Только один человек - Гурам Дочанашвили
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он проговорил это так робко и смущенно, что, хотя женщин покоряет в мужчине сила, но этот его смиренный тон, последовавший за первым наглым выпадом, так тронул ее сердце, что она вот-вот готова была погладить его по темени, низко, как у нашкодившего ребенка, потупленной головы. Но раздумала: при всем том в нем чувствовалось нечто такое уж очень мужское, что она воздержалась переходить с ним на короткую ногу. Но, хоть и напуганная этим, она все же решилась спросить:
— Я тебе очень понравилась?
— Еще бы не понравиться! — метнул на неё взгляд Бахва.
— Ну и что же мне с тобой делать? — обвела она его взглядом, — а он-то, между нами, был очень и очень ничего себе. — К сожалению, ничем не могу помочь.
— Как так не можете помочь, — сказал Бахва и заглянул ей в глаза, но, встретив ее готовый вспыхнуть гневом взгляд, поспешно добавил: — Клянусь матерью, у меня и в мыслях не было ничего плохого. Просто разрешите мне немного на вас посмотреть, чтоб я мог в вас получше вглядеться и на весь век свой запомнил такую удивительную красоту. Больше мне ничего не надо.
Тут в женщине пробудился интерес, — Бахва не походил на других мужчин, — и она задумалась, что-то про себя взвешивая...
— И что ж, вы так и собираетесь разглядывать меня — при всем честном народе?
— С вашего позволения, присядем вон на ту скамью.
— Хорошо, — ответила она: кого из нас не увлекал порой шальной случай.
Бахве казалось, что он попросил о чем-то невозможном, и он решил поначалу, что женщина, согласившись лишь для виду, на самом деле над ним подшучивает; но она пошла, пошла, пошла и села. Бахва, разумеется, тоже пошел, пошел, пошел и, подойдя к ней поближе, остановился в каком-нибудь шаге от нее, подумав при этом — глядите, какой паршивец, — что если эти несколько шагов дались ему так сравнительно легко, то что, мол, стоит теперь в последний раз переступить ногой; но ах, нет, даже если бы он прошел километры, этот последний, соединительный шаг был бы для него неодолимо труден, ибо он разделял материки и мог существовать только в мечте. Смотрит, смотрит Бахва на женщину во все глаза и не знает, к чему бы в ней приглядеться раньше и в особенности, а она одну изумительную ногу... «Интересно, за какими босяком она замужем?» — одну изумительную ногу (!) положила на другую такую же изумительную ногу и раскинула вдоль спинки скамьи руки, как-то хищно впившись пальцами с заостренными ногтями в окрашенное в зеленый цвет дерево; и какие же два плеча выступили над этими раскинутыми руками — одно другого лучше; грудь Бахва из стыдливости не разглядывает, хотя и знает, что это будет прекрасное зрелище; а какая точеная, в меру высокая у нее шея, об этом лучше и не спрашивайте! И кто только придумал такое малоприятное название, как «подмышки», для тех сокровенных местечек в подплечьях, которые, если и можно с чем сравнить, то только лишь друг с другом, и которые сам Бахва назвал бы скорее редкоупотребляемым словом — бархотки, и снисходительнейший бассейный читатель должен ему поверить.
«Не мерещится ли мне все это?» — тревожно царапнуло что-то изнутри растревоженное сердце Бахвы; ему захотелось пощупать себе лоб, но, весь, с головы до ног, окаменевший, он не смог и шелохнуться, — вот что сделало с ним ее лицо.
Вот ведь известно, что нет лучше белой кожи, верно, ведь? Но эта женщина лишь местами была светлокожей, а больше ее тело было покрыто темным загаром; в общем, она вся была точно вылеплена из глины, и это ее очень красило. Да, в ней совершенно явно преобладала глина. И обреченный асфальту Бахва, который не одними ступнями, а всем существом своим жаждал земли, как зачарованный, впился в глаза этой вылепленной из глины женщины, — в которых смешались все многообразные краски природы: желтый, синий, зеленый, сероватый и так далее, — обостренно воспринимая целый вместившийся в этих глазах маленький — до сих пор спокойный, а теперь растревоженный — мир, объявший все окрест и включавший в этот миг и его самого, Бахву. В этих глазах, завершавших собою божественную прелесть тела, отражались трава, лес, одомашненные деревья — те, что давали плоды, но и бесплодные, пространно-тенистые, дарующие глазам влагу, тоже. И какое же все-таки это было чудо...
Как опоенный дурманом, стоял Бахва, вперившись взглядом в землю, и даже не почувствовал, когда кто-то легонько постучал пальцами по его спине. А сам стучавший, Андрадэ, никак не мог взять в толк, с чего это человек так остолбенел, уставившись в мокрую от дождя землю. Но вот, внезапно очнувшись, Бахва вздрогнул, обернулся и увидел Андрадэ, по выражению лица которого было ясно, что стряслось что-то неладное.
— Что такое, что случилось? — спросил Бахва, — только вопрос вопросу рознь, — вцепившись руками в воротник Андрадэвой ковбойки.
— Успокойся, все уже хорошо, — с напускной бодростью ответил Андрадэ, все еще хранивший на лице следы испуга. — Сейчас уже ничего, и настроение у него хорошее, только ты не нервничай, теперь уже все позади.
— Что уже позади... — похолодел Бахва.
— Не волнуйся! — собрав остатки бодрости, вновь попытался успокоить его Андрадэ. — Твоего сына кто-то стукнул маленькой палочкой по голове, но сейчас он чувствует себя отлично, и воду выпил, и все...
Вообразить себе бешенство Бахвы я предоставляю вам, мой помощник, читатель, сам же присовокуплю только, с вашего позволения, что Андрадэ чувствительно отстал от опрометью кинувшегося в сторону дома Бахвы, который на бегу размахивал все еще так и зажатым у него в руке воротником ковбойки друга.
4Не воспользовавшись лифтом, Бахва скачками взбежал на шестой этаж.
Еще не успев рвануть дверь, он на миг представил себе непорочную (приобретаемую стараниями рачительных жен и напоказ плененную в серванте) посуду: «Все переколочу вдребезги!» — но, влетев в комнату, замер на кончиках пальцев перед лоджией — сидевший там подле тахты врач обстукивал тело мальчугана словно бы игрушечным металлическим молоточком. И каким же — оох! — худеньким и жалким выглядел ребенок, с которого полностью стянули одеяло! Стиснув зубы, Бахва — уух каким усилием воли, аж искусав все локти, — взял себя в руки и стал прислушиваться. Но широкая дверь в лоджию была закрыта, — это могло окончательно свести с ума. Однако Бахва, кое-как справляясь с собой, продолжал стоять, — не мог же он помешать врачу.
Тут в комнату ввалился Андрадэ; увидев живое существо, Бахва процедил сквозь зубы: «Это все твоя вина и таких, как ты...» — и швырнул прямо ему в грудь только что замеченный воротник. Андрадэ пригнулся, подхватил свой воротник, сунул в карман. Как всегда, первому досталось интеллигенту, но Бахва ненавидел сейчас весь мир, всех людей, кроме, конечно, своего сына. До него донеслись слова вышедшего в коридор врача: «Ничего страшного, рефлексы совершенно нормальные, но все-таки, на всякий случай, пусть полежит денька два-три...»
Когда жена посредственно (N рублей) проводила врача, Бахва уперся в глаза своей супруги (но отнюдь не его половины сейчас) пронизывающим взглядом:
— Женщинна?
Словно проглотив вдруг язык, она не смогла проронить в ответ ни звука, и тут вмешался Андрадэ:
— Он, оказывается, шел из школы и...
— Закрой рот! Женщинна?
— Зурико шел из школы, а у какого-то поворота...
— Замолчи! — и обернулся лицом к Андрадэ: — Потом?
— Там, у поворота, один человек подстерегал, оказывается, кого-то и по ошибке ударил палкой по голове Зурико.
— Кого подстерегал?
— Дразнили его, оказывается, какие-то мальчишки.
— Почему?
— Не знаю.
— Как?
— Что как?
— Как дразнили, спрашиваю!!
— Аддис-Абебой дразнили, оказывается.
Бахва даже растерялся:
— Кем?
— Аддис-Абебой.
— А что это значит? — спросил Бахва и сунул руку в карман.
— Есть такой город в Африке.
Бахва знал это, как не знать, он же в прошлом был географом, просто не сообразил с переляху.
— Так что же, — тихо, но с гневом, подавленным невесть каким усилием (читатель, выручай, читатель!) спросил Бахва, изорвав прямо в кармане платок, — из-за того, что в этой Африке существует какой-то город, моего сына надо стукать палкой по голове?
Жена понурила голову и отвернулась, то же самое и Андрадэ.
— Убью!! — внезапно взревел Бахва и бросился к двери; но то ли холод дверной ручки его протрезвил, то ли еще что, только он вдруг опомнился: «Да, но кого же мне все-таки надо убить?» — и, обернувшись, спросил сурово:
— Кто он, вы знаете?
— Знаем, — признался Андрадэ, — он сам и привел ребенка.
— Кто же это? — снова спросил Бахва.
«Будь что будет», — подумал Андрадэ и:
— Нет, дорогой мой Бахва, сначала я тебе что-то скажу, и ты должен выслушать меня. Если ты...
— Кто он, я спрашиваю!! — так неистово возопил Бахва, что, по правилу, все трое должны были бы рухнуть на пол, и занес руку, но Андрадэ, сверх ожидания, не сробел: