Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Начались самые ожесточенные, самые кровавые схватки. Но каждого убитого врагом русского солдата тут же на мес­те заменяли двое совсем еще юных бойцов, которые горели желанием послужить интересам русского императорского орла.

Незадолго до нового, 1915 года Распутин вновь приехал из своей деревни в Санкт-Петербург.

Из-за раны в животе он был вынужден отказаться от бур­ной ночной жизни, от похотливого разврата, который так смаковали все его хулители в подробнейших деталях. Он вернулся, и его первый визит к императрице был довольно многозначительным. С мрачным, вопрошающим видом он сказал:

— Матушка! Взгляни, какое черное небо над головой. И это не из-за декабрьского снега, окутавшего своим не­проницаемым белым одеялом весь город. А потому, что мы с батюшкой не подчинились воле Господней...

Александра, застыв словно статуя, выдержала проница­тельный взгляд «старца»,

— Отец Григорий... Как же мы могли действовать иначе? Ты был далеко от нас, к счастью для тебя, от всех мук влас­ти. Нужно было выполнять заключенные договора, поддер­живать престиж короны, России...

— России, — эхом отозвался Григорий. — Россия никог­да не нуждалась в войне, чтобы утвердить свое могущество...

Он все больше распалялся. Теребил узловатыми пальца­ми свою патлатую бороду:

— Если бы не эта собака Гусева, ткнувшая меня ножом в живот, в нужный момент я был бы здесь, и я бы вырвал из рук государя то проклятое перо, которым он подписывал указ о всеобщей мобилизации...

— Отец Григорий, не богохульствуй. Мой замечательный муж, мой горячо любимый Ники, лишь выражал желание всего народа, он сдержал слово, данное союзникам...

Распутин замолчал. Александра вся покраснела от волне­ния. Нет, она не плакала. Она доверяла Григорию, абсолют­но доверяла, ведь это он спас ее ребенка от смерти, — но ей не хотелось демонстрировать перед старцем свою растерян­ность. Нужно было взять себя в руки.

— Отец Григорий, лучше помолись за успехи нашей ар­мии на фронте... Война идет... Нужно ее выигрывать...

Григорий взорвался негодованием:

— Когда люди надругаются над любовью Божией, начи­нают убивать друг дружку, то не может быть ни победы, ни прошения. Война, матушка, самое тяжкое из всех преступ­лений. Богу угодно сократить покаяние, которого все вы заслуживаете, но для этого нужно как можно скорее покон­чить с кровавой бойней, которой нет оправдания.

Он входил в медиумическое состояние, исполняя свою миссию «ясновидящего», и теперь его уже нельзя было ос­тановить, унять.

— Матушка, Россия стоит перед лицом большой катаст­рофы. Нужно ли тебе говорить, что меня не будет и не смогу я остановить совершаемых преступлений.

Александра, смертельно побледнев, молчала, не произ­носила ни единого слова. Сердце вновь у нее затрепыхалось, боли, которые вот уже несколько недель как утихли, возвра­щались, душили ее.

Император, который обычно днем никогда не входил в покои императрицы, вдруг неожиданно появился в дверях.

Он, казалось, помолодел, глаза его блестели.

— Алики! Порадуйся же со мной вместе! Мыс тобой усер­дно молились Богу, и вот, благодаря Ему, наши армии по­крывают себя боевой славой!

Распутин подошел к царю:

— И твое присутствие сегодня здесь, Григорий, — замеча­тельный знак! И ты переживешь вместе с нами эти счастли­вые мгновения. Наши солдаты — в Ярославе, мы заняли Тар- нополь, Броды и Брзежаны. Нефтяные месторождения Львова не будут снабжать сырьем Германию. Теперь их ис­пользовать будем мы, Россия... наконец-томы получаем ком­пенсацию...

Александра, опустив глаза, дрожа всем телом от боли, не находила в себе сил, чтобы подняться. Она продолжала си­деть в кресле, словно наэлектризованная, и смотрела на этих двух мужчин, стоявших перед ней: царь и святой мужик. Кому же из них принадлежит истина?

— Григорий, разве то, что я сообщил тебе, не доставляет тебе радости?

Сибирский крестьянин наклонил свою большую голову с лохматой гривой. «Старец» старался не смотреть на импе­ратора. Он лишь невнятно бормотал:

— Кровь течет повсюду. - - Ты говоришь о еще живых сол­датах, которые идут вперед, толком не понимая, куда вле­чет их дьявол, но почему не говоришь о тех, кто падает на землю, о тех раненых, которые десятками тысяч прибыва­ют отовсюду, о неисчислимых лазаретах, которые принима­ют их, и там больше нет места, никто не знает, куда их де­вать, что с ними делать... Батюшка, уже слишком поздно, и покаяния не избежать. Я предупреждал... Слал телеграммы... ну для чего нашей святой России эта война, скажи на ми­лость...

*

— Мы сократили территорию этой краснобайствующей Германской империи, столь опасной для всей Европы.

— Нечего делить шкуру неубитого медведя, батюшка.

— Богенами!

Распутин постепенно оживлялся. Он теперь не стоял, расхаживал большими шагами по комнате.

— Батюшка, прошу тебя, не упоминай имя Божье всуе. Ибо Россия дерется, поступает не по Его воле. Тебе следует поостеречься. Те, кто отказываются от слов любви, гиблые люди.

Николай подошел к креслу Александры, встал за ним. Распутин продолжал:

— Никто лучше меня не знает, что ты — отец наш, что доброе у тебя сердце. Но ты отдал приказ воевать, и мы все погибнем. Да, да, эта война приведет к нашей гибели. И тебя самого не пощадят. Умоляю тебя, батюшка. Ради здоровья твоего сына, которого ты обожаешь, нашего горячо люби­мого цесаревича, остановиты эту бойню. Только подумай о тех слезах, которые пролились по твоей воле во всей импе­рии, о впавших в отчаяние матерях, предающих земле сво­их любимых сыновей, этих многочисленных безвинных жертв, подумай о нашей земле, ибо скоро не останется сво­бодных рук, чтобы ее обрабатывать, бросать в нее семена, давать жизнь народу, к которому принадлежим и мы с тобой, и наши дети. Не якшайся ты со всеми этими преступника­ми, которые и в той, и в другой банде пекутся лишь о соб­ственной гордыне, о своей корысти. Ты, батюшка, совсем из другого теста. Так прекрати же эти массовые убийства, ко­торым нет никакого прощения, а если не сделаешь, то скажут тебе, — кара Господня будет ужасной... Слушай меня хорошенько. Даже я, никогда не знавший страха, ныне дро­жу от него...

Когда он говорил, лицо его все больше серело, на нем все яснее проступали глубокие морщины. Его руки с перепле­тенными пальцами, казалось, молили царя.

* * *

Прошло несколько месяцев после этой тягостной для всех сцены, и Николай был вынужден констатировать, что обстановка в стране значительно осложнилась. В июне

1915 года события на фронте развивались под зловещими знамениями.