И разве можно было после этого соглашаться с усталостью — предательство.

— На четвертые сутки я, уже обледенелый и обессиленный от голода, — продолжал Михаил Иванович, — увидел вершины трех знакомых мне кедров. Под ними моя избушка. Обрадовался я, обрадовались мои собаки. Подняв морду, весело залаял Вулкан. Облаял глухаря, которого будто сама природа посадила на вершину кедра возле моей избушки. Посадила вроде понаблюдать за мной и позабавить собак. Потер глаза, взвел курки, прицелился, нажал спусковой крючок — и глухарь рухнул на крышу избушки: бери, ощипывай и закладывай в котел… Возвращение в тот день в избушку означало для меня возвращение в жизнь. Чай, малиновое варенье, сухари, затем варево из глухарятины, потом сон и снова — здравствуй, кедровое царство!..

— Это та самая избушка, от которой остались только обугленные столбики? — спросил я.

— Да, та, — ответил Михаил Иванович.

Более десяти лет ему выдавалось разрешение на охоту именно в этом районе. Согласно соглашению-договору он сдавал добытую здесь пушнину в госпромхоз. На его счету было более двухсот только соболиных шкурок, сданных первым и вторым сортом. В свою пору, когда здесь был разрешен отстрел медведей, ему удалось завалить их почти три десятка, в основном шатунов и злых муравятников. Однако осенью минувшего года охотовед по указанию районного начальника госпромхоза вывез Михаила Ивановича на мотоцикле к избушке за день до открытия охоты, пообещав привезти разрешение на той же неделе. Затем, подумав о чем-то, он переночевал в избушке и утром проявил любопытство к охоте за соболями. Михаил Иванович спустил с поводка Вулкана, и тот довольно быстро напал на след, загнав соболя под корень кедра. Не прошло и часа, как бурый соболь с первосортной остью оказался в руках охотника, чем был удивлен незадачливый и, как потом выяснилось, завистливый охотовед. Проходит три дня, и этот охотовед приезжает сюда с милиционером с предписанием начальника райпромхоза изъять у Мичугина М. И. добытую пушнину, ружье, охотничий билет; на изъятие имущества составить акт, избушку спалить…