Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин

Если бы не было так темно, то Спивак увидел бы, что у его друга, лежавшего рядом на бруствере и жевавшего сорванную сухую былинку, заблестели на глазах слезы. Может быть, только потому и заблестели, что было темно и никто их не видел…

Спивак, взяв связного, знающего дорогу в третий батальон, ушел от Петренко в час ночи. Сплошных ходов сообщения по всему участку обороны солдаты еще не успели отрыть. Днем немцы не пускали ходить открыто перед их окопами. Самым удобным временем для встреч с нужными людьми в батальоне и в ротах была ночь.

Спивак успел только добраться до КП батальона и выпить с комбатом, капитаном Соловьевым, по кружке холодного, густого, как сливки, молока. Соловьев был хозяйственный комбат и держал у себя дойную корову, отбитую у немцев, которую вели с обозом. Всех приходящих из штаба полка офицеров Соловьев первым долгом угощал литровой кружкой молока с «собственной МТФ» и сам выпивал с ними за компанию такую же. Был у него и «походный огород» — высаженный в ящике и возимый на повозке повара зеленый лук. Луку Спиваку попробовать не пришлось, хотя хлебосольный Соловьев уже подмигнул своему ординарцу. В час сорок пять слева — в районе второго батальона — завязался бой…

Соловьев, выйдя из блиндажа и прислушавшись, где рвутся мины и строчат пулеметы, сказал:

— Триста четыре, пять. Она самая. У Петренко. Аппендицит режут.

Спивак понял его. Батальон Петренко занимал выгодную в тактическом отношении высоту, выдавшуюся клином в расположение немецких войск. Немцы, видимо, ударами с флангов на роту Осадчего и роту Белого решили из клина сделать мешок, зажать батальон на высоте и, уничтожив его, закрепиться там, если только завязавшаяся артиллерийская перестрелка и пулеметная трескотня не были началом операции большего масштаба. Загудело и дальше, за батальоном Петренко в районе первого батальона, и справа, на участке соседнего полка. Возможно, немцы, подтянув резервы, перешли в контрнаступление на всем участке дивизии. Но почему в таком случае в третьем батальоне было тихо?

Совещание агитаторов и парторгов рот пришлось отложить. Спивак позвонил в штаб майору Костромину и спросил его, можно ли ему возвратиться в батальон Петренко.

— Нет, — сказал Костромин, — к Петренко я иду сам. Ты оттуда уже не пройдешь. Оставайся у Соловьева. Вы тоже не спите там.

— А что происходит у Петренко, товарищ майор? — спросил Спивак.

— Дерутся. Положение серьезное. Немцев лезет до черта. Подробностей пока не знаю. Пойду — выясню. Родионов убит.

— Ну? Как?

— Не знаю. Сообщили только — убит. Сейчас не работает связь. Ну, иду. Пока!

Спустя некоторое время стало ясно из сообщений соседей, что несильный артиллерийский и минометный огонь на их участках всего лишь демонстрация, прикрывающая главную цель завязанного немцами ночного боя — атаку на высоту 304,5.

— Всегда такая мертвая тишина на обороне не к добру, — сказал капитан Соловьев. — Очень уж экономили они с вечера боеприпасы.

Хотя перед обороной третьего батальона было пока тихо, но и здесь в случае более глубокого обхода немцами высоты можно было ожидать какой-нибудь каверзы, особенно на левом фланге.

Соловьев пошел в первую роту. Спивак остался на КП у телефона.

Выждав час, — уже начало светлеть небо в прорезях плащ-палатки, закрывавшей вход в блиндаж, — он позвонил еще в штаб. Ему ответил начальник штаба капитан Сырцов.

Спивак по голосу Сырцова, по тому, как тот несколько раз кашлянул в трубку, прежде чем начать разговор, сразу понял, что у него есть плохие для него известия.

— Что тебя интересует, Павел Григорьевич? — спросил Сырцов. — Положение во втором батальоне? Дерутся. Отбили три атаки. По-видимому, хотят сомкнуть края подковы, но не удается. Этого надо было ожидать, конечно Очень уж заманчивая дуга получилась. Танков нет, автоматчики лезут. И сильный артиллерийский огонь. Была попытка обойти капэ. Потеряли связь на время. Сейчас связь восстановлена. Родионов убит, знаешь?

Спивак вспомнил слова Родионова: «Я не от пули погибну, товарищ капитан», — и спросил:

— Как убит?

— Взрывной волной ударило об стену блиндажа.

— Еще что, Виктор Ефимович? — спросил Спивак.

Сырцов помедлил несколько секунд.

— Петренко ранен. Тяжело. В голову и в грудь. За него остался Мазнюк. И Костромин сейчас там.

— Петренко?

Вероятно, Сырцов, зная дружбу капитана с Петренко, удивился спокойному тону, каким он переспросил его. Но Спивак уже в самом начале разговора почувствовал, что скажет ему начальник штаба. Он ожидал даже худшего.

Первым его побуждением было — бежать на КП полка, а оттуда все-таки пробраться во второй батальон. Но тут же ему пришла в голову мысль, заставившая его опять взять трубку.

— Виктор Ефимович, ты? Где сейчас Петренко? В каком он состоянии?

— Только что, пять минут назад, отправили в медсанбат. Сюда принесли его санитары на носилках, отсюда отправили машиной. Когда делали перевязку, пришел в чувство, попросил водки, я дал ему полкружки, потом опять потерял сознание. В грудь — сквозная, в правое легкое, в голову тоже пулевая, но, кажется, мозг не зацепило.

Спивак отдал трубку телефонисту. Медсанбат — это десять километров в тыл. В такой неспокойно начавшийся день туда не поедешь. Да и там Петренко, возможно, будут держать недолго, сразу же отправят дальше. Всё. Если выживет, может быть, где-нибудь еще встретятся на фронте, если не кончится к тому времени война и если его самого не убьют. А если помрет, то больше, значит, ему друга не видеть. На войне не вызывают телеграммами родственников и друзей за тысячу километров попрощаться с телом.

Спивак вышел из душного блиндажа на воздух, послушал гул боя слева у высоты 304,5, пенье жаворонков вверху в сером небе, сел на бруствер, вынул из кармана кисет и стал сворачивать задрожавшими пальцами папиросу, просыпая табак на землю.

В семь часов утра, после шестой неудачной атаки немцев на высоту, бой стал утихать. Вылазка обошлась немцам дорого. Даже с КП третьего батальона видно было в бинокль множество трупов в зеленых мундирах на скатах высоты 304,5.

В восемь часов майор Костромин, вернувшийся из батальона, вызвал Спивака к себе для составления сводки в политотдел дивизии.

Спиваку некогда было и погоревать о товарище. Майор Костромин рассказывал, он писал, торопясь закончить, пока не уехал связной в штаб дивизии. Из его рассказа он и узнал, что произошло во втором батальоне, как Петренко получил на своем командном пункте в первые же минуты боя пулевые ранения.

Немцы, как и предполагал Спивак с Соловьевым, ударили наперехват клина, образовавшегося в линии обороны, по четвертой и шестой ротам. Наступало их всего, с подкреплениями, до двух батальонов. Когда завязался бой на флангах, поднялась одновременно стрельба и в тылу, за КП. Очевидно, вечером, когда было так подозрительно тихо, немцы пропустили через нейтральную зону группу автоматчиков, которым к началу боя удалось где-то просочиться через оборону и зайти с тыла.

Костромин пришел в батальон, когда там было уже покончено с ними. Их было не так много — человек пятнадцать, но переполоха в темноте они наделали порядочно. Первыми встретили их командир хозвзвода с поварами и ездовыми, двух убили, остальных разогнали, но впотьмах перестреляли и своих лошадей и ранили одного бойца. Затем немцы напоролись на стоявших в балке минометчиков, — здесь часовые тоже не спали и, открыв огонь из автоматов, уложили еще человек четырех. Все-таки семерым автоматчикам удалось добраться до самого КП, где были взвод охраны штаба, связные, телефонисты, Петренко и писарь. Родионов был в четвертой роте, куда пошел еще с вечера. Там он и был убит.

Бойцы рассказывали, что первыми словами Петренко, когда он услышал треск немецких автоматов вблизи КП, было: «Досадно! Не по сезону. Это не сорок первый год, чтобы попадать в окружение». Вел он себя, как всегда, очень спокойно. Оставив в блиндаже телефониста у аппарата, он приказал всем остальным вооружиться гранатами, которых в штабе у него всегда стоял целый ящик, и по одному выходить наружу: «На воздух! Там виднее будет». Еще слышали бойцы, как он, собираясь, сказал Крапивке громко, чтобы показать, вероятно, что комбат не волнуется и, значит, все в порядке: «Когда я, Крапивка, приучу тебя класть вещи на свое место? Куда ты девал мой трофейный парабеллум? Брал, когда ходил в Богутах к девчатам? Почему не отдал?» — «Да вот он у меня, товарищ старший лейтенант», — ответил Крапивка. «У тебя! А где ему быть? Брал — почисть и положи на место под подушку». Он был ранен сразу же по выходе из блиндажа.

Некоторое время бойцы слышали голос лейтенанта Добровольского, а потом и его ранило. Команду над резервным взводом и связными взял на себя старший сержант Крапивка. Связь с ротами не прерывалась. Крапивка передал по телефону командиру ближайшей пятой роты лейтенанту Мазнюку, что комбат выбыл из строя и на КП не осталось никого из офицерского состава, а сам тем временем, разделив бойцов на три группы, стал окружать засевших в траншеях автоматчиков.