Ученик убийцы - Робин Хобб

Я очень мало видел Баррича. Он вставал раньше, чем все остальные, и ехал перед караваном, чтобы его подопечные получали самое лучшее пастбище и самую чистую воду. Я знал, что он хочет, чтобы его лошади были в безупречном состоянии на момент прибытия в Джампи. Августа тоже было почти не видно. Технически отвечая за наш караван, он предоставил это капитану своей почетной стражи. Я не мог решить, сделал он это благодаря своей мудрости или лени. Во всяком случае, он в основном держался особняком, хотя и разрешал Северенсу ухаживать за ним и разделять его палатку и трапезу.

Для меня это было почти возвращением к чему-то вроде детства. Мои обязанности были весьма ограниченны, Хендс был дружелюбным и приятным спутником, требовалось очень немного, чтобы подтолкнуть его к изложению своего запаса историй и слухов. Часто проходил почти целый день, прежде чем я вспоминал, что в конце этого путешествия я убью принца.

Такие мысли приходили ко мне обычно, когда я просыпался в самые темные ночные часы. Небо Фарроу, казалось, было гораздо больше наполнено звездами, чем ночь над Баккипом, и я смотрел на них и мысленно представлял себе разные способы покончить с Руриском.

Был еще один сундук, совсем маленький, аккуратно упакованный в сумке, в которой были моя одежда и личные вещи. Я запаковал его очень продуманно, потому что тревожился за его сохранность. Это задание должно быть выполнено безупречно. Оно должно быть выполнено чисто, так, чтобы не возникло ни малейшего подозрения. А время было ограничено. Принц не должен умереть, пока мы находимся в Джампи. Ничто не должно бросить даже малейшую тень на свадебную церемонию. Не должен он умереть и до тех пор, пока не совершатся церемонии в Баккипе и свадьба не будет счастливо завершена, потому что это может быть воспринято как дурное предзнаменование для молодой четы. Эту смерть нелегко будет устроить.

Иногда я удивлялся, почему это было доверено мне, а не Чейду. Было ли это своего рода испытание, неудача в котором привела бы меня к смерти? Был ли Чейд слишком стар для этого дела или слишком ценен, чтобы рисковать им? Может быть, его просто нельзя оторвать от присмотра за здоровьем Верити? И когда я гнал эти мысли прочь, мне оставалось размышлять, надо ли использовать порошок, который будет раздражать больные легкие Руриска, так что кашель может довести его до смерти. Может быть, мне следует обработать им его подушки и постель. Должен ли я предложить ему болеутолитель, который медленно одурманит его и увлечет к смерти во сне? У меня был тоник, разжижающий кровь. Если его легкие уже хронически кровоточат, этого может быть достаточно, чтобы отправить его на тот свет. У меня был один яд, быстрый, смертоносный и безвкусный как вода, но сперва нужно было изобрести способ заставить принца принять его в безопасное для нас время. Все эти мысли не способствовали сну, и тем не менее свежего воздуха и усталости целого дня, проведенного в седле, было достаточно, чтобы противостоять им; я часто просыпался, нетерпеливо ожидая следующего дня пути.

Когда мы наконец увидели Голубое озеро, оно было похоже на отдаленный мираж. Прошло много лет с тех пор, как я такое долгое время находился вдалеке от моря, и я был удивлен тем, каким желанным стал для меня вид воды. Каждое животное в нашем караване наполняло мои мысли ее чистым запахом. Местность становилась более зеленой и более приветливой по мере того, как мы приближались к огромному озеру. И нам было трудно удержать лошадей от переедания по ночам.

Множество судов бороздили торговые пути Голубого озера, а паруса их были раскрашены так, чтобы извещать не только о своем товаре, но и о том, на какую семью они работают. Селения вдоль Голубого озера стояли в воде, на сваях. Там нас хорошо встречали и угощали пресноводной рыбой, вкус которой показался странным моему обученному морем языку. Я чувствовал себя опытным путешественником, и мы с Хендсом были просто потрясены тем, как возросли в собственных глазах, когда какие-то зеленоглазые девушки из семьи торговца зерном как-то ночью, хихикая, пришли к нашему костру. Они принесли с собой маленькие, ярко раскрашенные барабаны разных тонов и играли и пели для нас до тех пор, пока их матери не пришли, бранясь, чтобы увести их домой. Это переживание вскружило мне голову, и всю эту ночь я не думал о принце Руриске.

Теперь мы ехали на северо-запад. Нас перевезли через Голубое озеро на нескольких плоскодонных баржах, которые не вызвали у меня никакого доверия. На той стороне мы внезапно оказались в лесу, и жаркие дни в Фарроу превратились в прекрасное воспоминание. Наша дорога вела нас сквозь необъятный кедровый лес, тут и там прорезанный рощицами белой бумажной березы и в выгоревших местах приправленный ивой и ольхой. Копыта наших лошадей стучали по черной земле лесной дороги, и сладкие осенние запахи окружали нас. Мы видели незнакомых птиц, а однажды я заметил огромного оленя, такого необычного цвета и вида, что ничего подобного мне не приходилось видеть ни прежде, ни потом. Ночной выпас для лошадей ухудшился, и мы радовались зерну, которое купили у людей с озера. По ночам жгли костры. Мы с Хендсом разделяли палатку.

Теперь наш путь постоянно шел в гору. Мы шли извилистой дорогой между самыми крутыми склонами, но все время поднимались. Однажды вечером мы встретили делегацию из Джампи, посланную приветствовать нас и показать нам дорогу. После этого наше продвижение стало, без сомнения, более быстрым, и каждый вечер нас развлекали музыканты, поэты и жонглеры и угощали деликатесами. Все возможное было сделано, чтобы приветствовать нас и оказывать нам всяческие почести. Но мне все это показалось странным и почти пугающим в своем разнообразии. Часто я был вынужден напоминать себе о том, чему учили меня оба, и Баррич и Чейд, — о правилах вежливости, а бедный Хендс почти полностью отошел от этих новых спутников.

Физически большинство из них были чьюрда — как я и предполагал, высокие люди со светлыми глазами и волосами. У других волосы были рыжими, как у лисиц, и все они были мускулистые люди, как женщины, так и мужчины. Вооружены они были, по-видимому, луками или рогатинами и, несомненно, лучше чувствовали себя на земле, чем на лошади. Они одевались в шерсть и кожу, и даже самые скромные носили прекрасные меха, как будто это всего лишь домотканые рубахи. Они бежали рядом с нами, несмотря на то что мы ехали верхом, и без труда держались наравне с лошадьми весь день. Они пели на ходу длинные песни на древнем языке, который звучал почти тоскливо, перемежая их криками победы или восторга. Позже я узнал, что они пели нам свою историю, чтобы мы лучше знали, с каким народом соединял нас наш принц. Я понял, что они по большей части были менестрелями и поэтами, «гостеприимными» в переводе с их языка, традиционно приветствующими гостей и радующимися их приезду.