Хищное утро (СИ) - Юля Тихая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня я откинулась на покрывало в своей спальне, опёрлась на локти и смотрела, как Ёши складывает халаты на банкетке. И сказала неожиданно для самой себя:
— Я страшно испугалась, что залетела. Тогда, после свадьбы.
Он покосился на меня виновато:
— Извини.
— Я сама виновата. Надо было обсудить, что… но, может быть, немного позже я…
Ёши покачал головой, улёгся рядом, поцеловал. Я закинула ему руки за голову, вжалась в него всем телом, сплетаясь, вплавляясь. Мозолистый палец обвёл едва различимые очертания груди, прошёлся вверх-вниз по соску, и Ёши, опустившись, втянул его в рот, отчего по телу прошла дрожащая волна тепла.
Я вспыхнула, упёрлась ладонями в его плечи:
— У меня маленькие сиськи.
— Очень красивые, — серьёзно поправил Ёши.
И подул на влажный от поцелуя сосок, от чего он мгновенно сжался в горошину, а потом зашептал глупости и комплименты.
Мне нужно было забыться, отключить рассудочное, немножко сойти с ума — и только тогда я становилась хоть сколько-нибудь роковой и раскованной. Иногда это удавалось легко, но сегодня в голове толпились тяжёлые, неповоротливые мысли, слишком большие на моём фоне, и я сама казалась себе потерянной и неловкой.
Я прижалась к нему, обхватила руками твёрдую спину, прижалась губами к его губам. Мне было тепло с ним, тепло и безопасно, как будто в него я верила больше, чем в Бездну.
Губы коснулись века, — я распахнула глаза и поняла вдруг, что улыбаюсь. Пальцы прошли по линии бедра и отозвались мурашками, скользнули между ног.
Ёши толкнул меня на спину.
— Не холодно?
Я покачала головой и прикусила губу. Он чмокнул меня в нос, а потом раздвинул коленом мои ноги и сполз куда-то вниз, заставив меня зябко обнять себя руками,
— Ты такая нежная, — Ёши потёрся носом о внутреннюю сторону бедра, и я, вздрогнула. — Расслабься…
Я привыкла думать про себя, что люблю совсем другие ласки — жёстче, твёрже, напористее, — и первое время лежала, глядя в потолок и толком ничего не чувствуя. Тепло, мокро, неловко; растрёпанные волосы щекотали живот, а пальцы едва ощутимо выписывали узоры на ягодицах. Чужой рот не вырывал меня из сознания, и даже прятать лицо было негде.
Потом что-то во мне перестроилось, — и невесомые прикосновения стали вдруг очень яркими, а едва ощутимые движения пальцев — острыми, тягучими, жаркими. Кажется, Ёши пробовал какие-то разные движения, — я не могла бы сказать точно; вся моя сила воли была направлена на то, чтобы дышать беззвучно и не подавиться схваченным жадно воздухом.
Я почти улетела куда-то за грань, когда Ёши спросил хрипло:
— Хочешь так или…
— Хочу тебя.
Я потянула его наверх. Локти упёрлись в постель по обе стороны от моей головы, потолок мигнул и померк, а Ёши занял собой весь мой мир. Чувствовать его внутри было восхитительно-приятно, и свитое из горячего напряжения ощущение внутри растягивалось и крепло, а я обхватила ногами его бёдра, зарылась пальцами в волосы и простонала-выдохнула:
— Ёши…
Приближаяся к пику, он вдруг замер, заглянул мне в лицо — и я утонула в его сияющем взгляде.
А ночью ко мне снова пришли сны.
Сонная, разнеженная, я укуталась в тонкое летнее одеяло, закрыла глаза, — и провалилась в мягкое марево, посланное мне осколками чужой Тьмы в моей крови.
В этих снах были путаные, нелепые картины, — зелёное небо, кроваво-красные цветы, старый клинок, оплетённая лозой мраморная статуя. Ещё был свет, много-много ласкового, струящегося света, неожиданно тёплого и качающего в себе космическую пыль.
А ещё в тех снах была я. Сотни коротких сцен, сменяющих друг друга, как картинки в книжке-раскладушке.
Вот я стою в неверном свете, бликующем в начищенных кольцах кольчуги: тонкие, неожиданно нежные черты лица, сияющий ёжик волос, странная надежда, плещущаяся на дне глаз. Зимний сад стоит за окном чёрными немыми остовами, а где-то над ним, над нами, в недостижимой вышине, танцуют ведомые небесными силами звёзды.
Говорят, иногда черноту пересекают росчерки быстрых комет, и тогда небо слышит твои желания; но всё чаще звёзды молчат, безразличные и холодные, и лишь смотрят на нас свысока.
— Слышишь?
Я моргаю и кажусь вдруг ранимой и тонкой.
— Варакушка.
Я отвожу взгляд куда-то в сторону — будто солнце скрывается за облаком. Варакушка поёт оглушительно громко, яростно, звонко, из боли и отчаянной надежды быть услышанной; где-то вдалеке тихонько шуршит граммофон, а сердце стучит отчаянно и ясно.
Этот звук правит всем гороскопом.
Звёзды вращаются, вращаются, вращаются, и ночь сменяется другой ночью десятки раз, и всё небо планетария сдвигается, неумолимо стремясь в будущее.
И вот я снова стою напротив, нежная и как будто потерянная, и мы выдыхаем друг другу:
— Я люблю тебя…
lxxvii
Была пятница, когда, наконец, приехал нанятый почти три месяца назад реставратор — редкий специалист, занятый заказами на много недель, а иногда и на годы вперёд.
Колонну в основе текущей крыши было бы, конечно, много легче заменить. Но в дереве были выбиты имена достойных предков, заложивших этот дом, а ещё стояли жжёные оттиски их перстней, — и мне не хотелось просто так выбросить их на свалку. Мастер рассыпал по чердаку чары, что-то простукал, запросил планы, поскрёб дерево ножиком, почесал в затылке и предложил оставить историческую часть как декоративный фрагмент, а основу колонны заменить. Обещал, что замену можно будет провести так, что разница будет почти незаметна непосвящённому.
Я поблагодарила, а затем мы поехали в городской особняк Се.
Зелень скрасила запустение: сад цвёл так буйно, что тёмное здание со слепыми, закрытыми деревянными щитами окнами совсем терялось за ними. Ёши отпер чары, провёл нас к разбитой лестнице, и я во второй раз спустилась в склеп Рода Се.
Сразу после свадьбы я наняла бригаду, которая как следует всё здесь вычистила: убрала пыль и обломки, зацементировала самые вопиющие трещины в стенах и протянули электрическое освещение. Ещё я потратила круглую сумму на то, чтобы мастер вскрыл все банки с ушами, очистил их и заменил жидкость.
И всё равно склеп выглядел неухоженным, мрачным. Может быть, мне так казалось оттого, что здесь не горели лампадки.
Для реставратора тут
