Гордая птичка Воробышек - Янина Логвин

Он не смотрит на меня, он не видит меня, но что-то в нем неуловимо меняется. Больше он не играет. Он просто быстро и четко расправляется с теми, кто почти загнал его в угол.

Вот теперь я вижу бой – страшный, стремительный и тихий. Тот бой, которого, должно быть, ждут от него все здесь присутствующие, – настолько тесно сужается кольцо вокруг бойцов, и затихает в предвкушении близкой и невероятной то ли победы, а то ли расправы зал.

Люков – словно отточенный смертельный клинок – летящий и безжалостный. Каждое его движение почти неуловимо глазу, тело налито стремительной силой, и я ловлю себя на мысли, что обычный человек не может быть таким совершенным воином. Не может вот так враз оставить одного соперника лежать бездыханным на полу, а уже через мгновение занести руку над другим для последнего в этой изначально неравной схватке удара.

– Илья, стой! – я срываюсь с места, сбрасываю с себя чужие руки и вылетаю в круг, не слыша за спиной изумленный окрик Босса. Просто не желая его слышать!

– Осторожно, Женя! Что ты делаешь?! Его опасно трогать в таком состоянии!

Он стоит над поверженным противником, припав на одно колено, и целится сжатой в кулак рукой в разбитое в кровь лицо. Я вижу его холодный профиль, лишенный каких бы то ни было эмоций, кроме решимости, подбегаю к Илье, падаю на колени и обнимаю под каменной грудью, крепко прижимаясь щекой к твердой спине.

– Люков, не смей! Не смей, слышишь!

Его тело так сильно натянуто, что почти ощутимо звенит под моими руками. Под упругой кожей перекатывается шальная сила, отзываясь в мышцах стальной дрожью. Я чувствую, что в этот миг Илье по плечу сокрушить мир. Разнести в пыль, не оставить камня на камне, пусть даже и разбившись о мир самому. Но я не хочу, чтобы он погиб, я так его люблю, и я делаю то, что могу и на что способна. Я приникаю щекой, губами, лбом к его спине и глажу, глажу грудь, плечи, шею… Шепчу, задыхаясь от отчаяния, наплевав на прямые взгляды стольких людей:

– Илья, миленький, не надо! Оставь его, пожалуйста! Вернись ко мне! Вернись…

Я чувствую, как сталь отпускает его. Не уходит совсем, но уступает моему голосу и рукам, скрываясь до поры в сильном теле. Возвращая окаменевшим было мышцам жизнь. Слова даются ему с какой-то внутренней болью, словно горло давно иссохло и разучилось говорить, и оттого только сильнее проникают в сердце.

– В-воробышек… ты.

И я еще сильнее даю ему почувствовать свою ласку, притягивая к себе.

– Да, я нашла тебя!

Он разжимает сжатые в кулак пальцы и опускает руку, справляясь с бьющей его изнутри дрожью. Часто и глубоко дышит, усмиряя отпущенное дыхание, поднимает голову, все еще замерев над соперником.

– Я думал, что сошел с ума… Воробышек! – вдруг выдыхает с такой надеждой, что у меня, кажется, щемит сама душа. И снова мои руки гладят его, касаясь затылка и жесткого ежика волос.

– Я здесь, глупый. Здесь! Ну, посмотри, что ты с собой сделал, – слезы застилают глаза, закрывая от взгляда вспухшие кровоподтеки на плечах, но я провожу по коже осторожными пальцами, желая унять, забрать себе хоть чуточку его боли. – Зачем, Илья? Зачем?!.. – твержу, как заведенная, не понимая подобного выбора. – Ты же мог умереть в этой жестокости!

И он отвечает, не оставляя сомнений в правдивости своего признания. Вставая на ноги и поднимая меня за собой.

– Я хотел.

– Нет!

– Да, Воробышек. Думал, что не нужен тебе.

Я не забыла, какая широкая и ровная у него спина, насколько он выше меня. Я все еще не вижу его лица и таких любимых колючих глаз, но чувствую Люкова в своих руках, и эта долгожданная близость наполняет меня надеждой на наше будущее и, вместе с тем, пугает страхом потерять. Я провожу ладонью вдоль его позвоночника, – успокаивая, возвращая себе, поднимаю вторую ладонь на лопатку… и вновь обхватываю руками под грудью, приникая к нему лбом.

– Никогда не говори… Я так сильно тебя люблю, что своими словами ты приносишь мне боль! Пожалуйста, Илья, – громко всхлипываю, не в силах сдержать в голосе твердость. – Не смей так говорить, слышишь!.. И прости меня, прости, если сможешь!

Он накрывает мои руки сильными горячими ладонями, отрывает от себя и медленно подносит к лицу. Я чувствую, как он касается их губами и затаиваю дыхание, не в силах что-то сказать, кроме повинного и слишком запоздалого:

– Прости, Илья.

Как же мне вымолить у тебя прощение? Как же загладить вину, что не поняла! Что убежала! Какими словами выразить ту тоску, что разъедала без тебя сердце?.. Жесткий ком подкатывает к горлу, а Люков уже оборачивается и крепко прижимает к своей груди, закрывая ото всех широкими плечами. Шепчет, целуя в висок:

– Ты пришла. Сама. Как же я скучал по тебе, птичка! Как же я скучал!..

Он так искренен в своей тихой радости, так сильно обнимает, что дар речи просто отказывает мне, и я послушно растворяюсь в долгожданном объятии.

– Никогда не оставляй меня, воробышек, никогда! Это слишком больно – жить без тебя. Невозможно больно!

– Ну, что ты такое говоришь, Илья!

– Я знаю, моя девочка, что говорю. Поверь мне, знаю.

И я не хочу, но верю ему.

– Я не могла подумать. Ведь ты всегда был таким гордым, а я… я была простой серенькой птичкой. Я просто пыталась выжить и не разбить себе сердце.

– Не разбила?

– Нет, – я улыбаюсь в его шею, зная, что Люков почувствует кожей мою улыбку. – Я сбежала, но оставила свое сердце тебе.

Илья горько смеется, зарываясь пальцами в мои волосы, поднимая к себе мой подбородок и наконец-то заглядывая в лицо. Затягивая меня в такие любимые и искрящиеся, колючие омуты темных глаз.

– Ты никогда не была простой, воробышек. И серенькой тоже. Ты всегда была искренней и настоящей. Желанной. Я не мог забыть тебя с нашей первой встречи. К черту гордость! Я такой дурак, но я боялся тебя обидеть! Если бы я сегодня не сдох, я бы приполз к тебе на коленях. Я бы отдал за тебя свою жизнь.

– Что ты, глупый! Замолчи! – Он вновь пугает меня признанием, и я обнимаю ладонями родное лицо, глажу счесанную в драке щеку, касаясь пальцами разбитых губ. Осторожно целую их, замирая на вдохе под новым пристальным взглядом.

– Женя…

– Илья…

Я знаю, чего он хочет. Я сама хочу того же, но здесь слишком много свидетелей нашей встречи – чужих, незнакомых, не интересных мне людей, чтобы веселить их дальше, обнажая перед ними в свете софитов свои чувства.

– Пожалуйста, давай уйдем отсюда! – оглядевшись, шепчу Люкову. – Ты устал. Зачем они тебе?

Он соглашается. Ступает за мной к краю круга, но останавливается, когда один из его недавних соперников, тот, которого он пощадил, окликает его, пытаясь встать на колени.

– Люк!.. Это был достойный бой одного лучшего бойца и недостойный двоих. Я больше никогда не выйду против тебя и никогда не подниму руки, что бы ни сделал Шаман.

И Люков отвечает ему – коротко и жестко, едва повернув голову и удостоив взглядом:

– Значит, будешь жить, Алим. – А после обнимает меня и уводит прочь, оставив в круге вместо себя Байгали, хищно заявившего в толпу:

– Эй, Айдар! Самое время предъявить справедливым баям общак, и показаться самому. Не дело это – заставлять ждать молодого джигита, когда его чествует такая красавица. И прибери бойцов, у старого пастуха к тебе разговор есть.

– Моя девочка… – в глазах мамы стоят слезы. Она давно уже в зале и видела бой Ильи – изумление все еще читается на ее лице, когда я нахожу ее взглядом и спешу подойти. – Если бы я знала, что здесь творится, я бы никогда не позволила Роману Сергеевичу привести нас сюда. Какой ужас! Этот парень… Ты действительно любишь его? Так сильно?!

Я чувствую руку Люкова, сжавшую мое плечо, и придвигаюсь к нему ближе.

– Да, мам. Очень люблю!

– Но, доченька, – теряется мама, хмуря брови, окидывая Илью изумленным взглядом, – он же опасен, я видела. Он еще опаснее, чем… – она все же не произносит ненавистное имя из моей прошлой жизни, и только я, ее дочь, понимаю, чего ей это стоит, как велико ее беспокойство обо мне.

– Валюша, давай обо всем после поговорим, – неожиданно приходит на помощь Градов, обнимая маму за плечи. – Не место сейчас, да и не время. Пойдем в машину, сейчас ты просто смущаешь Женю.

– Да, – отступает она, виновато скользнув по щеке ладонью. Сама смутившись уже от того, как уверенно ее дочь обнимает полуголого парня, отмеченного следами битв, на ее глазах. – Ты прав, Рома, потом. Просто это все так неожиданно, я и подумать не могла. Думала, моя девочка обожглась, ошиблась, а тут он. Такой… такой…

Я знаю, моя мама еще полюбит Илью, непременно полюбит, поэтому просто целую ее в щеку и возвращаюсь в объятия Люкова.

– Валентина, поверь слову отца – Илья очень умный парень, рассудительный и деловой. Тебе не о чем беспокоиться. Все остальное заживет до свадьбы.

– Но я не понимаю, почему? – теперь ее взгляд обращен на Большого Босса. – Почему, если ты знал, если все знали, что моя дочь – невеста, почему моя девочка…