Мера бытия - Ирина Анатольевна Богданова

заорал: — Сколько тебя, копошу криворукую, можно ждать?! Только и умеешь, что мух считать! В бане и то толком вымыться не в состоянии! Я тут уже озяб как цуцик!

Катино сердце подпрыгнуло мячиком: немцы!

Одним прыжком она оказалась возле кадки и упёрлась руками в набухшие водой доски. Ей показалось, что она сейчас лопнет. От натуги перед глазами поплыли огненные круги, а уши заполнились тугим плеском волн. Кадка медленно, но встала на место. Ноги дрожали. На остатках дыхания Катя опрокинула себе на голову ковшик воды и растрепала мокрые волосы.

— Иду, дедушка! Вытираюсь!

Приклеивать на лицо испуганное выражение не понадобилось, но когда она выскочила в предбанник, вместо толпы фрицев с автоматами наизготовку рассмотрела спину удаляющейся соседки. Из перекинутой через плечо корзины с постирушкой текла струйка воды.

— Конспирация, ёлки-моталки, — старательно затаптывая самокрутку, сообщил дед. — Соседка Манька страсть какая любопытная. Первостатейная сплетница на селе. — Он по-медвежьи встал, заслонив телом остатки света. — Посторонись-ка, Надюшка, я кадку поставлю.

— Я уже поставила.

— Ужель?

Не поверив Кате, он заглянул в парную и для надёжности покачал ладонью край бадьи: крепко ли стоит.

Бадья не шелохнулась, и дед уважительно посмотрел Кате в глаза:

— Сильна ты, девка. Не ошибся я в тебе. Можешь считать, что первый экзамен на подпольщицу ты выдержала.

Несмотря на то, что кадка отняла у неё много сил, Катя вспыхнула от радости:

— А когда будет второй?

Дед словно бы не услышал. Нагнувшись, чтоб не ушибить затылок о притолоку, он вышел из бани, остановился и посмотрел на небо, затянутое рваными облаками.

— Гляди, Надюшка, — природе всё едино, что на земле творится. Мир ли, война ли…

Катя тоже задрала голову вверх, так что мокрые волосы хлестнули по щеке. Холодный ветер приклеил чёлку ко лбу. Как здорово жить на свете! Длинное облако, похожее на крокодила, догоняло маленький пушистый шарик, отдалённо напоминающий серую овечку. Кате даже стало её жалко. Но на подлёте к добыче крокодил начал разваливаться на куски, а овечка, напротив, толстела и толстела, пока наконец не вобрала в себя всю длинную крокодилью тушу.

Улыбнувшись, как будто сама одержала победу, Катя взяла деда за рукав:

— Дедушка, Центр велел тебе срочно связаться с Ивой.

Он взглянул на неё сверху вниз и медленно пошёл по тропинке к дому. У калитки задержался и пропустил Катю вперёд.

— Ты спрашивала, когда будет второй экзамен? — сказал он с протяжным вздохом, выдавшим глубокое раздумье. — Дай Бог, чтоб никогда.

* * *

Через пару месяцев Сергея вместе с группой выживших военнопленных гнали в глубь страны. Позади оставался пересыльный лагерь, где Сергей едва не умер от тифа, если бы не врач. Удивительно, но в лагере оказалось жалкое подобие лазарета с несколькими нарами вместо коек и маленькой уродливой буржуйкой на огромный щелястый барак, сколоченный из необрезной доски. Туда отправляли не лечить, а умирать, потому что лекарств не полагалось. Но доктор ухитрялся доставать какие-то пилюли и выпрашивать для больных усиленное питание.

Перед отправкой по этапу строили в колонну по пять человек, отстававших расстреливали, и на освободившееся место в пятёрке сразу вставал другой. Убивали за всё: за косой взгляд, за стон от раны, за поднятый с земли окурок, за голодное пошатывание в строю на этапе.

Обочины шоссе были завалены трупами. Из сугробов торчали руки, ноги, страшно и мёртво белели лица с одинаковым выражением каменного покоя. С каждым километром колонна становилась всё короче и короче, а трупов вдоль дороги больше и больше.

Навстречу пленным ехали танки, грузовики, легковушки — по большинству «Хорьхи» и американские «Виллисы». Двигались соединения немцев. Сергей подумал, что это уже не те фашисты, которые браво печатали шаг в сорок первом. Теперь фрицы шли с мрачными лицами, словно предчувствуя, что в родной фатерлянд вернуться доведётся немногим.

Впрочем, среди немцев тоже встречались порядочные люди. Один из лагерных охранников на ломаном русском шепнул, что Красная армия наступает и Сталинград не сдаётся.

«Я тоже не буду сдаваться», — думал Сергей, стараясь шагать как можно твёрже, чтобы не выбиться из строя. Не давая глубоко вздохнуть, жутко болело сломанное ребро — неделю назад пленные устроили давку в очереди за баландой. Под тяжёлое, многосотенное дыхание строя мысли тянулись уныло и отрывисто.

Шёл снег. Телогрейка, доставшаяся Сергею от умершего, совсем не грела, а ноги в кирзачах деревенели от холода.

Пожилой сосед по пятёрке, которого все называли Михалыч, споткнулся раз, другой, третий, а потом вцепился в рукав Сергея:

— Серёга, сейчас упаду.

— Ты что, Михалыч, держись!

Сергей подхватил его под локоть, но Михалыч вдруг мотнул головой, на которой седые волосы сливались цветом со свежим снегом. Взгляд его помягчел и стал отсутствующим:

— Держи моё имущество и не поминай лихом.

Дёрнувшись всем телом, он сунул Сергею в руки заплечную торбочку, кулём рухнув под ноги.

— Михалыч, погоди!

Но строй шёл дальше, и только воздух прорезала короткая автоматная очередь.

Повернув голову, Сергей увидел, как два охранника волокут тело Михалыча к обочине.

— Отмучился, — угрюмо сказал кто-то из середины колонны.

В придорожную деревню пришли, когда начало вечереть. В бытность шофером Сергей не раз заезжал в местное сельпо купить хлеба или ситро. Около будки стрелочницы жила бабушка, которая однажды поила его парным молоком. Теперь будка стояла с вырванной дверью и выбитыми окнами, а на месте бабушкиного дома торчали обгоревшие брёвна.

— Лос! Лос! — Работая прикладами, немцы сбили военнопленных в кучу возле колодца.

Обессиленные люди падали друг на друга. Стояли крик, стон и ругань.

— А ведь я из соседней деревни, — вдруг тоскливо провыл бородатый мужик с тёмным лицом, изрезанным морщинами возле широкого носа. — Жена моя здесь, Марья.

Привалившись к колодцу, он дикими глазами посмотрел на Сергея.

— Прости, Господи, душу грешную. Не уйду с родной земли. Марья здесь. Ребятишки.

Сергей тронул его за плечо:

— Ты что, ложись, не маячь. Пристрелят.

Резким движением вскинув руку, мужик перевалился через борт колодца, принявшего тело с глухим всплеском. И сразу же по ушам ударил автоматный треск и истошная немецкая ругань. Разметая бревенчатый сруб, в колодец полетела граната. Осатаневшие немцы стреляли в пленных без разбора, просто так, чтобы выместить на них свою злость и усталость.

Когда колонну снова построили, вся земля была усеяна мёртвыми.

— Как много русских, — закуривая сигарету, сказал один конвоир другому, — стреляешь их, стреляешь, а они всё не кончаются. — Тяжело закашлявшись, он выпустил из лёгких дым и с ненавистью посмотрел в серое русское небо. Пленных предстояло гнать ещё двадцать километров — за это время можно околеть на