Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

не вышло. Потом твоего отца перевели в тюремный госпиталь, оттуда в обычную психиатрическую больницу — я туда уже передачки носила, — там он и полгода не пролежал. Мне его как хронического домой под расписку и выписали. По тем временам не всем так везло, да и то так долго потому, что твой отец и со справкой чуть сам всего дела не испортил. Вообще твой отец мог быть большим умницей, когда хотел, а тут как будто вожжа ему, извиняюсь, под хвост попала — в психиатрической клинике он стал всем говорить что-то о тирании, о произволе — самих врачей напугал до смерти.

Душенька Жанна, когда узнала об этом, буквально за голову схватилась — велела мне Христом богом его заклинать, чтобы он о политике ни слова не говорил, только твой отец уперся: о чем хочу, о том и говорю, пусть что угодно со мной делают тираны. Даже со мной на свидания выходить одно время перестал. А я уж точно знала: если душенька Жанна говорила, что надо молчать, — значит, надо было молчать, это уж абсолютно верно. Душенька Жанна потом говорила, что еще бы немного — и никакой диагноз, и никакая справка об острой шизофрении, осложненной маниакально-депрессивным психозом, не помогли бы, и что даже если бы и в самом деле вдруг, упаси господь, твой отец вдруг буйно помешался, то и это бы не помогло — погиб бы при попытке к бегству, или как заговорщик, или сгинул бы, ищи потом свищи — время тогда очень ведь сложное было. Отцу твоему я про справку тогда не сказала. Только он про нее все равно узнал, не тогда, так в сорок первом году, — ну это уж другая история, да ты все это наизусть знаешь, хитрюшка».

Сама мама, но мнению Катерины Саввишны, не могла искренне любить столичных родственников: для этого она слишком любила отца и слишком на многое смотрела его глазами. Хотя в гости к столичным родственникам не ездила, дочь гостить не посылала, денег в трудные минуты не одалживала, а письма писала только к праздникам, — все же почему-то никогда не называла тетю Жанну иначе чем душенька Жанна, а дядю Жоржегора — иначе чем влиятельным в Москве человеком, хотя до самой смерти, конечно, так и не могла бы ответить на вопрос — на что именно влиял в Москве дядя Жоржегор? Кроме этого, она много раз принимала у себя тетю Жанну, наезжавшую в К… за покупками, с возможными почестями.

Еще до смерти мамы в К… стало известно, что дядю Жоржегора внезапно отставили от службы с маленькой, против ожидаемой, пенсией. «Молитесь богу, что вас к стенке не приставили», — сказали как-то Жоржу в неофициальной беседе. «И кто, подумай, кто — его же товарищи по работе, — плача, рассказывала тетя Жанна о домашнем аресте дяди Жоржегора и о том, как он избегнул тюрьмы, а может быть, даже расстрела. — Новые люди в правительстве — новые вкусы, новые порядки, но посуди — кто же плюет в колодец?» Но в К… было давно известно, что жили столичные родственники всегда безбедно, кое-что нажили, и к-ские родственники о них не беспокоились. Позже к-ские родственники узнали, что после отставки дядя Жоржегор вдруг стал неумеренно пить. «И представь себе, — рассказывала тетя Жанна маме, — это теперь, как раз тогда, когда надо сжаться в камень — да, да, именно в камень — и выжидать. Ведь не может быть, чтобы верность своему долгу не вознаграждалась!»

И теперь, как видно, дядя Жоржегор ушел как раз по этому делу.

Скрыв, однако, вскоре досаду и внезапно воодушевившись, тетя Жанна повела Катерину Саввишну по квартире. Она распахивала перед ней все двери и заглядывала ей в лицо, ища одобрения. Паркет в тети-Жанниной квартире ясно отражал всю мебель в темных чехлах, сберегаемую, очевидно, до каких-то лучших времен. Сама тетя Жанна в длинном темном халате, тоже походившем на чехол, точно и себя сберегала до лучших времен. Проходя по комнатам, она приподнимала чехлы с мебели, ласково похлопывала светлые лоснящиеся поверхности вещей, как лошадь или собаку, и, покрывая вещь снова чехлом, называла Катерине Саввишне цену, за которую та или другая вещь была ею приобретена. Цифры все были очень большими. Катерине Саввишне они представлялись невероятными, и это, наверное, отражалось на ее лице, потому что тетя Жанна то и дело взглядывала на нее с торжеством и, не скрывая удовольствия, повторяла: «Да-да, Кити, мы теперь с твоим дядюшкой не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи».

Показав все помещения квартиры и, по-видимому, оставшись довольной впечатлением, произведенным на племянницу, тетя Жанна спросила с торжеством, хороша ли квартирка, и, не дожидаясь ответа, сказала, что, разумеется, квартирка хороша, не такая громоздкая, как прежняя, и потому, правильно говоришь, много уютней, и Катерина Саввишна поспешно кивала, стыдясь почему-то напомнить, что в прежней их квартире не бывала ни разу.

Потом Катерина Саввишна сидела за столом в белой, очень чистой кухне; в кухне было не по-кухонному прохладно, висели белые шелковые шторы, пахло хвоей, и этот запах вместе с необыкновенной белизной стен, штор, пола, плиты и всех предметов на кухне напомнили Катерине Саввишне о процедурном кабинете.

Разглядывая стерильные белые шкафы, полки и стерильную чистоту белой кухонной посуды, стен и кухонного пола, Катерина Саввишна со стыдливой неприязнью вспоминала свою квартирку в К…, с приросшим к ней беспорядком, заваленную игрушками, банками, неглаженым бельем, жестянками и мисочками с объедками для кошки и такой же приблудной беспородной собаки, квартире, навсегда пропахшей пеленками, гороховым супом и кошачьей мочой, и мысленно обещала себе тотчас по приезде в К… отнести потихоньку от девочек куда-нибудь подальше и кошку, и собаку.

— Ну, что у нас нынче портится? — весело спросила тетя Жанна, замерев перед распахнутым холодильником, и стала выставлять закуски.

За чаем она ни минуты не сидела спокойно, делая сразу множество дел: прижав плечом телефонную трубку к уху и диктуя кому-то рецепт торта из черствого батона хлеба, она разливала в хрустальные стаканы с серебряными подстаканниками жидкий чай из большого красивого фарфорового чайника; в паузах телефонного разговора она, прикрывая ладонью трубку, рассказывала Катерине Саввишне о вещах, которые, по ее мнению, ей следовало бы купить в Москве, вместе с этим она поглядывала в телевизор на хоккейный матч, вскакивала и вытирала мокрой тряпкой какие-то одной ей заметные пятна на белоснежной газовой плите, потом возвращалась к столу, вешала трубку и укладывала в полиэтиленовые пакеты остатки еды. «О нет, Кити, собак и