Золотые миры.Избранное - Ирина Кнорринг

27. II.31

«Так — кружусь в назойливом круженье…»

Так — кружусь в назойливом круженье:Приготовлю вечером еду.Точным, методическим движеньемПеред сном будильник заведу.

И, убрав последний чай и ужин,Оборву листок календаря…Вот и всё. И кончен день ненужный,Прожитой бессмысленно и зря.

Вот и всё. И поздняя усталостьМне не даст ни думать и ни спать.А на утро — все опять сначалаПравильно и точно повторять.

Хоть бы раз один явилось чудоДерзкой, невозможною игрой,Хоть бы раз немытую посудуВыбросить в помойное ведро.

И потом, в неповторимой лениЛечь в большую тёплую кровать.И хотя б до светопреставленья— Спать!

13. III.31

«Я научилась терпеливо ждать…»

Я научилась терпеливо ждатьНе только месяцы, но даже годы.Я научилась больше не считатьУтраты, неудачи и невзгоды.

И ни о чём на свете не жалеть,Не плакать над листами старых писем.И за пределы мира не лететьОтчётливой и трезвой мыслью.

А прежде я такой ведь не была:Была нетерпеливой, злой и жадной.Я никогда не забывала злаИ не прощала доли безотрадной.

Но, заплатив огромною ценойЗа право жить, за право быть усталой,Я поняла, что мне совсем не малоВот этой жизни, бедной и пустой.

28. III.31

«Жизнь, это рай? Рассыпанные звезды?..»

Жизнь, это рай? Рассыпанные звезды?Цветущий сад, весна и мотыльки?— А звон будильника? А пыльный воздух?Все эти дни неверья и тоски?

А жалобы задавленных: нуждой,Расчет, подсчет («на вечер бы хватило…»)?— Такой вот неприглядной и пустойЯ жизнь увидела — и полюбила.

23. IV.31

«Человек изобрел Петуха…»

Юрию

Человек изобрел Петуха,Чтобы утром вставать на работу,Чтобы ночь не томилась заботой,Чтобы ночь была сладко-тиха.

Когда воздух тревожен и глух,И пугают сплетения линий,Тишину стережёт на каминеМеталлический, звонкий Петух.

Ночью комната спит. И во снеЕё сердце спокойно и точно.Её сердце всегда непорочноВ напряжённой пустой тишине.

Только шёпот упрямых часов,Металлический блеск на камине,И судьба, и тоска, и любовьВ напряжённой до боли пружине.

А когда безобразным пятном,Никогда не закрывшейся ранойПосветлеет (до ужаса рано)Голубое, большое окно, —

Веки сдавит назойливый сон,(Утром сны тяжелей и тревожней)И по всей по земле — безнадёжныйОтвратительный звон.

30. IV.31

«Губы шептали, склонялись ресницы…»

Губы шептали, склонялись ресницы,Голос, срываясь, дрожал.Снились какие-то белые птицы,Тихие глади зеркал.

О, не гляди же так зло и тревожноИ никого не вини:Всё невозможное было возможнымВ те отошедшие дни.

Сами ли в нашей судьбе виноваты,Только прошли стороной,Только — большие, пустые закатыНад равнодушной землей.

Снова утешишься ласковым словом,Тихим напевом стиха.Видишь, как жизнь из тревожно-суровойСтала безбурно-тиха.

?.V.31

«Всё глубже и неотвратимей…»

Всё глубже и неотвратимейПровалы в памяти моей.Всё чаще в папиросном дымеСквозит печаль ушедших дней.

И с каждым днем, и с каждым словомВсё дальше, всё туманней ты,И чем-то беспощадно-новымИскажены твои черты.

И я теряю всё, что было:И волю, и желанный плен,И новой, непомерной силыУже не требую взамен.

Всё тише в теле бьенье крови,Всё ниже никнет голова,И всё спокойней и суровейЗвучат житейские слова.

Так — сквозь унынье и несмелостьБольшой и светлою мечтойПриходит вдумчивая зрелостьНа смену юности пустой.

27. VI.31

«Ни клясть и ни благодарить…»

Ни клясть и ни благодаритьНе стану скупо и устало.И не спрошу — как дальше быть?И не скажу, что страшно стало.

Я всё, как должное, приму,Как хлеб земли, как стон, как воздух,Как прорезающие тьмуБольшие огненные звезды.

И как привычные права,Как тягостную неизбежность,Приму жестокие слова,Приму нечаянную нежность.

3. VII.31

«Только клубы едкого дыма…»

Только клубы едкого дыма,Да густая, сизая сталь.Только — радость, летящая мимо,Чья-то радость, летящая вдаль.

За последним мелькнувшим вагономЧто-то кончилось, оборвалось.Лишь далёко, в чащах зелёных, —Затихающий грохот колес.

Помнишь страшные дни и недели,Те, которым прощенья нет?Помнишь, как мы с тобой смотрелиОтшумевшему счастью вслед?

5. VII.31

Монпарнас («…А сказать друг другу было нечего…»)

…А сказать друг другу было нечего,Разговор был скучный и скупой…Шумный, долгий монпарнасский вечерВдунул жизнь в «Ротонду» и «Куполь».

Громкоговоритель надрывалсяНад большой и пестрою толпой.Звуки резкие танго и вальсаПутались с трамвайной трескотнёй.

Мы сидели молча на диванах,Скучные от пива и вина.— «Тот уехал?» — «Да», — «А этот?» — «В Каннах».И опять надолго — тишина.

И в тяжёлом папиросном дымеПоднимали взоры к потолку.Кто у нас вот эту боль отнимет,Эту безнадежную тоску?

Становилось скучно, страшно даже.Ждём, что кто-нибудь сейчас придетИ со смаком в сотый раз расскажетЗлой литературный анекдот.

Так под сонным, неподвижным, взглядомПролетал за часом мёртвый час.«Так и надо… Значит, так и надо…»И ревел неумолимый джаз.

15. VII.31