Горизонты нашей мечты - Евгений Валерьевич Лотош
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, не поймите неправильно – он любил свое дело и был готов мириться с разумными неудобствами, ей создаваемыми. Он не протестовал ни против комаров, шутя протыкающих хоботком плотную рубашку, ни против ночного верещания древесных лягушек, иногда не дающего уснуть, ни против отдающей фильтрами и чистящими химикатами воды, ни даже однообразного меню – каша из джугары дважды в день, а на третий раз – колобки из вареного риса и комэ, стремительно вошедшие в местный обиход с легкой руки восточников, ни против спального мешка, брошенного в лучшем случае на плохо оструганную лежанку под тентом. Он знал, что профессия инженера-дорожника накладывает свои ограничения, и что жить в тепле и комфорте постоянной квартиры ему не светит. Но разбираться с идиотскими требованиями о выплате денег – на такое он не подписывался.
Почему они вообще прицепились к нему? Шли бы к своему разлюбезному Палеку Мурацию и требовали от него. Он управляет проектом, к нему все претензии. И на фаттахе говорит так, словно знает его с рождения, даром что катониец.
И, кстати, куда он запропастился?
– Мы требуем немедленно отдать нам деньги! – повторил «представитель профсоюза». – За пятнадцатый, шестнадцатый, первый и второй периоды.
Считая, он загибал пальцы, чтобы не сбиться. На взгляд Пиреша, на профсоюзного деятеля местный заводила походил примерно так же, как и местные рабочие на настоящих. То есть – никак. Небось, еще недавно грабежом на большой дороге промышлял, а теперь туда же – законности требует! То-то он ночами наиболее активен. Привычнее, небось.
– Второй период еще не кончился, – буркнул Пиреш. – За него – только в следующем.
– Тогда за пятнадцатый и шестнадцатый! – для убедительность детина показал два растопыренных грязных пальца. – И еще за первый. По три тысячи вербов за период. Каждому! Верно?
Он оглянулся за столпившуюся за ним толпу из трех десятков рабочих в перепачканных комбинезонах.
– Слушай, сан Сирхан, что ты ко мне пристал? – раздраженно спросил гулан. – Я деньгами не заведую. Я за работами наблюдаю. За деньгами к момбацу сану Палеку. Он отдаст.
– Ты главный, момбацу сан Пиреш! – заупрямился сапсап. – Ты деньги раздаешь. Ты плати!
– Я раздаю деньги, которые мне дает момбацу сан Палек. Своих у меня нет.
– Нам нужны деньги. По три тысячи за период! – упрямо повторил гулан. – Мы работали, вы не заплатили. Нам кушать хочется.
Пиреш про себя помянул мужской уд Турабара. Профсоюзник мало того, что тупой, но еще и настырный.
– У меня нет денег, – повторил он. – Приедет момбацу сан Палек – у него просите.
– Тогда мы не работаем больше! – сердито крикнул сапсап. – Мы уходим! Все!
Пиреш только пожал плечами. На его памяти рабочие вот так вот уходили раз пять, и каждый раз возвращались. Им попросту некуда было деваться. В горном Тмиталлахе другой оплачиваемой работы не найти, а горбатиться на с трудом отвоеванных у джунглей делянках кумара и комэ не хотелось никому.
И тут сквозь шум реки в Каварском ущелье он расслышал далекий, но такой желанный звук.
Мотор джипа.
– Момбацу сан Палек едет, – сказал инженер, резким хлопков казнив у себя на щеке особо наглого комара, не отпугнутого запахом репеллента. – Сейчас он все объяснит.
Рабочие возбужденно загомонили и запереглядывались. Факелы заволновались, очерчивая в ночном воздухе огненные круги и волны.
– Пусть объяснит! – угрожающе рявкнул Сирхан. – А то мы его!..
Он махнул в воздухе кулаком. Пиреш хмыкнул и отошел под навес, где и устроился на деревянной лавке рядом с молчащим сейчас электрогенератором.
Джип подъехал через минуту. Палек всегда гонял, словно на авторалли, рискуя на каждом повороте вылететь с дороги или врезаться в дерево. Однако же ни разу не вылетел и не врезался. Вот и сейчас он, сверкнув фарами в ночной темноте и ненадолго ослепив всех дальним светом, резко затормозил в метре от толпы и выпрыгнул через дверцу джипа, даже не удосужившись ее отворить.
– Ну, чем на сей раз недовольны, момбацу саны? – весело спросил он. – Сирхан, опять буянишь?
– Деньги давай! – буркнул заводила. Большой, сильный и грубый, в присутствии Палека он как-то скукоживался и притихал. – За пятнадцатый период, шестнадцатый период, первый период, второй период… За весь зимний сезон давай!
– За весь не дам, – широко ухмыльнулся русоволосый катониец. – Только за прошлый год. За пятнадцатый и шестнадцатый периоды. Остальное – через период.
Толпа громко возбужденно загомонила.
– Врешь! – угрюмо заявил сапсап. – Покажи.
– Да пожалуйста! – Палек перегнулся через борт джипа и вытащил оттуда увесистый кожаный мешок. Распустив завязки, он вытащил оттуда пачку денег и попахал ей в воздухе. – Завтра утром или днем раздадим. Всем передайте. И еще передайте, что если кто завтра не выйдет на работу, уволю нафиг. И оштрафую на месячное жалование. Ясно? Теперь топайте все спать, не действуйте на нервы. Завтра начинаем переброс тросов между пилонами. Нужно проверить и тросы, и лебедки. Прямо сейчас и займемся.
Последние слова он адресовал уже Пирешу. Тот кивнул. Сейчас так сейчас. К манере катонийца работать в любое время суток он уже давно привык, тем более что большую часть неурочной работы тот выполнял сам, не гнушаясь даже извозиться в битуме и ободрать ладони тяжелым кайлом. Поначалу гулан изумлялся такому едва ли не до потери сознания. В его представлении главный инженер всей страны, да еще и брат самой Кисаки Сураграша совершенно не вязался с образом высокого худого белокожего светловолосого парня с облупленным от солнца носом, в одних перепачканных шортах отдающего указания рабочим, каким он увидел его впервые три года назад. Но потом привык – в конце концов, кто его знает, как там принято в Катонии! Жёсток, но справедлив, умен, знает невероятно много, а уж работает едва ли не по восемнадцать часов в сутки – если бы все начальники были такими, мир давно бы стал
