Пристрастие к смерти - Филлис Джеймс

— Нам повезло, что Харри умел писать, — заметила леди Урсула. — Впрочем, он был старым человеком, а в те времена в государственных школах обучали этому искусству.

— Он был трезв? — спросил Дэлглиш.

Ответил Холлиуэлл:

— От него пахло, но он твердо держался на ногах и без труда написал свое имя. Он не был пьян настолько, чтобы не понимать, что делает.

— Вы прочли то, что было написано на бумаге?

— Нет, сэр. Это было не мое дело, и я не стал читать.

— Чем вы писали?

— Авторучкой сэра Пола. Он подписался сам, потом передал ручку мне, потом — бродяге. Когда все три подписи были поставлены, он промокнул бумагу. После этого бродяга вышел через дверь справа от камина, а мы с леди Урсулой уехали. Сэр Пол остался в ризнице. Он не провожал нас до двери. Леди Урсула сказала, что хочет прокатиться, прежде чем возвращаться домой. Мы поехали на Парламент-Хилл-Филдз, потом — в Хэмпстед-Хит. Там остановились на краю лесопарка, и ее светлость минут десять посидела в машине. После этого я отвез ее домой, мы приехали около половины десятого. Леди Урсула попросила высадить ее так, чтобы она могла войти в дом незаметно, а машину велела оставить на Камден-Хилл-сквер, что я и сделал.

Значит, никто не видел, как они уехали и вернулись, отметил Дэлглиш. Ужин она попросила принести ей наверх на подносе (суп в термосе и копченую лососину), так что никто ее не беспокоил, пока мисс Мэтлок не пришла стелить постель.

— После того как вы поставили на бумаге свою подпись, сэр Пол что-нибудь сказал? — обратился он к Холлиуэллу.

Тот посмотрел на леди Урсулу, но на сей раз не получил от нее помощи.

— Он что-нибудь сказал вам, Харри Маку или своей матери? — повторил Дэлглиш.

— Харри там уже не было. Как я уже сказал, он расписался и ушел. Он вообще, похоже, не был ни разговорчивым, ни компанейским человеком. Сэр Пол действительно сказал — ее светлости — всего три слова: «Присмотри за ним».

Дэлглиш перевел взгляд на леди Урсулу. Та сидела совершенно неподвижно, положив руки на колени и глядя сквозь зеленый гобелен в какое-то воображаемое будущее. Дэлглишу показалось, что он увидел неуловимую улыбку на ее губах. Он снова повернулся к Холлиуэллу.

— Значит, вы признаете, что солгали, когда я вас спросил, не могли кто-нибудь тем вечером взять машину или велосипед без вашего ведома? И солгали, сказав, что не покидали своей квартиры весь вечер?

— Да, сэр, я солгал, — спокойно ответил Холлиуэлл.

— Это я попросила его солгать, — вмешалась леди Урсула. — То, что произошло в ризнице между мной и моим сыном, не имеет отношения к его смерти, независимо от того, сам он себя убил или нет. Мне было важно, чтобы вы тратили время и усилия на поиск его убийцы, а не вмешивались в частную жизнь семьи. Когда я уходила, мой сын был жив, и я попросила Холлиуэлла никому не рассказывать о нашем визите. А он человек, привыкший подчиняться приказам.

— Некоторым приказам, миледи, — уточнил Холлиуэлл.

Издали взглянув на нее, он мрачно улыбнулся. Она ответила ему едва заметным довольным кивком. Дэлглишу показалось, что на какой-то миг эти двое забыли, что, кроме них, в комнате есть еще люди; в тот миг они пребывали в своем тайном мире, где существовали особые привязанности. Они продолжали, как и прежде, стоять вместе, плечом к плечу. И у Дэлглиша не было никаких сомнений относительно того, что их связывает. Хьюго Бероун был командиром Холлиуэлла, а она — матерью сэра Хьюго. Для нее он был готов на гораздо большее, чем ложь.

О Барбаре Бероун почти забыли, но сейчас она вскочила из-за стола и почти бросилась к Дэлглишу. Розовые ногти вцепились в его пиджак. Всю ее фальшивую утонченность и невозмутимость как ветром сдуло, перед ним стояла испуганная девочка.

— Это неправда! — кричала она. — Он не мог этого сделать! Дикко не выходил из дома. Разве вы не видите? Мэтти ревнует, потому что на самом деле он никогда ее не любил. Да это и невозможно — вы посмотрите на нее. А семья всегда его ненавидела, и его, и меня. — Она оглянулась на леди Урсулу. — Вы не хотели, чтобы Пол женился на мне. Вы всегда считали, что я недостаточно хороша для ваших бесценных сыновей, для обоих. Ну так теперь этот дом принадлежит мне, и я думаю, что вам лучше его покинуть.

— Боюсь, это не так, — спокойно возразила леди Урсула.

Она с трудом повернулась и сняла со спинки кресла висевшую на ней сумку. Все напряженно наблюдали, как ее скрюченные пальцы роются в ней. Потом она извлекла сложенный лист бумаги и сказала:

— То, что подписал там мой сын, — завещание. Вы будете достаточно, но не чрезмерно обеспечены. А дом и все остальное имущество оставлены мне в доверительное распоряжение до совершеннолетия его еще не родившегося сына. Если ребенок не выживет, все перейдет ко мне.

У Барбары на глаза навернулись слезы, как у обиженного ребенка.

— Почему он это сделал?! — закричала она. — Как вы его заставили?

Но леди Урсула ответила, глядя не на нее, а на Дэлглиша, как будто это он задал вопрос.

— Я поехала туда, чтобы попробовать урезонить его, убедиться, что он знает о ребенке, уверен, что это его ребенок, спросить, каковы его намерения. Но присутствие бродяги навело меня на мысль. У меня неожиданно появилось два свидетеля. И я сказала ему: «Если она носит твоего ребенка, я хочу сделать все, чтобы он благополучно появился на свет и чтобы его будущее было гарантировано. Если ты сегодня умрешь, она унаследует все и отчимом твоего сына станет Лампарт. Ты этого хочешь?» Он молча сел за стол. Я достала из верхнего ящика лист бумаги и положила перед ним. Не говоря ни слова, он написал это завещание — всего восемь строк. Разумный годовой доход для жены, все остальное — сыну под мое доверительное управление до его совершеннолетия. Вероятно, он хотел от меня отделаться; думаю, так оно и было. Или ему было все равно, это тоже возможно. Ему казалось само собой разумеющимся, что на следующий день он оформит все должным образом. Многие из нас именно так и поступают. А может быть, он каким-то образом знал, что не переживет предстоящую ночь. Впрочем, это, конечно, смешно.

— Вы солгали, сказав, что позднее в тот вечер еще раз говорили с Холлиуэллом, — сказал Дэлглиш. — Вы не могли не понимать, что рано или поздно он окажется под подозрением. А поскольку солгал он по вашей просьбе, вы, чувствуя, что обязаны ему, решили хотя бы обеспечить ему алиби. Еще вы солгали насчет ежедневника вашего сына. Вы знали, что в шесть часов вечера он все еще находился здесь, в доме. Когда позвонил генерал, вы спускались в кабинет и доставали его из ящика стола.

— В моем возрасте память уже не так крепка, — слукавила она и с мрачным удовольствием добавила: — Думаю, прежде я никогда не лгала полиции. Людям моего круга редко приходится это делать. Но если уж мы это делаем, то, уверяю вас, с готовностью и умением, быть может, даже большими, чем другие. Впрочем, вы наверняка никогда в этом и не сомневались.

— Вы, разумеется, выжидали, чтобы увидеть, что нам удастся разузнать, и удостовериться, что мать вашего внука не является убийцей или сообщницей убийцы. Вы знали, что скрываете сверхсущественную информацию, которая могла помочь убийце вашего сына сбежать. Но это не имело для вас значения, не так ли? Лишь бы продолжился ваш род, лишь бы ваша сноха произвела на свет наследника.

— Законного наследника, — мягко поправила она его. — Это может казаться несущественным вам, коммандер, но мне уже за восемьдесят и у нас разные жизненные приоритеты. Она не интеллигентная женщина и даже не так уж хороша собой, но она будет приличной матерью. Я об этом позабочусь. С мальчиком все будет в порядке. Он выживет. Но расти, зная, что твоя мать была сообщницей собственного любовника в жестоком убийстве твоего отца, — не то наследие, с которым ребенок может справиться. И я не собиралась обрекать своего внука на подобную участь. Пол просил меня присмотреть за его сыном. Это я и делаю. Исполнить последнюю волю покойного — особый долг. А в данном случае моя воля совпадает с его.

— И это все, что вас заботит?

— Мне восемьдесят два года, коммандер. Все мужчины, которых я любила, мертвы. О чем же еще мне, скажите на милость, заботиться?

— Нам, разумеется, понадобятся ваши новые письменные показания, — сказал Дэлглиш.

— Естественно, вам всегда нужны письменные показания. Не пребываете ли вы порой в опасном заблуждении, будто все важное в жизни можно облечь в слова, записать, подписать и принять в качестве доказательства? Наверное, в этом заключается привлекательность вашей работы: все запутанное, непостижимое сводить к словам на листе бумаги, снабжать ярлыками и нумеровать. Но вы же поэт — были им, во всяком случае. Не можете же вы верить, что то, чем вы занимаетесь, ведет к истине.

— Доминик Суэйн теперь живет здесь, не так ли? — сменил тему Дэлглиш. — Кому-нибудь из присутствующих известно, где он сейчас? — Ответа не последовало. — Тогда мы оставим в доме полицейского ждать его возвращения.