Спасаясь от войны, или Закрытые небеса - Ольга Макарова

Макарова Ольга

Спасаясь от войны, или Закрытые небеса

Это мир встает на колени,Это в небо взлетает пепел…Готовься к великой сменеГородов на снежные степи.Не пытайся вернуть ушедших —Ты не сможешь пробить всех стен.У судьбы теперь хватка, как клещи, —Так не стой на пути перемен…Это сад, где цветут орхидеи;Распускаются на небосклоне,Когда пепел, как в день Помпеи,Чью-то душу в себе хоронит.

Идешь, как робот; в глазах все плывет; уши вот-вот лопнут от тишины… И вдруг твое искромсанное лицо поднимается к небу, к небу тянутся твои руки, уже мало напоминающие человеческие, они тянутся к серому задымленному куполу в последней надежде. Бог тебя не защитит, нет, сегодня он зажмурил глаза…

Ты делаешь шаг, и из груди вырывается хрипящий и булькающий стон. Это крик твоей Души, потому что Разум… где он… Крик улетел ввысь, повторился гулким эхом, отраженным, наверное, от закрытых небес…

Еще один шаг… нога упирается во что-то мягкое, ты спотыкаешься и падаешь целую вечность. Руки, вопреки инстинкту, не тянутся к земле, чтобы смягчить падение — они все так же, глупо и безнадежно обращены к равнодушному небу.

Земля с размаху ударяет по лицу… хруст… кажется, ты сломал нос, но боли нет — ее итак слишком много в разодранном и переломанном теле…

Ты плачешь… зачем? Слезы просто впитываются в горелый грунт, растворяют сухую кровавую грязь на щеках. Небо не стоит твоих слез, солдат.

Этот мир такой пустой и огромный, что даже секунда бездействия ужасна. Ты медленно подтягиваешь непослушные ноги, руки и встаешь. То, обо что ты споткнулся, тихонько поскуливает на земле. Это человек, девушка, и изранена она еще сильнее, чем ты…

Берешь ее на руки и идешь в никуда по этой земле, ровной, как бильярдный стол. Девушка на твоих руках худенькая, маленькая, совсем еще ребенок, а тебе тяжело, смертельно тяжело ее нести. Ты уже не тот, что раньше…

Но бросить ее — значит снова остаться одному в этой пустоте, а ведь даже умирать одному страшно… тогда ты плюешь на геройство и нежности и закидываешь ее на плечо, как мешок. Идти, идти, не останавливаясь, пока держат ноги…

А ведь ты несешь врага своего, солдат. Она снайпер, на ее винтовке сорок девять зарубок, и ты запросто мог бы стать пятидесятой. Тебе все равно, да? Это хорошо. Уходи, спасайся от войны… если кто-то и должен выжить, так это ты и она…

Я искал это убежище долго и, наконец, нашел…

Уже не помню, сколько прошло времени с тех пор, как я, бросив оружие, и, по-детски закрыв ладонями уши, бежал с поля боя. «Предатель! — орали мне. — Вернись, падла! Убью своими руками!!!», а кто-то даже пустил мне вслед пулеметную очередь. Тогда я упал и безвольно покатился по склону горы, и горная река понесла меня плавно и бережно, как мертвеца…

Пусть они воюют, а я не должен умирать только за то, что кто-то где-то не поделил нефть, пытался я найти себе оправдание, но это было не то. Я сам не знаю, что заставило меня бежать, черпая силу в страхе большем, чем страх смерти. Войны хотят всегда всего два человека, и они не воюют, а воюют за них миллионы мирных людей, и если бы каждый из тех, кто войны не хотел, бросил бы оружие, как я, то наступил бы мир… но почему, почему они не могут этого сделать? Они боятся, что лучший друг крикнет в спину: «Предатель!» и пустит вслед пулеметную очередь?

Велика ли честь остаться на поле боя и драться до смерти? Или она фальшива и придумана теми двумя, кто хочет воевать?

Не знаю… Не знаю! НЕ ЗНАЮ!!!

Я все еще ищу себе оправдание, даже сейчас, когда стою на пороге убежища….

Боже мой! Убежище! Здесь беззаботно играют дети, здесь ходят парами влюбленные, здесь мир! Самый настоящий. Здесь над входной дверью висит флаг со всеми цветами радуги, и лежат на полу вместо коврика для ног растоптанные флаги враждующих наций. Хороший коврик, подумал я, и с наслаждением вытер ноги о собственный флаг…

Меня встретили объятиями и радостью, хотя я, трус и предатель, этого не заслуживал. Мне дали собственную комнату и накормили вкуснейшей в мире едой… Комната была пуста, но соседи принесли мне и кровать, и одеяла, и теплый костюм вместо моей военной формы. Будто бы я их брат, маленький брат, нуждающийся в помощи и поддержке.

На следующий день меня рано разбудили завтракать, потом какой-то паренек показал мне все убежище и перезнакомил с половиной жителей. После обеда меня попросили помочь перетащить несколько ящиков, и я помог с радостью. А после ужина вместе со всеми отправился к Гришему. У него был старый магнитофон и горы кассет с классической музыкой. В тот день я впервые понял эту музыку и прочувствовал всей душой. От счастья я заплакал, но никто не стал смеяться надо мной, ведь многие другие плакали тоже. Я нашел рай…

Через пару месяцев я перестал быть для всех «маленьким братом» и уже ничем не отличался от остальных жителей. Свободно ориентировался в закоулках убежища, знал всех по именам, нашел себе работу. Хотя это, пожалуй, неверное определение. Каждый делал в убежище что-то сам по себе, но иногда просил помощи других. Так я вообще был учителем (четвертым в убежище), но всегда мог помочь перетащить что-нибудь, отремонтировать, позаботиться о новоприбывшем… все дело в дружбе, взаимоотношениях.

Став «своим» я еще и погрузился дальше красивой оболочки, которая встретила меня в первый день. В убежище была куча проблем, без них мир и невозможен. Были больные, были сторонящиеся всех «одинокие волки», были трудные дети, естественно. Так что когда узнали, что я до войны окончил один курс института психологии, я стал еще и местным психологом. Ко мне приходили, чтобы выговориться, спросить совета. Сначала мне было тяжело, но потом привык, и сознание того, что этим обожженным войной душам становится легче от разговоров со мной, доставляло мне радость.

Скоро я забыл обо всем, что было до убежища. Здесь я был любим и счастлив, здесь меня ценили и уважали, а вокруг были только друзья…

Да, я забыл. Но тогда произошло то, что заставило меня вспомнить все и вновь начать бессознательные поиски оправдания…

В тот вечер у меня было немного посетителей, так что большую часть времени я посвятил проверке каракуль моих учеников. Правда, потом ко мне привели Ефима. Это древний старик с разумом трехлетнего малыша, совершенно несчастное создание. Ко мне он попал по той причине, что украл у поварихи Софьи серебряную зажигалку — ему понравилась, как она блестит. Я говорил с ним пару часов, объясняя, почему брать чужое нехорошо, а он все это время смотрел на меня преданными детскими глазами и внимательно слушал. Я его, конечно, не стыдил, не ругал, но бедняга все же расплакался, что задело меня за самое сердце. Я с трудом его успокоил и подарил на прощанье свои часы. Они, конечно, не шли, но блестели, правда, очень красиво. Ефим был на седьмом небе от счастья, а я понял, что воровать он больше не будет…