Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Виктор Бакин

Она увидела, что в России не представляют себе вечеринку без водки — это национальная традиция. Водка дает тепло, развязываю­щее язык, ощущение свободы. Владимир выпивает в этих компани­ях, но она уже предупреждена, что могут возникнуть проблемы.

Пока им приходится встречаться у друзей, на разных квар­тирах, потому что для советских гостиниц не существует понятия «гость».

Работа над фильмом закончена, и Марина должна возвращать­ся в Париж. Для Высоцкого ее отъезд — трагедия. Он уже не про­сит, а требует, чтобы Марина стала его женой, чтобы привезла в Москву своих детей...

Свои веские доводы несогласия по этому вопросу она опишет в книге воспоминаний о Высоцком: «На мне трое детей и мать, пятнадцатикомнатный дом. Я много работаю и хорошо зарабатываю, я люблю свою профессию — дело, которым занимаюсь с десяти лет, я, в конечном счете, неплохо живу. У тебя двое детей, бывшая жена, которой ты помогаешь, девятиметровая комната в квартире у мате­ри, ты получаешь 150 рублей в месяц, на которые, в лучшем случае, можно купить две пары хороших ботинок. Ты работаешь как про­клятый, ты обожаешь свою работу, ты не можешь ездить за границу. Если соединить наши жизни в одну, получится просто не жизнь».

Марина опустила Владимира с неба на землю и показала свою цену любви. Цена действительно большая, если учесть не только «хо­рошо зарабатываю», «пятнадцатикомнатный дом» и «неплохо живу», а и судьбу родных и близких. Они расстались в аэропорту...

ЛЮДМИЛА

Я не отвечаю на вопрос,

сколько раз женат-разведен,

потому что я сам этого не помню...

Из ответов на записки

Сначала собственное предчувствие, потом телефонные звонки, сплетни и слухи... И наконец 22 июня Людмила встречает мужа, вы­ходившего из театра после ночных «Антимиров», в обнимку с Ива­ненко. Чуть позже она узнает о связи мужа с Мариной Влади и оку­нает в свое горе Нину Максимовну. Мать пытается направить сына на путь истинный.

Из дневника В.Золотухина: «19.10.1968. Сегодня звонил Н.М., матери Высоцкого. Она сказала, что "если эта сука Иваненко, шан­тажистка, не прекратит звонить по ночам и вздыхать в трубку, я не посчитаюсь ни с чем, приду в театр и разрисую ей морду — пусть походит с разорванной физиономией... Володя уехал с Люсей в де­ревню, к товарищу-художнику, ему посоветовали врачи на некото­рое время отключиться от шума городского. Они взяли продуктов и уехали. Врач сказал, что это не очень опасный рецидив, что у него не наступило то состояние, когда шарики сдвигаются и ничем его остановить нельзя... Надо поскорей разбить его романы... Тот даль­ний погаснет сам собой, все-таки тут расстояние, а этот, под боком, просто срочно необходимо прекратить. Я узнала об этом от Люси совсем только что и чуть не упала в обморок"».

Отец в этой критической ситуации не нашел ничего лучшего, чем с военной прямотой припугнуть сына тем, что напишет в КГБ, сказав, что только эта организация сможет воздействовать на него. Высоцкий рассказывал об этом А.Макарову...

А.Макаров: «Лишь однажды я видел слезы в его глазах. Мы сидели у Гладкова — Прохоренко, Тарковский и я. Володя пришел позже... Чтобы рассказать, что отец написал на него письмо в со­ответствующую инстанцию. И, словно стыдясь минутной размяг­ченности, крепко сжал мои руки: "Ты же знаешь, Артур, я совсем не такой слабый..."»

Слабым Высоцкий не был, это верно, но в тот момент свали­лось все сразу: нападки в печати, судьба театра на грани закрытия, вспышка болезни и три любимых женщины!

Что касается «доноса», то двоюродная сестра Высоцкого Ирэна отрицает такую возможность: «...Семен всегда очень уважал стар­ших и начальство. В то, что он мог писать доносы на сына в КГБ, я категорически не верю, но вот посоветоваться с начальством о том, как поступать в связи с желанием сына жениться на иностранке, — это вполне в его духе».

Людмила решает уйти из дома Нины Максимовны: «...потом, когда пришел конец всему, я сразу поняла, что надо уйти. Просто надо было и с силами собраться, и сориентироваться... Кроме все­го прочего — еще и куда уходить? Как сказать родителям? Как ска­зать знакомым? Это же был ужас... Я не просто должна была им сказать, что буду жить одна, без мужа. Его уже все любили, он уже был ВЫСОЦКИМ... Я должна была у всех его отнять. Но если бы я знала раньше все, я бы ушла раньше...

...С грехом пополам, собрав силы и вещи, я наконец ушла от Во­лоди. Поступок был нужный и умный, и я это понимала. Но в голо­ве стоял туман: ноги шли, а душа там осталась... Я себя отрезала — от

Володиных песен, кинофильмов, спектаклей, — даже его Гамлета не смотрела. Все это могло меня в любую минуту... Ну, в сумасшествие столкнуть, может быть, даже в какой-то большой грех ввести. И, зная это, я целых полгода себя к уходу готовила. Уйти же надо было сра­зу, как только я поняла, что он любит другую женщину».

Под «другой женщиной» многие подразумевали Марину. Да и для самой Абрамовой престижней были разговоры о том, что муж ушел от нее к Влади. Нет, вначале была Татьяна Иваненко, роман с которой длился уже давно. Появление Марины стало трагедией не для Людмилы, а, скорее, для Татьяны, которая была слишком увере­на в себе и поначалу не воспринимала Марину как соперницу.

Для Людмилы все перемешалось: и собственная гордость, и го­речь обмана, и вероломство других женщин: «...Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это ЕГО выбор. ЕГО! Не то что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила се­мью, — Володя выбрал! Его право выбора — для меня самый глав­ный, святой закон...»

Такая оценка сложившейся ситуации была дана лишь через де­сять лет после смерти Высоцкого. А тогда в 69-м... Боль брошенной женщины, отчаяние матери с двумя малолетними детьми вызыва­ли совсем другие эмоции.

В. Абдулов: «Мне кажется, что к моменту знакомства с Мари­ной у Володи с Люсей многие точки уже были поставлены — так же, как и у Люси в отношениях с Володей. Говорить, что это был уход от одной женщины к другой, — в корне неправильно. По-моему, обо­юдное охлаждение Володи и Люси произошло раньше».

Высоцкий — Золотухину: «Люська дает мне развод... Я ей ска­зал: «Хочешь — подай на алименты». Но это будет хуже. Так я руб­лей по двести ей отдаю, я не позволю, чтобы мои дети были плохо одеты-обуты... Но она ведет себя — это катастрофа. Я звоню, го­ворю, что в такое-то время приду повидать детей... Полтора часа жду на улице, оставляю все у соседа. Она даже не извинилась, для нее это в порядке вещей... Шантажирует детьми. Жалко батю — он бе­зумно любит внуков, а она все делает, чтобы они меньше встреча­лись... Ну что это? Говорит, что я разбил ей жизнь... Ну, чем, Вале­ра? Детей она хотела сама... На работу? Даже не пыталась нику­да устроиться... Да и по дому ничего не делала — ни разу не было, чтобы я пришел домой, а она меня накормила горячим. Она вырос­ла в такой семье... Ее мать всю жизнь спала в лыжном костюме — до сих пор не признает простыней... Я зарабатывал такие деньги, а в доме нет лишнего полотенца... Ну что это за ... твою мать! Вот ты гораздо меньше имеешь доходов, но у тебя все есть! Как ты ни обижался на Нинку, но я вижу: она — хозяйка. А та профукала сбер­книжку, профукала другую... Я дал теще деньги на кооператив — че­рез три дня узнаю, что их уже нет. Открыла у себя салон: приходят какие-то люди, пьют кофе... А ребятишки бегают засраные, нико­му не нужные... Мне их не показывают, старикам не показывают... И все ее хорошие качества обернулись обратной стороной, как буд­то их и не было никогда...»